Кто верит в Пандору?

Установка была на вид хотя и высокотехнологичной, но на редкость уродливой. Лично Хели, глубоко убежденная, что техническая эстетика ничуть не менее важна, чем функциональность, такое даже не запчасти бы не купила. Переплетение грязных труб и покрытых чем-то черным изнутри резервуаров, пульты управления в самых неподходящих местах, тут и там неаккуратно торчащая проводка – они что, так все и делали, как бог пошлет? Будь ее воля, она давно бы развернулась и ушла отсюда, подгоняемая малозначимым, но вполне реальным ощущением собственной незванности. А потом Дэйв вдруг схватился руками за голову, и вот тогда она заинтересовалась по-настоящему. - Е-мае... – по-русски выдохнул он, бессильно опустившись прямо на пол. Хели дружелюбно присела рядом и решила вежливо подождать. В семье Кирков всегда нужно точно знать, чего от кого ждать, чтобы не случилось недопонимания. Кирки – люди с раз и навсегда сформированной личностью, несгибаемые и неизменяемые. К каждому из них нужен свой подход. Например, когда речь конкретно вот об этом кудрявом Кирке, нужно всего лишь немного терпения. Это ведь легче, чем развести на откровенность Саавик или тем более кого-то из старших, верно? Хотя его виноватый и нехарактерно мрачный взгляд, надо сказать, серьезно нервировал. Неожиданно, но очень знакомо по смуглым пальцам вверх к локтям потекло ощущение ледяных иголок, разрывающих кожу изнутри. Немедленно стало трудно дышать, как будто грудь сдавили железные обручи. - Хелл? - тут же забеспокоился Дэйв. И откуда только вот это вулканское чутье? Она была уверена, что ни лицом, ни жестом не выдала своего страха и боли. Раньше столь безошибочно признаки приступа замечал только Сулу, но ведь он сейчас далеко отсюда: возможно, в разгаре сражения, а может, уже и мертв... Боже, как больно... - Ты опять, - вздохнул он и неловко, грубовато прижал ее к себе, делая вид, что вовсе не заметил охватившей ее мелкой дрожи. Стыд причудливо смешался в ее разуме с вызовом и обреченностью. - Это просто от холода, - соврала она и, стиснув зубы, отстранилась от товарища. Не подпускать к себе. Никого. Только Хикару, который, впрочем, большим желанием ее жалеть давно уже не горит. Чтобы отвлечься от боли, она вновь обратила внимание на установку. Что-то знакомое виделось ей в этом изгибе труб, в показаниях приборов на консолях, в цветокодировке на корпусе... - Мелкий, - ее голос дрогнул на мгновение, - Это же Генезис, да? Дэйв отвернулся, стараясь скрыть свою бессильную глухую ярость и отчаяние. - То, что когда-то было им, - сухо ответил он. У Хели фантомно заныло плечо, затем, уже значительно менее фантомно – спина. Примечательным до вселенской иронии ей казался тот факт, что «все из ничего», детская наивная мечта, с годами превращалась во что угодно, кроме того, чем была задумана. Генезис всегда был горячечным бредом младшего Кирка. «Этого не может быть, малыш», - ласково говорила ему Джоанна, а он ярился и кричал, смешно надувая губы, что на свете может быть абсолютно все. «Раньше ни у кого не получалось», - уклончиво пожимала плечами Саавик, и он, преданно глядя на нее голубыми глазами, уверял, что у него – получится, и она еще сможет им гордиться. «Возьмитесь за нормальный проект, мистер Кирк», - парил мозги ректор в универе, а Дэвид лишь упрямо сжимал челюсти и ночами крутил на бумаге так и эдак формулы, которые до него никто даже не пытался проверять. История, вполне достойная какого-нибудь среднебюджетного фильма про ученых. А в итоге... А в итоге – научный прорыв, бешеная популярность, всеобщее признание и едва не снесенный Сатурн. Красный диплом, гражданское место на Энтерпрайз и шесть инвалидов без возможности реабилитации на совести. Нет. Пять. Себя Хели к инвалидам не причисляла. Интересно, много вот таких вот нелегальных, черт знает кем возведенных станций сейчас разбросано по Галактике? Все ли они на территории Федерации? Знают ли об этом... Сверху? Дэйв устало показал рукой на полустертый синий символ «S» на центральном генераторе. - Страсбург, - от медленно перегорающей злости его голос звучал глухо, как у человека, которому больше нечего терять, - Кому-то из моих руководителей жадность покою не дает. Вот что бывает, когда совсем юному мальчишке природа дает слишком много ума и слишком мало разума. Хели от досады чуть не сказала гадость, могущую привести их к большой ссоре, и промолчала только потому, что не было сил на гнев. Мгновенно увлекшийся какой-то своей мыслью, словно забыв о том, что они здесь не желанные гости, он направился прямо в самое сердце искаженного механизма, на ходу привычным движением нащупывая что-то в кармане серых от пыли брюк. - Постой на стреме, - все, что она услышала в свой адрес. На стреме. Когда в ушах звенит от резкого падения давления, перед глазами скачут черные пятна и медленно отнимаются конечности. Хели бессильно опустилась на пол в дверном проеме, опершись спиной на косяк, и с давно привычным ледяным чувством неправильности происходящего извлекла из секретного кармашка в вороте рубашки доверху наполненный бежевым порошком пакетик. Не обращая внимания на послушно загудевшие под умелыми руками Дэвида приборы, она широким движением закатала рукав рубашки и судорожно заскребла обкусанными ногтями по коже на предплечье. Прикосновение уже почти не ощущалось, до того занемела от слишком долгой ломки плоть. Даже когда по пальцам потекла кровь, рваная рана ощущалась не более чем комариным укусом. Дурной знак. Ой какой дурной. Непослушными негнущимися пальцами она попыталась аккуратно высыпать прямо на кровоточащий разрыв строго определенную дозу порошка из надорванного зубами пакета, но, разумеется, получилось плохо. Руку ожгло как огнем. Двойная... Даже двойная с небольшим порция. Надо быть осторожнее, эту штуку ведь не купишь за пятиминутный секс на черном рынке... Постепенно весь мир растворился в причудливой розовой дымке, и тишину, нарушаемую лишь негромким жужжанием искаженного Генезиса, сменил торжественный ре-мажор четырех хоров ангелов. Каждый раз, попадая в этот странный рай, Хелен отчаянно пыталась уловить суть мелодии, общую тему, которую так или иначе вели все четыре переплетения высоких голосов. Она была, однозначно была, потому что иначе песня не звучала бы столь очаровывающей и не тянула вновь и вновь за собой в розовую пропасть. Но стоило попытаться сосредоточиться, как немедленно наступало блаженное небытие, и мысли исчезали, превращая все, чем была Хели, в такой же легкомысленный беспечный туман, как тот, что клубился вокруг. Все, что обыкновенно удавалось уловить – лишь обрывки, огрызки воспоминаний и разные, такие разные беспорядочные темы. Вот изящный сорокалетний Спок красиво выгибается под легким, едва заметным прикосновением Джима Кирка к тому чувствительному местечку, где заканчиваются коротко подстриженные волосы и начинается обнаженная кожа шеи, а маленькая Хели смотрит и тихо завидует, тщетно стараясь представить себе, какой силы должно быть ощущение, чтобы строгий вулканец так откровенно плавился под ним, будто горячая свеча. Однако в следующую секунду первый хор берет особенно высокую, нечеловеческую ноту, и видение сдувает ветром, а на его месте возникает она сама, взрослая, и Хикару касается ее точно тем же жестом, скользит пальцами вниз по шее к позвоночнику, и она тянется за его рукой, как утопающий за последней тонкой веточкой на берегу, а грудь страшно сжимает сумасшедшее, безумное желание и счастье-счастье-счастье... Но тема быстро надоедает, и воспаленный мозг немедленно цепляется за вторую. За ту, в которой почти нет визуальных впечатлений, а есть только мутное сознание, теплый запах пепла на втором этаже в доме по Фокс-Спэрроу, густые каштановые кудри большеглазой вулканки и потребность, неистовая, почти животная. Утреннее тихое «Прости, котенок», спокойный ответ: «Тебе это нужно». Ночи, одна за другой, проведенные в пьяном угаре и бездумном, инстинктивном любовании точеным зеленоватым телом с побледневшими от времени широкими косыми шрамами на боку и животе. Откуда? Какой зверь оставил эти отметины, и был ли это зверь, а не, скажем, другой такой же ребенок с острыми зубами и когтями, или стражник с ножом, или просто куст с острейшими шипами? Как много вопросов о тебе накопилось за последние три года, котенок, и как мало ответов ты даешь той, кто пользуется тобой, как куклой из секс-шопа, не стесняясь никаких своих желаний... Иди, иди прочь, мерзкое видение, будь прокляты эти три года, которые из лучших подруг превратили нас с тобой в черт знает что, которые отняли у нас ревность, но оставили влечение и страсть, как будто мы – уже не мы, а кто-то посторонний, чужой друг для друга. Третий хор поет заботу и тепло, которых Хели никогда для себя не желала, но всегда получала в избытке. Джоанна. Мягкие руки, беспокойный взгляд, вечная тревога, какой даже Ухура к своей непутевой дочке никогда не проявляла. Это мучительное видение, болезненное, то единственное, из-за которого каждый раз всего на мгновение, но зато отчаянно сильно и искренне хочется бросить наркотики. Оно вспарывает душу детскими воспоминаниями, больно кусает за все совершенные грехи и грызет, грызет без конца вместо давно атрофированной совести, и, пожалуй, этот миг пылающей ненависти к самой себе – более чем достойная цена за часы блаженства. И только четвертый не вызывает внутри ничего. Нежной темой он воспевает дом и ласку, чьи-то светлые глаза и неуверенно-грубоватые руки, которых Хели не знает или не хочет помнить. Она не желает знать этих незнакомых рук. Ничьих рук. Что общего у четырех хоров? Что заставляет их звучать в унисон? Почему нет диссонанса, ведь они же поют разные мелодии, на разные голоса и в разный тон? Почему?.. Где-то в розовом тумане слабым-слабым эхом отозвался яростный окрик. «Не троньте ее!»