Фикшен такой фан

Кровать в гостинице по сравнению с домашней выглядела даже не полутораспальной, а целой двуспальной: на такой ширине можно уместиться легко, только, пожалуй, слегка соприкасаясь плечами. Хан хмыкнул, но комментировать не стал. И вообще как-то примолк. Нетрудно его понять, я и сама испытывала смешанные чувства - другой часовой пояс, большой, просто огромный город, хотя люди в нем абсолютно такие же. Разве что говорят медленнее, протяжнее, плавнее. За такими мыслями незаметно проходит время умывания и подготовки ко сну. На диво бездеятельный сейчас диктатор укладывается раньше меня, прикрывает глаза - готов. Я переворачиваюсь на живот и на полузабытых рефлексах подгребаю подушку. Ощущения не те. Мягко говоря. А твердо говоря - лучше бы кровать была поуже. Никогда бы не подумала, что настанет такой момент в моей жизни, но я ворочаюсь уже от избытка пустого пространства. Хан, отвернувшийся до того к стенке, поворачивается ко мне, и я затихаю: вообще-то он тоже устал за сегодня, впервые за долгое время лежит свободно, без дополнительного веса. Из-под ресниц по-кошачьи блестят диктаторские глаза, и в моё уставшее сознание пробивается-вспоминается тот факт, что он ещё и видеть способен в темноте вполне отчетливо. Утыкаюсь в подушку лицом с такой страстью, будто там кино показывают. - И чего мы не спим? - тихий-тихий, внятный-внятный, угрожающий-угрожающий такой шепот. В ответ диктатору достается неопределенное пожатие плечами и глухое бубнение в подушку. Я считаю свой ответ исчерпывающим. Но он, конечно, со мной не согласен. Такой же тихий-внятный-угрожающий вздох, а потом - мягкий перехват озадаченной меня, и вот, полюбуйтесь, я уже у Сверхзла под боком. Он, вроде как, сердит, я, вроде как, не в восторге. Впрочем, когда мой нос утыкается в надпись "Тебе не следует будить меня!", а его руки сходятся поверх спины, мы одновременно облегченно вздыхаем. Тянет смеяться, но я лишь крепче смыкаю объятия и размеренно дышу. Был бы под боком Хан, а кровать... Да Бог с ней, с кроватью.