Мы никогда не умрём

- Когда же закончится эта проклятая война? – спросила она, прижимаясь ко мне. - Когда-нибудь да закончится, - ответила я, вороша палкой угли в костре. – Не бойся, милая. Всё будет хорошо. Но сейчас нужно воевать. Утром опять стреляли. Вялая перестрелка больше всего напоминала спор, который надоел уже обеим сторонам, но ведётся из чистого упрямства. Хотя здесь, к сожалению, было не совсем так – враги есть враги, и как бы тебе всё это не надоело, их надо отстрелять. Откажешься – умрёшь раньше, чем до тебя доберётся разгневанное начальство. Когда привыкаешь, постоянно нависающая над тобой смерть уже не кажется чем-то особенным. Падают товарищи по оружию, десятками уносят раненых. Все на фронте, некогда думать о себе. И она тоже стреляла. На войне как на войне, никуда не денешься – и только в редкие моменты затишья, когда солдаты чистили оружие и чинили обмундирование, когда собирались у костров, варили суп в котелке и пели песни нестройными голосами – тогда она приходила ко мне и шептала о том, как это всё бессмысленно. Она не хотела убивать, но не могла себе этого позволить. У неё светлые волосы, голубые глаза и наивное, милое выражение лица – она смотрится просто лишней на этой войне... Но она пошла со мной. Пошла драться за свою страну, за свою Родину – и за то, чтобы мы вместе смогли жить в ней счастливо. Я говорила ей остаться, или на худой конец отправиться в медсанпункт, помогать раненым – но она отвечала, напополам со слезами и какой-то страшной решимостью в голосе, что не умеет лечить, и пойдёт со мной на передовую. Нельзя сказать, чтобы она так уж неважно стреляла, нет – при всей её мирной натуре она справлялась с этим весьма неплохо. Я видела её в деле – молча, с непривычной для неё серьёзностью, даже отрешённостью, она истребляла противника, точно раздавая пули людям на той стороне. Люди с криками падали на землю, бегали, матерились, хотя их ругани почти не было слышно за грохотом перестрелки, а она раз за разом уклонялась от их снарядов, продолжая так же молча палить по врагам. Только когда всё заканчивалось, её трясло. - На, хлебни, - протягиваю ей фляжку. – У тебя такой вид, будто ты сейчас в обморок грохнешься. - Опять твоя адская смесь? – слабо улыбнулась она, но флягу взяла. Сделала глоток, чуть не закашлявшись от обжёгшего горло спирта. – Я никогда к этому не привыкну. Я знала: последние её слова относились не только к жидкости. Стараюсь не думать о том, что она пошла на войну за мной. - Ну как, лучше? Она пожала плечами. Значит, лучше. Враги наступали. Сводки новостей доносили, что мы теряем города, на всех фронтах еле-еле сдерживают натиск противника, а человеческих жертв с нашей стороны в разы больше, чем с противоположной. Сегодняшний бой был ещё ожесточеннее, чем обычно, мы не успевали перезаряжать ружья, а наши командиры, хоть и старались сохранять спокойствие, тоже не знали, что делать. Мы защищались, как могли, и к вечеру совсем выбились из сил. Только бы её не оказалось в списке «человеческих потерь»... Уже едва держась на ногах, я искала её с тех самых пор, как стрельба временно прекратилась из-за того, что в ранних сумерках ни черта не видать. От нарастающей тревоги неприятно сосало под ложечкой, я, стараясь не выдать дрожь в голосе, спрашивала у всех, не убили ли её, но большинство не могло дать мне внятного ответа. К счастью, она оказалась в местном лазарете, среди раненых разной степени тяжести. С бешено колотящимся сердцем бросаюсь к ней: - О господи, ты жива! Как ты? Как?.. Что случилось? Она через силу улыбнулась и чуть приподняла перебинтованную руку, скривившись от боли. - Всё-таки и меня ранили... Смешно, да? Никогда такого не было... - Солнце моё... Что врачи сказали? - Ничего, сказали, заживёт, даже с рукой останусь... Я вообще везучая, - она снова улыбнулась. Я поражалась ей. Раньше она всегда боялась боли, а сейчас даже пытается улыбаться. Бедная моя... - И всё-таки тебе здесь не место, - говорила я ей. – Ты создана для мирной жизни, зачем?.. - Меня ведь не убили, - твёрдо сказала она мне в ответ. – И тебя не убили. Значит, всё правильно. Я буду с тобой. - А если убьют!? Так я хотя бы знала, что ты точно останешься жива... - Наоборот. Ты бы как раз не узнала, что случилось – бомба взорвалась над городом или просто письмо потерялось в дороге. Я молчала. - А так... По крайней мере, мы умрём вместе, - она посмотрела мне в глаза. На её лице отражалась и боль, и надежда... знать бы ещё, на что. Я всё ещё не понимала, как этот ангел мог прийти убивать. Как этот ангел мог прийти умереть... - Нет, - в глазах защипало, - мы с тобой никогда не умрём. Мы всегда будем вместе. Ты же... за этим сюда пришла? Мне и самой было неловко за этот внезапный всплеск сентиментализма. Он был совершенно неуместен в подобной обстановке. Вокруг нас стонали и кричали, медсёстры носились, принимая всё новых раненых – кому-то напрочь оторвало руку или ногу, у одного обгорела вся левая половина тела, а другой поймал три пули грудью, одна из которых чудом не прошла через сердце. Некоторых спасти было уже невозможно. А она... С ней всё хорошо. Всего лишь небольшое ранение, да и то в руку. Заживёт, всё заживёт... Но, боже, как я испугалась, когда не увидела её, возвратясь в лагерь! - Да, - ответила она. – За этим. Ситуация не прояснялась. Где-то мы продвигались вперёд, где-то они шли всё дальше по нашим землям. Но всё же мы верили, что непременно победим. Мы не можем не победить! Мы, наш народ , наша страна. Её скоро снова отправили в дело, но уже в тылы. Так мне было даже несколько спокойнее за неё. Да, нам непременно надо выжить – иначе как же наше «долго и счастливо»? Мы всё стреляли и стреляли. Я старалась не думать ни о чём постороннем, но мысли о доме всё больше занимали меня. О мирной жизни и тихих вечерах... я перезаряжала обойму и отправляла покушавшихся на нашу землю сволочей на тот свет. С нею мы редко говорили о том, что будет после войны. Только обе тихо надеялись, что хоть когда-нибудь она всё же закончится. - Что мы будем делать потом? - Жить, - отвечаю я. Добавляю, подумав: – Жить в нашем маленьком домике, не бояться ничего... Она задумчиво смотрит куда-то в сторону. - А если кого-то из нас не будет? Нервный смешок: - Кого-то? – Когда каждый день твои товарищи умирают рядом с тобой, а у тебя даже нет времени проститься с ними, подобные вопросы звучат слегка неуместно. - То есть ты считаешь, что мы обе умрём!? – вскинулась она. Честно сказать, удивлена такой реакцией. Отвечаю, совсем тихо: - Нет. Она продолжает смотреть в сторону, зафиксировав взгляд на одной точке. - Скольких мы убьём, прежде чем убьют нас? Ах вот оно что. Снова муки совести... Осторожно обнимаю её: - Многих. И они убьют многих. Может быть, нас, может быть, нет. Это война. Здесь всегда убивают. - Я знаю, - спокойно произносит она, - всегда убивают... Я понимаю, что сейчас мне лучше промолчать, иначе начнется истерика. Слишком равнодушный её вид обычно не предвещает ничего хорошего. Поэтому я просто касаюсь губами её лба и молча прижимаю к себе. Многие писали письма родным, домой. Я тоже писала. Маме и папе, и маленькому брату; говорила, что всё хорошо, хоть и становится труднее с каждым днём, что меня, слава богу, пока не убили и даже не ранили, хоть и оцарапало пару раз пулями, но это пустяки, что мы непременно победим и я вернусь домой... Про неё тоже иногда писала. Что она храбро сражается, и что она несколько раз спасла мне жизнь (что было чистой правдой). В письмах, приходивших в ответ, говорилось, что братик подрастает, в городе пока мирно, и всё идёт своим чередом. Она не писала никому. Её не хотели отпускать на фронт, и она ушла, сказав, что едет на стажировку за границей. Туда, где ещё не воюют. Не знаю, поверили ли ей, но я ни разу не видела её с письмом в руках. - Как там твои родные? Она неохотно пожала плечами, отведя взгляд. - Живы, наверное. Если что-то случится – я почувствую... - Напиши им. Правда, напиши. До нашего города эти твари пока не добрались, но всё же... Она так же пожимала плечами и смотрела вниз. Когда мы вернулись домой, показалось, что мы перенеслись назад во времени – те же домики, те же улицы, что и были раньше. Только встречали нас с цветами и криками: «Ура!» - мы всё-таки победили. Городок наш действительно стоял нетронутым – повезло быть чуть дальше от границы. Новости вещали, что страна поднимается из пепла - разрушенные районы отстраивают заново, практически уничтоженные бомбами города восстанавливаются, жизнь потихоньку возвращается в нормальное русло. Дети бегали по улицам, люди снова ходили улыбаясь. - Я маме всё рассказала. Как мы воевали. Она то же самое говорит – «тебя же могли убить»... Но мы победили ведь, мы выиграли! Я не зря сражалась! Улыбаясь, треплю её по взлохмаченному затылку. - Конечно, не зря. Мы с ней жили счастливо. И мы наконец-то были вместе. Прошли через огонь войны и возвратились домой... Она рисовала и радовалась весне, иногда только просыпалась ночью от кошмаров, и тихо плакала по убитым ею; я гладила её по светлой головке и говорила, что всё хорошо, а она всего лишь защищала свою страну и дралась за то, чтобы мы могли жить. Я благодарила её, моего ангела-хранителя, столько раз спасавшего меня и вселявшего надежду. Она доверчиво улыбалась сквозь слёзы и сворачивалась клубочком рядом со мной. - Мы никогда не умрём... - Да. Теперь точно.