Вишневые косточки

*** Иногда наша жизнь так быстротечна, что нам хочется зримых свидетельств того, что все эти мгновения были, чего-то такого, что можно пощупать руками. Брюс Уэйн бросил в стакан вишенку и поднял его на уровень глаз, любуясь пузырьками газа на стенках и темном бочке ягоды. И подумал о том, для чего он сейчас это делает. Общаясь с людьми, мы зачастую не замечаем, как делаем их привычки своими, но временами… идем на это сознательно. Но все равно это чуждые нам желания и необычная жизнь, а потому мы не знаем, какой в этот раз будет вишня на вкус? Сладкой, как лакомство, или же отвратительно кислой, до ощущения оскомины на языке? Был лишь один способ это проверить – попробовать. *** - Вы можете что-нибудь сделать? – задав этот вопрос, Селина Кайл нервно облизала губы. Когда она хоронила Бэтмена… то есть Брюса в первый раз после своего же предательства, это причинило нежданную боль, но она справилась. Селина всегда избегала привязанностей, осложняющих жизнь, считая себя в этом плане свободной как кошка. Но Брюс неким чудом пролез между прутьями этой клетки из самоуверенности и нарциссизма, которую маленькая мисс Кайл построила годы назад для защиты от мрачного мира. Может быть, потому, что внутри Уэйна… и Бэтмена… тоже жил такой маленький мальчик с тоскою в глазах, близкий по духу для маленькой девочки, которой пришлось повзрослеть раньше срока. Вот только кирпичиками для тюрьмы, в которой держал его Брюс, были нормы и правила. И еще, разумеется, долг перед Готэмом, тот самый, который привел его на край гибели. Потерять Брюса впервые было сложно, и даже не потому, что она его предала. Просто ей не хватало его общества, слов и улыбки. Это ужасно досадно: открыть для себя то, что в мире живет человек, на которого тебе не плевать только тогда, когда он уже умер. Ну, практически умер. Находится при смерти. Память послушно подсунула ей кусочек событий чуть старше проклятой зимы злополучного Готэма. Потерять Брюса один раз оказалось болезненно. Но вторая утрата переносилась еще тяжелее. С Селиной такое случилось впервые. Обычно она не давала «потерям» второго шанса на причинение боли, но Уэйн… Бэтмен… стал исключением из всех жизненных правил. - Мы постараемся, - уклончивый ответ, не дающий напрасной надежды. Этот врач не имел частной практики среди готэмских толстосумов, однако он хорошо вынимал пули, вправлял вывихи и переломы и молчал о любых подозрениях, словно могила. Герои и злодеи этого темного города часто сталкивались возле его дверей и расходились, старательно глядя под ноги, а не на лица. Ибо поганые времена могут случиться у каждого. Возможно, что именно в месте, похожем на это, родилась «улыбка» Джокера. Наверное, в таком кабинете когда-то прилаживали маску на лицо Бейна. Селине помощь врачей раньше не требовалась, удачливая воровка была молода и везуча, как настоящее четырехлапое с девятью жизнями. Но все в этом мире бывает впервые. И вот она здесь, прибежала по адресу, написанному на полоске выцветшего картона, врученного ей скупщиком краденого, как медицинская страховка для тех, кому лучше бы не соваться в холлы обычных больниц с их новеньким кафелем на полу, улыбчивыми врачами и звонками в полицию. И прибежала не ради себя. Брюс исчез за белой дверью, и она захлопнулась перед носом у Кошки, словно поставив жирную точку во фразе, которую она предпочла бы закончить вопросом. Дверь закрылась, но Селина еще добрую минуту простояла неподвижно, рассматривая темную трещину в белом пластике. Говорят, в темных пятнах людям порой видится мир, и это использовали в создании теста Роршаха. Так, может быть, и этот гротескный паучок - результат чьей-то неаккуратности, или, возможно, лишь признак почтенного возраста двери, пятно, оставляемое временем, принесет ей хорошую весть? Ее мысли, недавно скакавшие наперегонки, словно стая голодных волков, теперь лениво кружились вокруг привлекательной для них трещины, словно овощи в закипающем бульоне. «Во второй раз всегда легче», - внушала себе Селина, вспоминая картины из прошлого. Новый мужчина, повторное ограбление, еще один побег из тюрьмы. Новизна первого раза уходит, оставляя после себя предсказуемость и скуку. Так почему же вторая смерть Уэйна порождает в груди почти… панику? Она ведь не предала его… в этот раз. И не она убивала его… главной причиной того, что Брюс при смерти, конечно, были бомба и Бейн, Бейн и бомба… но была и другая причина, не главная, но существенная. Уэйн никогда не умел выбирать себе женщин. *** – Мы теряем его! – Что за черт? Вы нас слышите, мистер? Он слышал, но как через вату. Звуки, казалось, приближались и удалялись в такт колебаниям стен. И этот запах… «Всегда ненавидел больницы» – Дефибриллятор, скорее! Что за странное ощущение: видеть себя с потолка? Маленький Брюс лежит на покрытой зеленой тканью каталке, в окружении серьезного медперсонала, с трубками всюду, где можно… разве не жалкое зрелище? Разряд – словно вспышка сверхновой в закрытом пространстве. Потом – темнота. *** - Я решил вас побаловать, - сказал доктор, протягивая пациенту стакан, - ягоды в этом году удивительно сочные. Брюс охотно поверил, но сейчас ему не хотелось смотреть даже на сладкую вишенку, призывно покачивающуюся в пузырьках содовой. Ему был интересен сам человек, протянувший стакан. У доктора Кэмпбела были светлые волосы и заразительная улыбка, от которой в его же зеленых глазах прыгали золотистые чертики. Приходя на осмотр, он неизменно присаживался на кровать и болтал правой ногой в такт расспросам. При этом заметно, что носки у него неизменно веселых окрасок, в отличие от сдержанного по цветовой гамме «верха» костюма, и пациенту это казалось удивительно милым… и правильным. Когда Джаред пришел в первый раз, пациент прямо спросил его, не встречались ли они раньше – и получил в ответ четкое «нет». Но этот доктор казался ему очень знакомым, он был гораздо привычней, чем все, что окружало Брюса с тех пор, как его, полумертвого, вытащили из залива. Он помнил это имя «Брюс Уэйн», но на попытку представиться так, медперсонал посмотрел на него очень странно, а доктор Кэмпбел посоветовал не напрягать память… на миг перестав улыбаться. Чуть позже он осторожно узнал, что именно так звали сына известной в городе четы, погибшего много лет назад, но упорно не мог называть себя иначе, чем Брюсом. А потом были кошмары. Он видел жестокости и убийства, а город, который Брюс наблюдал из окна своей палаты, в них был насквозь криминальным и… грязным той специфической грязью порока, которую трудно с чем-нибудь спутать. И этот город казался ему куда более близким, чем нынешнее окружение. Просыпаясь, Брюс какое-то время лежал с закрытыми глазами, спрашивая себя, мог бы он перепутать сон с явью, или эти странные грезы были следствием кислородного голодания, пережитого мозгом. У него так и не отыскалось друзей или родственников, а полиция, расследовавшая инцидент, не смогла помочь даже с именем. Словно он был только призраком. Как человек может жить, не оставив следа? Что за жизнь надо прожить, чтобы в итоге лежать на одной из коек для хронически больных, всеми клетками ощущая свою чуждость этому светлому миру. – Я могу называть вас «Брюсом», если вы не перестанете настаивать на «Уэйне», – предложил ему Кэмпбел, узнав о моральных терзаниях пациента. Рядом с лечащим доктором ему очень легко удавалось побыть оптимистом, но эффект пропадал, стоило Джареду выйти за дверь. В тот раз пациент согласился на «Брюса» без всякой фамилии, и они еще четверть часа проболтали о глупостях вроде теплой погоды. Потом он заснул. Брюс теперь много спал, стараясь быстрее восстановиться. Чаще всего это напоминало падение в черную дыру, или простое выключение света, когда ты словно перестаешь быть собой до момента открытия глаз ранним утром. Но временами… на сей раз, он проснулся от очередного кошмара, оказавшегося таким ярким, что мужчину словно подкинуло на кровати. В его сне доктор Кэмпбел носил платье медсестры, а на лице у него был специфический грим, покрывающий шрамы. И звали его вовсе не «Джаред», а как-то иначе, но Брюс не мог вспомнить как. От снов оставался все более мутный оттенок. Затем был врачебный обход и решение о переводе Брюса в отделение реабилитации. Его лечащий врач, сообщив пациенту это решение, улыбнулся и предложил переехать к нему. – Зачем приглашать к себе в дом незнакомого человека? – спросил пациент, при слове «реабилитация» живо представивший пустую палату с длинным рядом заправленных коек. Окружающий мир все еще виделся Брюсу чужим, и ему не хотелось терять то ощущение… уместности, которое охватывало его рядом с Джаредом. Что может быть хуже, чем одиночество? Пожалуй, что собственная ненужность, она – слишком тяжкое испытание даже для сильных духом людей. – Может быть, потому, что я кое-что должен Уэйнам? – улыбнулся ему доктор Кэмпбел. *** – Вы плохо выглядите, мастер Брюс, – заметил дворецкий, забирая со стола нетронутую овсянку. Уэйн провел пальцами по вискам, заодно машинально пригладив непокорные вихры, и тяжелым взглядом посмотрел на запотевший стакан с содовой, без всяких ягод. – Он снится мне, Альфред, – сказал он. – Кто, Джокер? – переспросил англичанин. – У вас есть причины видеть его в кошмарах. – Да, но… это совсем не кошмар. Во сне я вижу его очень… обычным. – Возможно, это – ваш способ видеть в нем человека, а не порождение стихии? – предположил Альфред. – Да, но… во сне он такой… положительный. «И очень реальный». Даже сейчас, вертя в пальцах вполне осязаемый стакан и разговаривая с абсолютно материальным дворецким, Брюс не мог убедить себя в том, что Джаред Кэмпбел – это лишь сон, пусть и очень живой. Это смущало до крайности. – Видя что–то крайне плохое, мозг может пытаться сделать его чем–то хорошим. – Ты веришь в это, Альфред. – По правде – не очень. Может быть, вы устали? Вам нужен маленький отпуск? Услышав это, Брюс хотел было разозлиться, но потом просто махнул рукой. – Может быть, ты и прав. Этот последний удар по голове в драке с Джокером словно что-то внутри перемкнул. Может быть, травма дала выход усталости, даже не знаю. – Вам стоит беречь себя, мистер Уэйн, – дворецкий присел рядом, что, в общем-то, было не в его правилах. – Я видел достаточно ваших травм, и в этот раз вы, действительно, были на грани. Я не хотел бы увидеть вас мертвым. Пальцы Уэйна накрыли руку Пенниворта. – Я знаю, Альфред. Ты заменил мне родителей после их гибели. Ты хорошо знал их. Скажи… ты бы поверил в то, что если бы Томас и Марта Уэйн не погибли в том переулке, мы сегодня жили бы в другом Готэме? Более чистом, более безопасном… «И не нуждающимся в замаскированных мстителях». – Я думаю – да, мастер Брюс, - ответил дворецкий после краткого размышления. - Ваши родители были очень… светлыми людьми и успели немало даже за отпущенный им краткий срок. Будь у них еще тридцать лет… – Альфред покачал головой. – Нужные люди, оказавшиеся в нужных местах, часто меняют историю. Мы, англичане, очень гордимся победой над испанской «Великой армадой». Однако, если бы не весьма своевременная для моей родины, смерть того, кто должен был ее возглавлять… мы могли жить сейчас в совсем другом мире. «А если бы Брюс Уэйн сломал шею, упав в тот колодец, его родители бы не пошли на то представление, не встретились бы с Джо Чиллом и не умерли так… безвременно, – дополнил про себя Брюс. – Кто знает, в каком Готэме мы бы жили сейчас?» Конечно же, он не стал говорить этого вслух. Подобные мысли слишком уж походили на депрессивные самообвинения. Но яркие сны никогда не ушли, и Брюс совершенно запутался в том, хотел бы он заснуть навсегда и остаться в том мире, где все хорошо и где самые скверные из людей тоже имеют хорошую сторону, или по-прежнему существовать здесь, в мрачном городе, утратившем краски жизни с трагической гибелью Рейчал. Уэйн не хотел думать о том, что в этом мире и в невеселой реальности его держит только лишь долг, он предпочитал считать это качество мрачным упрямством, своего рода способом сказать «не дождетесь» и осмелевшим преступникам, и своему обнаглевшему подсознанию.Совладать с преступностью оказалось несложно… Поправка: он легко разобрался со всеми мерзавцами, за исключением, неизвестно каким чудом удравшего из Архэма, Джокера. - Спасибо, Альфред, - произнес Уэйн вслух. Его взгляд остановился на многострадальном стакане с содовой, уже успевшим нагреться от тепла его рук. – А можно мне вишенку? - Это не слишком удачная мысль, мастер Уэйн, - в голосе у дворецкого проскользнуло легкое удивление. – Я покупал вишню несколько раз в этом сезоне, она очень кислая. Наверное, еще не дозрела. Удивительно, как мало Брюс знает о том, что нравится Альфреду, будучи знаком с ним всю жизнь... даже о вишенках.