Жара

      Токио в августе – тот ещё филиал Ада. Санджива, не иначе.       Мысли сонные, вялые, как разомлевшие от жары мухи, и ползают по черепной коробке так же медленно, как мухи – по стене. Тетсуя сгоняет толстую чёрную муху нелепым, как в замедленной съёмке, взмахом руки, и та, не потрудившись даже раскрыть крылья, падает на пол и вяло возмущённо жужжит. Ей лень переворачиваться и лень взлетать.       Тетсуя чувствует себя этой самой мухой.       В доме тихо и сонно – почти все сёдзи раздвинуты, чтобы хоть какой-то ветерок скрашивал удушливую жару, но ветерка нет и в помине, и дом задыхается. Сухо шуршит рисовая бумага перегородок, будто жалуясь на такую чудовищную погоду – кажется, даже нарисованные журавли задыхаются и вот-вот понуро опустят длинноклювые головы под воду, ища спасения.       Тетсуя сидит на забутоне в гостиной, подставив лицо под прохладные потоки воздуха – вентилятор кажется просто благословением, – и краем сознания сетует на верность родителей вашитсу. В летнюю жару выживать в квартире европейского типа куда как проще. Впрочем, им об этом не скажешь – отец Тетсуи снова в командировке в Аките, мать с бабушкой уехали почти на неделю – навестить родню в Ямагате, – поэтому Тетсуя дома один, наедине с жарой и решившим залечь в летнюю спячку Вторым.       Вернее, был один, пока в дверь не постучали – неприлично бодро для такой жары, и слишком уж жизнерадостный голос не возвестил о прибытии, пожалуй, единственного человека, на которого эта самая жара никак не повлияла.       – Аомине-кун, рад тебя видеть, – шелестит Тетсуя, бледной тенью выползая из своего укромного уголка под вентилятором. Солнце жжёт нещадно, и, открыв дверь, Тетсуя немедленно снова ныряет в недра дома, подальше от палящих лучей, как вампир, для которого солнечный свет горше чеснока и осинового кола вместе взятых. – Проходи, чувствуй себя как дома.       Дважды повторять не приходится – Аомине и так чувствует себя хозяином положения всегда и везде. Тем более, этот дом он знает хорошо, раньше он тут часто бывал.       – Там тех каникул – кот наплакал, а ты дома плавишься, – Аомине беззлобно ворчит, смотрит будто бы укоризненно. На нём тёмная футболка с пёстрым принтом и длинные светлые брюки – Тетсуе жарко на него смотреть. Ему-то самому и майка с шортами кажутся орудием пытки – мокрая ткань липнет к телу. Жаль, дальше кожи не разденешься. А вот Аомине, похоже, чувствует себя вполне комфортно.       – Тренер разрешила отдохнуть, пока не спадёт жара, – ровно отзывается Тетсуя, углубляясь в раскалённое нутро дома. – И лучше плавиться дома, чем на улице. Хочешь пить?       – Воды, разве что, – хмыкает Аомине. – Что твоя обожаемая команда будет делать, если от тебя останется только лужа с печально моргающими глазками?       – Соберёт меня в банку и поставит в холодильник, – в тон отвечает Тетсуя, и думает, что даже не стал бы сопротивляться. Из холодильника веет вожделенной прохладой, и Тетсуя с трудом заставляет себя закрыть дверцу. Вода и лёд – один стакан он протягивает Аомине, второй прижимает ко лбу – кажется, лёд сейчас растает, а вода вскипит и испарится. – Надеюсь, к началу сентября жара спадёт.       Они говорят о какой-то чепухе – Тетсуя толком даже не понимает, о чём именно, кажется, что мозг расплавился, и в голове теперь плещется бесформенная жижа. Наверное, Аомине это замечает, и, сжалившись, чуть ли не тащит Тетсую обратно в гостиную, к вентилятору.       – Какой-то ты вялый, – констатирует очевидное Аомине, рухнув на соседний забутон. Тетсуя пристраивается на своём и закрывает глаза, когда прохладный ветерок обдувает лицо, остужая пылающую кожу.       – В отличие от тебя, Аомине-кун, я совершенно перестаю функционировать, когда температура переваливает за тридцать градусов по Цельсию, – голос Тетсуи звучит ровно, по крайней мере, ему так кажется. А может, полуобморочно – иначе с чего бы Аомине смотреть на него так обеспокоенно. Нет, наверное, кажется. От жары всякое почудиться может.       Они сидят в гостиной, и Тетсуя клюёт носом, слушая бодрый голос Аомине и его грубоватые шутки. Ему действительно интересно, и он искренне рад, что Аомине зашёл его навестить, правда, но жара не позволяет в полной мере выразить свою радость. Впрочем, Аомине не обижается – ему хватает того, что Тетсуя слабо улыбается в ответ на его слова, кивает и негромко согласно мычит, когда Аомине задаёт ему вопросы.       Вентилятор крутит головой, как капризный ребёнок, и Тетсуя следует за ним, как подсолнечник за солнцем. Аомине это кажется смешным.       – Простудишься, – на макушку ложится ладонь Аомине – его привычка ерошить Тетсуе волосы никуда не делась. – Я тебе гарантирую: ещё немного так посидишь – и к утру утонешь в соплях.       – Так ведь жарко же, – сонно отзывается Тетсуя. Мокрые от пота волосы липнут к коже, щекочут виски и шею, лезут в глаза.       – «Жа-а-арко», – растягивая гласные, передразнивает Аомине, и так привычно приобнимает за плечи. – Да ты холоднющий – «жарко» ему!       – Аомине-кун, не надо. Жарко, – Тетсуя вяло пытается высвободиться из его рук. – Правда, не сейчас.       Весной он бы искренне порадовался такому жесту – веяло от этого чем-то ностальгическим, из тех чудесных дней в средней школе, когда они были близкими друзьями. Сейчас, почти два года спустя, всё снова по-старому, и это здорово – хотя сколько же усилий было на это потрачено… Но у Аомине горячая, очень горячая кожа, будто его всё время лихорадит, и в жару от его прикосновений хочется ускользнуть, с головой нырнуть в ледяное крошево…       Из сада доносится испуганное тявканье. Тетсуя со скоростью контуженной черепахи поднимается со своего насиженного места и ползёт за питомцем, которого угораздило выкатиться в сад.       Второй обнаруживается под энгавой – видно, забрался туда, ища прохлады, а вылезти не смог. От жары кружится голова, Второй жалобно скулит и скребётся, и Тетсуя, мысленно одарив питомца не слишком ласковыми словами, лезет рукой под энгаву, пытаясь его нашарить. Получается из рук вон плохо – мокрая чёлка лезет в глаза, мешает смотреть, да и под энгавой темно, не разглядеть, и Второй жмётся куда-то, не даётся в руки.       – Ну-ка, подвинься, – грохочет где-то сверху голос Аомине, и Тетсуя послушно отползает в сторонку, не прекращая пытаться дотянуться до перепуганного щенка. С помощью Аомине и такой-то матери, Второго удаётся достать – взъерошенного, пыльного, но невредимого. Визгливо тявкнув, подросший маламут бросается в дом, а Тетсуя, опасно покачнувшись – не спасает даже опорный столб, за который он держится, – сползает по этому самому столбу. Аомине успевает его подхватить, не давая поприветствовать носом пожухшую от зноя траву. Тетсуя осоловело хлопает глазами и утыкается лбом куда-то в грудь Аомине – опора из него получается вполне сносная, хотя и шумная – в груди гулко бухает, а ещё Аомине почему-то ругается, трясёт его, Тетсую, за плечи и зовёт по имени. Смешной.       Слишком жарко, чтобы думать.       – Балбес, раз жару плохо переносишь – куда ты на улицу полез? – негромко сетует Аомине, втаскивая Тетсую обратно в гостиную, чуть более прохладную, чем остальной, напоминающий жаровню дом.       Это не Санджива, это Авичи. Тетсуя предпочёл бы Махападму.       – А ну глаза открой! – Тетсуя шелестит что-то неразборчиво, сам не понимает, что именно – язык не слушается, мозги – и того меньше. Кажется, всё-таки расплавились. На голову льётся вода из стакана, стучат по макушке полурастаявшие льдинки, закатываются за шиворот. Это немного отрезвляет, но только немного – достаточно, чтобы разлепить правый глаз. Наверное, Аомине это не устраивает, потому что он несильно хлопает Тетсую по щекам – для него-то несильно, а Тетсуя, если бы на ногах стоял, от такого «несильно» отлетел бы к стене. Но он полулежит, поэтому восторг полёта познать не удаётся, приходится окончательно продрать глаза и выскрести из волос льдинки.       – У тебя рука очень тяжёлая, – немного невнятно бормочет Тетсуя, отряхивая мокрые руки. Толку от этого не так уж и много – его одежду, да и его самого сейчас можно выжимать, как свежевыстиранную простыню. Правая щека саднит – Тетсуе кажется, что на коже пульсирует и светится отпечаток ладони. – И если я действительно простужусь – то это будет не из-за вентилятора, а из-за льда.       – Не выдумывай, Тетсу, – сварливо отзывается Аомине, прислонив его спиной к стене, чтобы не падал. Тетсуя всё равно норовит клюнуть носом чистые татами, но Аомине придерживает его за плечо, пока не убеждается, что падать он уже никуда не собирается. – И не пугай меня так.       – Извини, – Тетсуя трёт запястьем слипающиеся глаза. – Спасибо.       – Было бы за что «спасибать», – ворчливая отповедь Аомине сливается с жужжанием проснувшейся мухи. Тетсуя снова и снова растирает ладонями лицо, заставляя себя хоть немного оклематься. – Взбодрись, на тебя смотреть уныло.       – Аомине-кун, если я «взбодрюсь» – я окончательно растаю, и меня точно можно будет собирать в банку, – укоризненно отвечает Тетсуя, но на самом деле ему почти смешно.       – Ты тут действительно расплавишься, – ворчит Аомине, глядя на него с беспокойством и неодобрением. Между его бровями залегает складка, а затем вдруг исчезает, и лицо Аомине будто бы светлеет. – А давай выберемся к морю? В Камакуру, например, – предлагает он. – Хоть бы и завтра. А к пятнице температура немного спадёт, по крайней мере, прогнозы так обещают. Сатсуки точно не откажется. И у Кисе сейчас перерыв в съёмках, он наверняка клюнет на возможность обзавестись загаром. Можно и остальным дать знать.       – Как раньше? – тихо спрашивает Тетсуя, отлипая от стенки. Идея кажется ему немного неожиданной, но более чем разумной. В самом деле, оставаться в Токио в это время – глупость, и глупость самоубийственная.       – Лучше, чем раньше, – уверенно отвечает Аомине, и, подмигнув, спрашивает заговорщицким шёпотом: – Кого-нибудь из своих позвать хочешь?       – Чтобы вы друг другу горло перегрызли? – Тетсуя невольно улыбается. Аомине многозначительно отводит взгляд и делает вид, что его безумно заинтересовала токонома, место гравюры в которой давно и надёжно занял телевизор.       – Обещать ничего не буду, – наконец, с лающим смешком отвечает Аомине. – Я ж не могу гарантировать, что никто не схватится за мяч, верно?       Тетсуя вздыхает и смотрит на Аомине с бесконечным терпением воспитателя детского сада, подопечные которого снова расшалились.       – Ты неисправим.       – Так меня и не исправляют, – парирует Аомине, и Тетсуя даже не пытается с ним спорить.       Аомине дежурит – иначе это не назовёшь, – до самого вечера, пока не опускается долгожданная прохлада и Тетсуя не перестаёт напоминать гаитянского зомби. Ужин, к слову, он тоже берёт на себя – ему даже удаётся сообразить из найденных продуктов более чем съедобный сомен с курицей и овощами.       Тетсуя без особого энтузиазма припоминает свои кулинарные шедевры – в числе наиболее выдающихся значатся сожжённый салат, напоминающие нечто инопланетное переваренные и ставшие резиновыми яйца, превратившаяся в клейстер лапша – и вместе с Аомине оккупирует кухню. За ужином они успевают обсудить, кажется, все матчи обеих японских баскетбольных лиг за последние полтора года, перемыть косточки «восходящим звёздам баскетбола» из средней школы где-то в Аомори – об этом молодняке писали в «Ежемесячном баскетболе», но Аомине не впечатлился, – и трижды сойтись на том, что ни нового «Поколения чудес», ни новых же «Некоронованных генералов» в ближайшее время не предвидится. Когда под столом начинает скрестись Второй, прося добавки к своему ужину, Аомине вспоминает о том, что нужно бы и народ на завтра собрать.       Первой жертвой становится Мидорима – правда, на звонок отвечает Такао. Судя по возне на заднем плане, Мидорима без особого успеха пытается отвоевать свой телефон, но Такао, проверещав что-то насчёт «проигранного желания», даёт согласие и за себя, и за «Шин-чана-ты-что-творишь-горло-пусти». Абонент Кисе оказывается «вне зоны доступа», поэтому Аомине от души и в простых словах оставляет ему сообщение на автоответчик, и ровно через четыре минуты Кисе перезванивает с радостными воплями, быстро сменившимися возмущённым ворчанием и подозрительно знакомым «не ори так, а то ударю!» и «ты уже ударил, почему ты вечно говоришь об этом постфактум?!».       – Эти двое что, и в сортир вместе ходят? – недовольно ворчит Аомине, когда Кисе отключается, а от Момои приходит пестрящее смайлами и сердечками сообщение с восторженными визгами. – Бровастому звони сам, у меня на него, ээ, аллергия.       Тетсуя улыбается в чашку с сенчей и набирает номер. За считанные минуты в планы на Камакуру приходится вписать почти всех игроков Сейрин, кроме слёгшего с ОРЗ Изуки – «В жару слёг с жаром, горю пожаром, – бубнит он в трубку. – О, надо записать, неплохо получилось!». Тетсуя желает коротким гудкам скорейшего выздоровления.       Как-то незаметно к списку «отдыхающих» – с каждым новым именем это слово кажется Тетсуе всё более ироничным, – добавляется Сакурай. В его ответном сообщении, среди бесчисленных «простите-извините», лишь с огромным трудом удаётся вычленить «если вы не против и если это не причинит дискомфорта, я бы тоже хотел присоединиться, если можно». Что-то подсказывало Тетсуе, что к завтрашнему утру народа станет ещё больше. Впрочем, наверное, так даже веселее получится. Если никто никого не убьёт.       «Если». Тетсуя украдкой косится на Аомине, который сосредоточенно листает список имён в своём телефоне, видимо, выискивая, кого бы ещё позвать. Именно что «если».       – Слушай, да я у тебя засиделся, – удивлённо выдаёт Аомине, глянув на время, и залпом допивает холодную сенчу. – Мать снова на ушах будет. До завтра, что ли? В восемь у железнодорожной станции.       Тетсуя кивает и неожиданно понимает, почему Кагами не может нормально спать перед важными матчами. Кажется, он тоже сегодня толком не выспится.       Он хвостиком следует за Аомине, благодарит за сегодня, за завтра, и вообще, а Аомине только фыркает в ответ, как большой недовольный кот, и с убийственной тщательностью шнурует кроссовки – сегодня, кажется, бело-синие, с кислотными шнурками, которые он завязывает каким-то совершенно немыслимым образом.       Тетсуя сам себе смутно напоминает Сакурая с его бесконечными извинениями. Аомине взмахом руки пресекает неловкие благодарности – «потом поспасибаешь», – говорит он, и, снова взъерошив Тетсуе волосы, и без того напоминающие не то воронье гнездо, не то шевелюру Супер Сайяна, широким шагом идёт в направлении ближайшей автобусной остановки.       – Что смотришь? – обращается Тетсуя ко Второму, который сидит посреди коридора, удивлённо наклонив голову влево, будто ему так удобнее рассматривать хозяина. – Идём, собираться надо.       В Токио дышит жарой август. Отзвонившись родителям, Тетсуя собирает небольшую дорожную сумку. Он сбегает от жары и опостылевшего сонного оцепенения в Камакуру. Если никто никого не убьёт – «если», – ещё раз повторяет сам себе Тетсуя, – «если», – а даже если и поцапаются, как обычно, этот отдых запомнится надолго. Хотя бы потому, что рядом с Аомине скучно не бывает.