Двадцать семь

Стив привык думать об этом как о чем-то обычном и не стоящем особых размышлений. Вернее, он привык вообще об этом не думать. Как-то вышло так, что ему буквально каждую минуту находилось о чем подумать помимо этого, поэтому он воспринимал свою дарованную сывороткой Эрскина вечную юность как должное. Стив много ел, расходовал много энергии, быстро восстанавливался от ранений и травм. Стив не старел. Мне девяносто пять, я еще молод, – шутил он, не слишком задумываясь над тем, что стоит за этой шуткой. Баки тоже не старел, восстанавливался, пожалуй, даже быстрей Стива, и тоже оставался почти таким же, как в далеком сорок четвертом – только без руки. В его крови бурлила практически идентичная сыворотка, непрерывно подстегивая разогнанный обмен веществ. Фактически он прожил дольше – множество раз на протяжении тех лет, что Стив провел вмороженным в глыбу льда, Баки регулярно будили, тренировали, инструктировали и отправляли на задание. Так что, если сравнивать, то Стиву недавно исполнилось тридцать, а вот Баки уже точно перевалило за тридцать пять. Может быть, даже, за сорок. Сам Баки не помнил точно, а Стив не стал поднимать архивы Гидры, чтобы выяснить. Только не для этого. На самом деле его Баки было двадцать семь. Стив помнил его таким, помнил так, как родные помнят своих дорогих мертвецов – навсегда двадцать семь, навечно, как в последнем воспоминании, как на последней фотокарточке, как в скупой строке дат, выбитых на мемориальном камне. Даже когда появился Зимний Солдат, даже когда реальность начала трещать по швам, Баки оставалось двадцать семь. – Я не тот человек, который ушел на войну, – мирно, почти равнодушно говорила ему эта новая реальность. – Я не тот, которого ты помнишь. Не тот, которого ты любишь. Он погиб в сорок четвертом. А я – тот, который выжил и вернулся. – Главное, что ты вернулся, – улыбался Стив, стараясь не замечать, как сочувственно смотрит на него Сэм, и как мучительно сжимается что-то внутри. Баки Барнс в свои призрачные двадцать семь смотрел сквозь Стива, замечая все вокруг, но ничего не видя. Баки Барнс реагировал на угрозы раньше, чем они становились угрозами. Баки Барнс из смертоносного оружия перековал себя в смертоносный щит для Стива Роджерса – куда там несчастному вибраниуму, раскрашенному в патриотические цвета. Иногда Стиву казалось, что Баки Барнс не вернулся с войны, а принес ее с собой – в жизнь Стива, в дом Стива, в постель Стива. – Это нормально, кэп, – с легким сомнением говорил Сэм. – Это хреново, но почти со всеми ветеранами происходит то же самое. Парню пришлось пережить слишком многое. Дай ему время. Стив был готов дать что угодно, лишь бы его знакомый, пусть усталый, пусть мрачный, пусть измученный пленом и войной двадцатисемилетний Баки стал самим собой. Время, любовь, свою заботу, свою плоть и кровь – все, что у него только было. Баки не отказывался, брал все, что предлагали, но и не менялся, не становился ближе. Куда уж ближе – даже кевлар, облегающий тело в бою, был не так близок и на сотую долю не так эффективен. – Ты хочешь от меня того, чего во мне нет, – сказал наконец Баки Барнс. Это случилось через полтора года, когда все сроки и зароки, данные себе Стивом, истекли, и он в очередной раз установил себе новые, не готовый проститься с надеждой. – Я хочу, чтобы ты вернулся с войны, – честно ответил ему Стив. – Я буду ждать тебя, сколько потребуется, ты только возвращайся. – Я не смогу, – покачал головой живой щит капитана Роджерса. – Эта рука, эта сыворотка в моей крови, это тело и эти рефлексы. Все, что я есть, было создано после смерти Баки Барнса. Я не могу вернуть его к жизни. Я его помню, но это все, что от него осталось. – Ты его помнишь, – через силу улыбнулся Стив. – Это самое главное. – Я его помню, – сказал Баки Барнс. – Ему до сих пор двадцать семь. Он любит, он заботится, он радуется, он боится, он злится, он впадает в отчаянье, он пестует в себе жестокость и он – мертв. А я – жив. И это все, что есть у тебя и у меня. Его лицо как всегда почти ничего не выражало, он не улыбался и не хмурился, он просто скользнул взглядом по растерянному Стиву и вышел из гостиной, аккуратно прикрыв за собой дверь. И Стиву понадобилось не так уж много времени, чтобы подняться со стула и выйти за Баки вслед. Его часто обвиняли в эмоциональной тупости, в холодности и излишней сдержанности. Одна девушка, так и не добившаяся желаемого внимания, назвала его эмоциональным импотентом, стерильным в мыслях и чувствах. Тони Старк просто издевался над ним, используя весь свой арсенал сарказма и шуточек на грани оскорблений. Наташа только вздыхала и уже не пыталась с ним флиртовать или провоцировать на реакцию. Даже Сэм время от времени укоризненно качал головой, но молчал, наверное, считая, что у Стива тоже какая-то военная травма… Только Баки никогда не выражал недовольства. Стиву казалось, это потому, что тот сам не испытывал практически никаких чувств, только желание постоянно иметь Стива в поле зрения и защищать его в случае любой опасности – от автоматной очереди до внезапной порции кипятка из плохо отрегулированного душа. И Стиву, занятому построением лучшего мира, выполнением ежедневного долга, ожиданием Баки, даже в голову не приходило, что, возможно, точно так же, как он ждет друга с войны, тот ждет его сам – в отличие от Стива, ни на что особенно не надеясь. Потому что – на что надеяться солдату, рожденному на войне и для войны? У него нет родственников и любимых. Никто не хранит у сердца его фотографию, где ему навсегда двадцать семь. С ним делятся теплом и едой во время похода, но когда закончится война – куда возвращаться солдату, у которого нет дома?.. – Я иногда бываю полным идиотом, – прошептал Стив, утыкаясь в мокрую от пота шею Баки. Тот еще неровно дышал, ребра под туго обхватившей грудь рукой ходили ходуном. – Я знаю, – сказал Баки в пустоту перед собой. – Я так хотел, чтобы ты вернулся, что не заметил... – Я не вернулся, – перебил его Баки. – Я–он погиб. Я даже могу рассказать как, в подробностях, но тебе вряд ли понравится это слушать. – Нет, – прошептал Стив, упрямо целуя его за ухом, в висок, в скулу, приподнимаясь на локте и заглядывая в отвернутое лицо. – То есть, да, ты прав. Это неважно. В смысле, важно. Просто… тебе больше не двадцать семь. Лицо Баки дрогнуло, он поджал губы, с трудом сглатывая и моргая. – Ты… – Нет, ты. Ты – то, что есть у меня и у тебя. И, клянусь, Баки, этого достаточно. Мне не нужно больше. Только ты. Стив наклонился, целуя его в уголок губ, чувствуя, как Баки судорожно выдыхает, как едва заметно разворачивается, ловя поцелуй. Как прижимает рукой его ладонь к груди с бьющимся, живым, быстрым сердцем. Господи, подумал Стив, закрывая глаза, пусть это будет не слишком поздно. Пусть еще можно все исправить. Они проснулись уже ближе к полудню через полтора года после того, как Баки Барнс вернулся с войны. Стив лежал, уткнувшись лицом Баки в затылок, и лениво думал о том, что сыворотка Зимнего Солдата работает как-то избирательно. Ведь она должна восстанавливать все клетки, а здесь… – Что ты так сосредоточенно сопишь? – поинтересовался Баки, не двигаясь. – Ты в курсе, что у тебя есть седые волосы? – Стив ткнулся носом и поворошил длинные темные пряди с едва заметными серебряными нитями, втянул знакомый запах. – И что такого? – хмыкнул Баки. – Я старше тебя, сопляк. – Я знаю, тупица, – фыркнул Стив и почему-то рассмеялся, как будто бы был полностью и безоговорочно счастлив. Кажется, Баки тоже улыбался вместе с ним. Ему было где-то тридцать пять, а, может, и все сорок. Он был еще молод.