Воин, жертвенник и ребенок.

      Встретились как-то на перепутье дорог воин, жертвенник и ребенок. Каждый шел своей дорогой, каждый нес свое бремя и двигался к собственной цели. Перекресток свел их, или судьба - Бог знает. Так же никто не понимал: кто из них кто.       Здоровый, грузный мужчина, облаченный в окровавленные доспехи, из последних сил добрался до перекрестка и, бросив меч, который громко звякнул при ударе о землю, упал на колени. Душа его была истерзана, как и многие трупы, оставленные на волю червей за его спиною. Все огромное тело воина затряслось от сдавливаемых рыданий. Но последняя попытка остановить позорную слабость иссякла, и слезы, наконец, прорвались наружу в виде горьких ручьев. - Господи! - прокричал он осипшим голосом. - Зачем, зачем я продолжал это делать? Ведь видел же, что ужасное творю, но не остановился. Монстр, я - ужасный монстр! Теперь я навечно останусь один! - слезы продолжали капать на сверкающую сталь, смешиваясь с кровью врагов и друзей. Воин поднял мокрые глаза и посмотрел на ребенка и жертвенника. - Если бы я только мог... если бы я мог избавиться от своего настоящего, снова оказаться в детстве, где я был счастлив! Если бы я был ребенком, я больше никогда не мечтал бы стать воином! - мужчина, грозный вид которого уже улетучился, в бессилии опустил голову и разразился детскими рыданиями.       Мальчик лет девяти, такой светлый и наивный, который так давно мечтал стать кому-нибудь действительно полезным и нужным, робко подошел к воину. Он хотел, очень хотел сделать это. Ему было стыдно: он был счастлив, а этот дядя - нет. Так не честно: надо, чтобы все были счастливы. Чтобы всем была польза, и все были полезны. Он долго колебался, прежде чем раскрыть рот, и еще больше сил понадобилось, чтобы протолкнуть свой голос, который застрял где-то в середине горла. - Я могу помочь вам, мистер.       Услышав тоненький голос, воин поднял голову и иронично улыбнулся: - Как ты мне поможешь? Мне уже не помочь. Я потерян, утоплен в крови своих братьев, даже если они были моими врагами. - Мистер, вы хотите, чтобы я был для вас полезным? - уже более твердо спросил ребенок. Его смутила такая реакция мужчины, но он не собирался сбиваться с пути. - Я не знаю. - Вы хотите, чтобы я вернул вам детство? - Да как же ты... - Хотите, мистер? - Черт возьми, хочу! Неимоверно хочу! Я умру, если останусь жить со всем этим! - Тогда я смогу быть для вас полезным, мистер, - тонкие губы мальчика поднялись уголками вверх, изображая мягкую, слабую улыбку.       Он медленно, будто в неуверенности, наклонился вперед. Теперь мальчик мог четко видеть дорожки слез, бороздившие грубую кожу воина, которую словно выточили из камня. Их лбы соприкоснулись, отчего небольшой козырек мальчишеской шапки слегка приподнялся. Спутанные, преждевременно посидевшие и грязные волосы соприкоснулись с русыми кудрями. - Я помогу вам. Я подарю вам, мистер, - тихо, сдавливая рвущийся наружу крик, произнес мальчик.       Воин хотел что-то сказать в ответ, но не мог. Руки его, облаченные в железные перчатки, сомкнулись на плечах мальчика, таких узеньких и хрупких, как у него в детстве. Да, в детстве... Его начало клонить в сон, но против воли век, которые так и норовили опуститься, он поднял свои мутные от горя глаза и посмотрел в очи ребенка. О, эти ясные, полные мыслей очи! Еще ни у одного оборванца он не видел таких умных глаз! В глубокой синеве что-то блеснуло, словно алмаз на дне океана, затем блеснуло еще раз, а потом и вовсе засветилось. Забегали какие-то силуэты, пейзажи, лица. Он смотрел в глаза мальчика, как в экран телевизора, хотя сам не имел понятия, что это такое. Он наблюдал чью-то жизнь, фрагмент судьбы неизвестного человека. Наконец мужчина смог разглядеть там женское лицо, настолько знакомое и близкое, что это сразу повергло его в ужас, а затем несказанно обрадовало. Он видел лицо своей матери. - Боже, - прошептал он. - Мама, это моя мама!       Он продолжал, не моргая, смотреть, пока сознание его совсем не отказалось работать и не заставило воина сомкнуть глаза и свалиться на пыльную дорогу. Ему снился домик с соломенной крышей, а за ним невысокие горы, где он со своим братом бегал весь день напролет. Ему снилось детство.       Как только воин заснул, мальчик поднялся и натянул шляпу на лоб. На потускневшие глаза упала тень. Лицо стало угрюмым и мрачным, словно высеченным из камня. У него теперь не было детства, он его отдал. Самое дорогое, что вообще может быть в жизни. И он пожертвовал им ради человека, убившего тысячу своих братьев. Теперь воин будет спать вечным сном, снова и снова переживая тот кусок жизни в теле ребенка.       Жертвенник же просто стоял и молча наблюдал. Ни разу за все это время он не пошевелился и не издал ни единого звука. Его пробила мелкая дрожь, руки начали чесаться, во рту все пересохло, а мешки под глазами, казалось, готовы были раздуться и, наконец, лопнуть.       "Я больше не могу терпеть. Это плохой знак, плохой. Я уже неделю шляюсь без гроша и только чудом получаю эту дрянь. А теперь я тут, стою и наблюдаю необъяснимую херню! Хотя мне ли этому удивляться, чертову куску дерьма. Так, хватит здесь свои булки греть, пора действовать. Это мой последний шанс получить зелененькие. У этого горе-рыцаря наверняка должно быть что-нибудь припасено за этой кучей железяк. И плевать, что весь он в крови, плевать! Главное, что он дрыхнет без задних ног и этим можно легко воспользоваться. А как же этот дрыщеныш? Кончу его к едрене матери! Иначе сдаст меня копам."       "Еж твою двадцать, это же ребенок! Что, животное, решил застрелить его только для того, чтобы получить свое дерьмо?"       "А что мне делать? Я не хочу за решетку к неграм-извращенцам."       "Дай ему конфетку и пошли к чертям! Пусть свалит отсюда, а ты делай свои дела."       "Я не могу больше терпеть."       Он не выдержал и начал лихорадочно чесать руки, спрятанные под рукавами рубашки. Вся его поза показывала напряжение и внутреннее противоборство. Там, в чертогах его гнилого сознания разразилась настоящая война между бездушным ублюдком и еще не потерявшим последние мозги парнем. Но желание оказалось сильнее морали.       Жертвенник достал пистолет, припрятанный за поясом джинсов. Костлявая трясущаяся рука подняла оружие и остановилась, целясь в район грудной клетки ребенка. Мальчик стоял к нему спиной и ничего не видел. Казалось, что он забыл о присутствии жертвенника, который все время старался быть незаметным.       "Ты убьешь ребенка ради еще одного шприца."       "Это не я, это мое тело меня заставляет, я бы никогда не убил ребенка."       "Черт бы тебя побрал, гребанный торчок."       Громыхнул выстрел. Шляпа с небольшим козырьком шмякнулась оземь, поднимая небольшое облако пыли.Продырявленное тело мальчика упало рядом. Русые кудри рассыпались по земле, медленно покрываясь дорожной пылью. На спине зияла темно-красная дырка. Жертвенник выронил пистолет и с широко раскрытыми глазами отошел на шаг назад. Его словно ударила молния, словно кувалдой прошлись по мозгам. Перед ним лежали два тела: беспощадный воин, вернувший себе детство, и ребенок, который потерял даже лишенную безмятежности и былой детской радости оболочку. - Боже, я уже столько лет жертвую своим телом и разумом только ради пустой дряни, а сам убил ребенка, который только что сотворил чудо. Да кто же я такой?!