"4 истории"

Смеллерби всегда считала дружбу дороже каких-либо паршивых любовных отношений. Любовь это что, привязанность, пшик – и всё, причём зачастую односторонняя, и нацелена исключительно на продолжение рода… а вот дружба – это уже серьёзно. Дружба не взаимной не бывает, и для друга ты всегда сделаешь то, чего не сделаешь для себя. Святое чувство, эта дружба, уж получше всех любовей. Так получилось, что в деревне друзей у неё не было. Были ребята, с которыми она играла в войнушку, с кем могла пошутить или в шутку подраться, но друзей не было. Среди девчонок так тем более – скучные они были, эти девчонки, да и со страшненькой Смеллерби дружбу водить не собирались. Мама, помнится, расстраивалась по этому поводу очень сильно, она-то ждала, что её дочь станет настоящей девушкой… Не получилось, мама. Не сложилось. В отряде друзей у неё тоже не было: даже те, кто назывались таковыми, Смеллерби воспринимались скорее как боевыми товарищами и опять же – людьми, с которыми было весело и задорно. Но друзья?.. да какие там друзья, когда у каждого душа была наглухо закрыта за броней из стали, усмешек и общего дела. Ни о какой дружбе не шло и речи. Впрочем, нет: потом в отряде появился человек, которому Смеллерби могла доверить абсолютно всё. — Чёрт, не успели. Джет при виде горящих деревень менялся до неузнаваемости: казалось, смуглое его лицо бледнело, сам он становился как-то старше и серьёзнее, и даже выплёвывал свою тростинку изо рта. Остальные тоже держали себя скованно и закрыто: в отряде не было ни одного человека, у которого люди из племени Огня не сожгли бы деревню. Этот раз исключением не был. Пиксквик, Дюк и другие партизаны из отряда Джета принялись тушить пожар, чтобы огонь не перекинулся на лес, а Джет, Снирз и Смеллерби принялись искать выживших и доставать трупы из домов, чтобы по-человечески их захоронить. Смеллерби не запомнила, сколько всего ей пришлось перетаскать трупов до того момента, пока она не почувствовала, что у одного из найденных ею тел есть пульс – слабенький, но есть. — Джееет! – закричала она и закашлялась: дым забивался ей в легкие. – Джет, тут живой человек! Никакого ответа. Вероятно, Джет в это время был в другой части деревни. Она потащила парня из дома, из деревни, в лес; когда она вытащила его на безопасное расстояние до деревни, вытаскивать остальные тела было уже поздно – деревня сгорела полностью, и огонь сейчас уже сходил на нет. Она достала из поясного мешочка лечебную воду, чтобы обеззаразить раны, и бинты; в целом, парень производил впечатление почти не пострадавшего, бессознательного, но не пострадавшего. Ран было немного, и перемотать их было несложно; сложнее было выдернуть у него из рук лук, в который он вцепился намертво, даже будучи без сознания. — Давай же, — шипела Смеллерби сквозь зубы. – Ну, давай же, приди в себя! И пришёл. Веки парня задрожали и он открыл глаза, в растерянности, отчаянии и недоумении уставившись на внезапную спасительницу. Смеллерби вздохнула с облегчением. — Слава духам, жив. Потерпи, сейчас остальные придут… Парень попытался привстать, но тут же согнулся от боли в раненом плече. — Не шевелись ты, — поддержала его Смеллерби. – Ты весь ножом истыкан, сейчас рана откроется. Сам потом себя лечить будешь. «Да где же Джет?». Стоило ей только так подумать, как почти в ту же секунду из города вышел Джет с отрядом, которые вытаскивали трупы из брошенных домов. Увидев Смеллерби с раненым, Джет переменился в лице и встревожено кинулся к ней: — Как он? – без предисловий спросил предводитель отряда лесных партизан. — Ранен, но живой. – Смеллерби поджала губы. – Там ещё трупы были, я не успела их вынести, и… — Ничего, — Джет похлопал Смеллерби по плечу. – Ты поступила правильно, им уже все равно. Эй, Снирз! – окликнул он угрюмого подростка. – Тут раненый, его срочно нужно отнести в лагерь! Так Смеллерби впервые познакомилась с Лонгшотом. Поначалу им всем Лонгшот казался немым: он ни с кем не разговаривал, всё время молчал, лишь отпуская иногда злобные, недружелюбные взгляды в сторону партизан Джета. Лишь один раз, когда Снирз мрачно пошутил, что «у всех отряды как отряды, а у нас одни больные: здоровяк, ребёнок, девочкомальчик, а теперь вообще немой» сухо бросил ему «Заткнись» и повернулся к остолбеневшим товарищам спиной. После этого к Лонгшоту стали относиться несколько странно: его явно побаивались, но при этом сильно уважали – если Смеллерби поначалу кидалась и огрызалась на каждую шутку о ней и её положении, то Лонгшот исключительно молчал и не реагировал, поэтому желание подшучивать над странным новичком пропало. Единственные, с кем Лонгшот хоть как-то взаимодействовал в эти дни, были Джет и Смеллерби. Джет сразу увидел потенциал в подобранном парне и относился к нему с почтительным уважением; неизвестно, как к этому относился сам Лонгшот, но, казалось, он единственный, помимо Смеллерби, кто слушал все его пафосные монологи о свободе, равенстве, братстве и ненависти к народу Огня вдумчиво, не пропуская ни единого слова. А Смеллерби… ну, это была Смеллерби. Она сразу почувствовала симпатию к спасенному ею пареньку, и, едва он только выздоровел и вступил в отряд Джета, она тут же взялась его патронировать – с полного одобрения Джета, разумеется. Она слишком хорошо знала, что это такое – привыкать к новому образу жизни, когда трагедия ещё не улеглась в душе, и ты привык к тому, что было раньше, поэтому она всегда дружелюбнее остальных относилась к новичкам. Однако Лонгшот на удивление быстро адаптировался к новой среде. Он оказался неплохим воином и просто великолепным стрелком – во всяком случае, Смеллерби не могла вспомнить никого другого, кто умудрялся бы стрелять тремя стрелами одновременно. Когда он впервые продемонстрировал это своё умение, Джет присвистнул, а Смеллерби не могла сдержать удивленно-восторженного «Ух ты!». Остальные тоже были явно впечатлены. В общем, таланты Лонгшота в отряде были востребованы, и он даже стал учить кого-то из товарищей стрелять из лука таким образом. Впрочем, не все у него было так же безоблачно. Один раз Смеллерби пошла на своё любимое место в лагере – ветка толстого двухсотлетнего дерева, с которой открывался отличный вид на лес и частично – на море. Таких деревьев в их части леса было много, и для того, чтобы следить за перемещениями солдат Огня, Джет выбирал другие места, где его ребят не было бы видно за кроной, но, тем не менее, Смеллерби очень любила это место, несмотря на потенциальную опасность быть обнаруженной. Она не сильно удивилась, когда встретила там Лонгшота – вероятно, он тоже, как и она в своё время, искал место для уединения, и не нашел ничего лучше это ветки, поэтому она тихонько спрыгнула с лианы к нему. Он повернул к ней голову, и Смеллерби встревожилась: Лонгшот до этого никогда не показывал своих эмоций, и та тоска, которую она увидела сейчас в его глазах… в общем, это было страшно. Очень страшно. — Эй, ты чего? – осторожно спросила она. Лонгшот помотал головой и отвернулся, вновь смотря на искрящуюся кромку моря вдоль линии горизонта. Смеллерби посмотрела туда вместе с ним. — Ааа, понимаю, — тихо произнесла она. – Тоскуешь, да? Лонгшот не ответил и даже не посмотрел в её сторону: не будь Смеллерби такой наблюдательной, она бы и не заметила, как нервно он сглотнул от её слов. — Мне тоже было больно… поначалу. Когда деревню сожгли. Лонгшот перевёл на неё взгляд. «И у тебя тоже?». — Да у всех тут так, — максимально небрежно бросила ему Смеллерби. – Только не рассказывают. Привыкли, наверное, к этому быстро привыкаешь. А рассказать и некому, хотя у всех всё происходило то же самое. Лонгшот тяжело вздохнул и слегка улыбнулся. «Спасибо». — Да не за что, — улыбнулась ему в ответ Смеллерби. Только улыбка это была какой-то неправильной. Слишком горькой, что ли… С тех пор они довольно часто вдвоём поднимались на это место – ветку одного двухсотлетнего дерева, с видом на большую часть леса и краешек моря. Они довольно быстро стали хорошими друзьями, «не разлей вода»: задания им давали исключительно совместные (отчасти потому, что тандем хорошего стрелка и хорошего бойца в ближнем бою давал неплохие результаты), и вообще они редко когда появлялись отдельно друг от друга… и да, тренировки у них были тоже совместными – в основном, правда, потому, что они пытались научить друг друга своим способностям, но выходило у них это не очень хорошо – Смеллерби так и не научилась стрелять из лука, а Лонгшот – пользоваться кинжалами в бою. К тому же Смеллерби была единственной, кто мог переводить людям мрачные взгляды Лонгшота, а тот в свою очередь единственный умел блокировать приступы бешенства у Смеллерби. В общем, если сказать, что они были неразлучными друзьями и партнёрами, то это будет чистейшей правдой. Джет смотрел на их общение со стороны и посмеивался, хотя относился к их дружбе очень положительно. Впрочем, он был из такого сорта людей, которые иногда проверяли отношения между людьми на прочность. — Смеллерби, — раз спросил он её, — слушай, а эта краска на твоём лице – она что-то значит? — Ну да, — уверенно ответила не разбирающаяся в тонких интригах девушка. – У нас так в деревне красили воинов, когда они шли на войну. А что? — Ух ты! Ты меня бы таким образом накрасить не смогла бы? И Джет невинно подставил ей своё лицо. Когда покраска лица закончилось, на поляне появился Лонгшот; Джет откинул волосы с лица и воскликнул: — Чёрт, это удивительно! Эй, Лонгшот, я выгляжу симпатичным? Лонгшот быстро взглянул на Джета, сухо поджал губы и спешно удалился, не издав ни единого звука. — Что с ним? – удивилась Смеллерби. Джет пожал плечами: он уже начинал жалеть о своей выходке. Это хорошо, что Смеллерби не знает о том, что в деревне Лонгшота таким образом красили молодожён… Джет ещё долго после этого извинялся перед Лонгшотом за свою шутку. После провала с поджогом деревни Лонгшот был единственным, кто последовал вслед за Джетом и Смеллерби в Ба Синг Се; он больше не мог сказать, что разделяет идеи и убеждения Джета, тем более что они день ото дня становились все более навязчивыми и параноидальными, но бросить его считал для себя постыдным – и это не говоря уже о том, чтобы уйти от Смеллерби. Ей же в то время было ужасно плохо: она с трудом сдерживала свою тоску по Красоте и страдания, что их казавшаяся крепкой и неразрушимой команда так ничтожно распалась; что Джет так и не смог расстаться со своим прошлым, хотя убеждал ребят в обратном, но, тем не менее… и да, эти его дурацкие подозрения о беженцах с корабля. Которых он с какого-то идиотизма принял за беглых людей Огня. Ну не идиот ли? Всё это сильно било по Смеллерби. И когда на корабле тот самый престарелый чайный мастер обратился к ней как к мальчику, она не выдержала и накричала на него зачем-то – впрочем, не зачем-то, потому что. Потому что ей было больно, плохо, потому что её искренне бесила неопределенность этой ситуации, потому что она вновь потеряла свой дом, потому что до сих пор не знала сама, кто она есть и что ей вообще надо делать… И вообще, если бы не Лонгшот, она бы в это время окончательно бы сошла с катушек. Когда Джет ушёл от них и попал в плен к Дай Ли, депрессия Смеллерби пошла по новому витку. — Нам надо его спасти, — сказала она вечером Лонгшоту. «Зачем?». — Но мы же его команда! Лонгшот, он верит в нас! «Это был его выбор», — пожал плечами Лонгшот. — Да, он сам от нас ушёл, но… — Смеллерби ударилась головой об стол. – Чёрт, я чувствую себя предательницей. Лонгшот на это ничего не ответил, только лишь обнял её за плечи. Ещё в эти дни она пристрастилась к фруктовому пиву: другое достать было и нельзя – как Ба Синг Се не позиционировал себя «городом культуры и праздника», в котором нет места войне, она всё же не могла на нём не сказаться – в частности, из-за перебоев с поставкой нужных для пива ингредиентов, приходилось обходиться тем, что имелось в самом Ба Синг Се и его предместьях. Смеллерби это невероятно злило. «Город веселья, мать его», — зло думала она про себя, прикладываясь к кружке. Один раз Лонгшот всё же перехватил её руку и строго посмотрел на неё. — Ладно, наверное, ты прав, — вздохнула она, ставя кружку на стол. – Пора с этим завязывать. «Давно пора». В такие моменты Лонгшот казался ей строгим папой, и она с этого начинала жутко раздражаться – но не сейчас. Сейчас же она потянулась и криво усмехнулась: — Настала новая пора! Иначе зря мы ехали в Ба Синг Се, что ли? «Ты точно сегодня только пиво пила?» — Никакого отряда сопротивления, никакой дурацкой борьбы за свободу… и никакой любви, — помолчав, добавила она; и ей показалось, что этим словам Лонгшот сильно удивился. «Почему?». — Потому что…— Она не знала что ответить. Но, помолчав и подумав, всё же выдохнула: — Да потому что. Вот сколько не рассказывали про любовь – это всё для красивых и благородных. А я что? Такого возмущенного шока она на лице Лонгшота не видела ещё ни разу. Странно, что от высоко поднятых вверх бровей с его головы не упала шляпа. Смеллерби даже показалось, что от такой реакции друга на её слова она даже потихоньку начинает трезветь. Немного помолчав, он всё же остолбенело выдал: — Ты что, дура? Смеллерби не знала, что ему ответить. Она вжала в голову в плечи и начала что-то тянуть про «Ну а что…», пока, наконец, Лонгшот с поджатыми губами не подошёл к ней, не поднял, не перекинул через плечо и не потащил куда-то вглубь дома. Такой реакции она от него не ожидала. И даже орать, визжать, кусаться, брыкать ногами и требовать «Спусти меня немедленно!» стала далеко не сразу, но он хоть бы хны. В итоге он её принёс в какой-то погреб, где стояло всего пара свечей на столе, матрас и зеркало, даже окон никаких не было, и запер дверь. Смеллерби довольно много ругалась, причем всякими словами, за которые ей в прошлом не раз слетало от Пиксквика, который берёг нежные детские уши Дюка, но таких выражений Лонгшот ещё никогда не слышал – не только от неё, вообще в принципе. Она билась в дверь, рычала, орала, требовала её выпустить – без толку: если он как-то и реагировал на её требования, то отвечал исключительно молча. В итоге она, злая и обессиленная, плюхнулась на матрас перед зеркалом; и ей ничего не оставалось делать, кроме как посмотреться в него. Она уже давно не видела себя в зеркале: года три, наверное, или даже больше, с тех пор как сожгли её деревню – в отряде зеркал, разумеется, не было, и единственное, чем ограничивалась Смеллерби, это поверхность воды, но – ну что в ней можно разглядеть? Причём это было связано не только с отсутствием зеркал: Смеллерби и сама не хотела в них смотреть, так как ещё со своего деревенского детства помнила, что ничего хорошего она там не увидит – мальчишескую физиономию с синяками, ушибами, носом картошкой и злым выражением глаз, лохматую нечёсаную голову… и что, и всё. Зачем лишний раз расстраивать саму себя? Но человек, которого она сейчас видела в зеркале, имел мало общего с тем нелюдимым деревенским пацаненком. Нет, конечно, красоткой она не стала. Нос по-прежнему картошечный, овал лица тоньше не стал, всё та же диспропорция жуткая, неженственная… Разве что грудь немного выросла, да и царапины с синяками с лица исчезли. Но всё-таки что-то в этой девушке всё же было. Симпатичное. А если стереть краску? Воды рядом не было, поэтому пришлось стирать слюной, размазывая краску по лицу. Несмотря на то, что кожа приняла от краски красноватый оттенок, всё же лицо немного от этого изменилось и – о, ужас! – стало женственнее. Смеллерби тряхнула головой: волосы у девушки в зеркале растрепались одуванчиком, отчего та стала выглядеть миловиднее и беззащитнее. «Чёрт, неужели я действительно так изменилась?». Смеллерби не знала ответа на этот вопрос, равно как и не знала, кому верить больше: вот этой вот подозрительно симпатичной девушке в зеркале или держащемуся у неё в голове образу страшноватой пацанистой девчонки, глядя на которую и не поймёшь, некрасивый ли это парень или же некрасивая девочка… Она настолько крепко задумалась над этим вопросом, что даже не стала избивать Лонгшота после своего освобождения. Смеллерби почти никогда не плакала: пару раз всего, когда соплячкой ещё совсем была и когда деревню сожгли, больше ни-ни. Она твердо была уверена в том, что это бабская привилегия – ныть и плакать, ей же этого не позволяло положение. Да и постыдно это, что уж там. На смерти Джета она же рыдала, даже не пытаясь скрыть своих слёз – да и скрывать их было не от кого, не от Лонгшота же, который сам вот-вот заплачет… После того, как Аватар с командой помогли им справиться с воинами Дай Ли и они выбрались на поверхность, первое, что они сделали, это с почестями похоронили Джета. Почести эти, впрочем, были весьма условные – просто положили рядом с ним его клинки, Смеллерби воткнула ему соломинку в рот, а Лонгшот поставил рукодельную табличку с вырезанным на ней именем бывшего предводителя. И постояли с минуту, в полном молчании. Потом в таком же полном молчании вернулись домой. Смеллерби не могла думать ни о чём: ни о том, что она впервые за месяц увидела Красоту-Катару и ничего с этого не почувствовала, ни о том, что Ба Синг Се, оказывается, вовсе не такой светлый и праздничный город... даже воспоминания о Джете её не гложили. Просто вот конкретно сейчас у неё в голове была только одна чёткая и ясная мысль: его нет. Как больше нет отряда сопротивления. Хорошая смерть: даже умирая, боролся до последнего – за свободу и за свою жизнь. Достойная для воина смерть. Она искоса посмотрела на Лонгшота, так и не притронувшегося к еде, и он… плакал? — Эй. Он медленно повернул к ней голову: Смеллерби накинула ему на плечи покрывало из степных буйволов и посмотрела ему в глаза. — Эй, не плачь, слышишь? Лонгшот криво усмехнулся. — Ты же парень, ты не должен плакать. Большой палец, которым она провела под глазами Лонгшота, дважды обожгли слезы; от этого было даже немного больно. — Джет бы не оценил. Знаешь, что он бы сказал? – И Смеллерби старательно воспроизвела голос Джет: — «Хей, парень, хватит ныть! Нас ждёт светлое будущее!» Лонгшот, услышав это неумелую переделку голоса своего бывшего предводителя, всё же издал короткий нервный смешок и, тепло посмотрев в глаза Смеллерби, тихо сказал: — Хорошо, не буду. Вслух. Смеллерби показалось это очень важным – особенно в тот день, когда умер Джет. Это настолько сильно её обрадовало, что она даже не сразу обратила внимание на то, что Лонгшот придвинул её за плечи к себе и поцеловал в губы; очнулась лишь тогда, когда он несильно прикусил ей язык. Она не любила боль, с ней было связано слишком много плохих воспоминаний и мучительных последствий, но тут она даже не стала после поцелуя драться с Лонгшотом. Ей это даже в голову не пришло, что было совсем удивительно. Только лишь удивленно-добродушно выдавила из себя «Ну ты и крокодил», и они некоторое время сидели, прижавшись друг к другу вплотную и тепло дыша на кожу. Свой первый поцелуй Смеллерби представляла себе совсем не так, но альтернатива была неплохая. — Ты красивая. Она подняла глаза на Лонгшота: тот говорил абсолютно серьезно, пристально глядя на неё. Она некоторое время помолчала, затем тихо ответила ему: — Спасибо. Так закончился этот тяжелый для них день.