Сфинкс и Незнакомка

      Так уж вышло, что я с самого детства мечтала побывать в Санкт-Петербурге. Родители много рассказывали мне о его улицах, архитектуре, дворах-колодцах, запахе кофе на каждом шагу, ручных белках в парке. Но, увы и ах, перестройка, развал Союза и последовавшие за ним смутные времена надолго задержали нас в суровой сибирской глубинке.       Я училась и работала, постепенно обрастая рутиной. Только книги позволяли мне путешествовать между временем и пространством, воспитывали очередную тургеневскую девушку, невесть каким чудом оказавшуюся не в свое время не на своем месте. Но все это лишь предыстория. Все началось, когда я купила билет на поезд «Красноярск-Санкт-Петербург».       Начало поездки не была приятным – я не слишком люблю путешествовать на большие расстояния в плацкартном вагоне. Духота, шум и замкнутость пространства не способствовали хорошему настроению. Я старалась как можно больше времени проводить на верхней полке, слушая музыку, временами проваливалась в беспокойный сон. Поезд прибывал в город очень рано. Около семи утра я уже стояла с чемоданом на платформе, ежась от пронзительного сырого ветра и судорожно думая о том, где же искать мою гостиницу.       И вот все дорожные хлопоты были завершены. Я сняла крохотный одноместный номер в бывшем общежитии, приняла душ, переоделась в любимый лимонный сарафан, напоминающий мне греческий хитон, и вышла под палящее солнце. Питер встретил меня неприветливо – улицы путались, станции метро терялись и находились в самых неожиданных местах, но я теряла голову от его величественной красоты. От всей этой имперской мощи, нависающей над Невой. Поднялась на колоннаду Исаакиевского собора и долго бродила по ней, стараясь охватить удивительный город целиком. Все путалось в голове, и я чувствовала, как время идет сквозь меня и стоит только поторопиться, можно увидеть, как за углом исчезает экипаж пушкинской эпохи.       Пока я считала зеленых львов и бродила вдоль реки, заключенной в каменное русло, плечи успели сгореть, а я проголодаться. После завтрака в случайном кафе с непременным кофе и свежей выпечкой, снова полная сил, я продолжила вдохновительно-бессмысленное путешествие по городу своей мечты. Мне хотелось идти и идти, будто количеством пройденных километров я измеряла свою любовь к Питеру. Стоило ли говорить о том, что дождь, столь обычный для переменчивого климата этого города, застал меня врасплох. Резко стало холодно, ледяные капли забили по голым плечам и единственным, что мне оставалось – нырнуть в какой-нибудь подъезд, чтобы переждать непогоду. Это я и сделала. Неспешно стала подниматься по гулкой совершенно безлюдной лестнице. Дом был четырехэтажный, на последнем этаже на старой двери была медная табличка, сообщающая, что я вот-вот готова попасть в квартиру А.А. Блока. Вот так сюрприз! Я только улыбнулась и мысленно поблагодарила город, сделавший мне столь щедрый подарок. Блока я любила еще со школы за его чудесные романтичные образы. Незнакомки, которые «дышали духами и туманами» были растиражированы моими школьными и вступительными сочинениями, а сейчас, у этой двери, казались почти реальными.       Музей оказался совсем небольшим – несколько комнат. Часть экспозиции была посвящена творчеству: первые напечатанные экземпляры сборников, рукописные листы с пометками поэта, надолго привлекли внимание. Во второй части квартиры время словно бы остановилось: тикали часы, висели картины, лежали небольшие безделушки, принадлежащие поэту и его семье. Я словно привидение бродила среди всего этого сонного царства, до тех пор, пока вежливая женщина-экскурсовод не сообщила мне, что они уже полчаса как закрыты. Перед выходом я купила маленький сборник стихов, чтобы унести хоть какую-то частичку музея с собой. Но сил совсем уже не осталось. Болели сгоревшие плечи, и вечерняя прохлада караулила на улице. Я решила, что до гостиницы буду добираться на трамвае. Ждать пришлось достаточно долго, редкие птицы с горящими огнями ехали в парк. Наконец-то из-за поворота, позванивая,появился нужный номер, и я радостно расположилась в совершенно пустом салоне. Даже кондуктора и того не было. Впрочем, я устала так, что это уже было не интересно.       Августовская ночь окутывала город. Думалось о белых ночах, которые не удалось застать и о том, что, кажется, первые трамваи были запущены в далеком 1907 году. Быть может, это было очень интересным зрелищем. Неожиданно трамвай резко затормозил. Металлический голос сообщил, что данная остановка конечная и дальше мы никуда не поедем. Удивленная вышла я в темноту. Была тихо. Абсолютно. Только слышался плеск воды у каменных ступеней и виднелся силуэт сфинкса, кажущийся испускающим тусклое сияние. Осторожно приблизившись, я встала на цыпочки и коснулась каменной прохлады, подумав о том, что в такой ситуации можно и желание загадать, но не успела. Кто-то стоял за моей спиной! Высокая мужская фигура в черном пиджаке, облегающем фигуру, с белоснежными пятнами воротника и манжетов. Он что-то писал в небольшой книжечке, полностью сосредоточившись на работе и не замечая ничего вокруг. Молчал. Молчала и я, боясь нарушить хрупкую тишину и еще больше боясь признаться себе в том, что его лицо мне очень знакомо. Неожиданно, он поднял голову и сказал, глядя отрешенным взглядом в темноту: - Совершенно ничего не выходит.… Этот сфинкс как заколдованный… Затем, завидев меня, вежливо склонил голову и произнес: - Прошу прощения, если помешал вам. Я часто бываю здесь во сне, но мне никак не удается описать этого каменного идола… Я подумала о том, что, наверное, просто уснула в трамвае, что солнце напекло мою голову, а обилие впечатлений довершило дело. И тут же забыла. Прямо передо мной стоял Александр Блок, и с этим ничего нельзя было поделать.       Он протянул руку, помогая спуститься с каменных ступеней, и я оказалась рядом с ним. И окончательно потерялась. Он – высокий, строгий с мечтательным лицом, будто средневековый рыцарь, одетый в латы своего черного костюма и я, со сгоревшими плечами, в лимонном сарафане, дитя двадцать первого века. Он смотрел на меня приветливо, но немного отрешенно. Что мне сказать, чтобы не показаться невежливой, невоспитанной? Как говорить с человеком, о котором мне известно практически все? Чьи личные письма я читала? - Что ж, раз мы оказались в одном сне, было бы невежливо оставаться непредставленным. Мое имя – Александр. - А я – Анна. И... Это очень странный сон, как мне кажется…       Он убрал книжечку и карандаш в карман пиджака. Мы неторопливо пошли по набережной. Тишина и темнота наполняли город. Только дома, лишенные рекламных вывесок, отражались в Неве. Не было ни машин, ни людей. Все это напоминало мне ночной кошмар, но присутствие Блока действовало успокаивающе. Почти не разговаривали, только плутали между сонных домов. Прошли мимо ресторана, заманивающего приветливо открытыми дверями. Я чувствовала запах табака и вина, видела тени, расхаживающие внутри. Блок задумчиво смотрел в окно и, должно быть, видел сейчас свою Незнакомку, загадочную и неуловимую. Но затем он встряхнул головой, словно отгоняя что-то мучившее, и продолжил путь. Я знала о том, что первое время его брак не был счастливым, Прекрасные Дамы мешали любить вполне земную женщину.       Мы шли дальше, бок о бок, думая о своем. Но следующий проулок заставил меня поежиться. Стены домов были изрешечены пулями, стекла выбиты, а дверь парадного вынесена и лежала не мостовой. Здесь было неожиданно ветрено. Революция, гражданская война, о которых я только читала, вдруг стали реальными, ощутимыми и пробирающими до дрожи. Посреди улицы на спине в луже крови лежала какая-то барышня. Черты ее лица заострились, казались нечеловеческими. Вдалеке слышались выстрелы. Блок побледнел и ускорил шаги. Мне пришлось спешить, чтобы не отстать и не остаться здесь одной.       К счастью, за поворотом нас снова накрыло тишиной. И дождем. Ливень накатил с невиданной силой, промочив мой сарафан насквозь. Но стало неожиданно звеняще легко. Словно бы все плохое что было-будет (кто сейчас разберет в этом безвременьи?) смыло дождем и остались только настоящее. И мы, спящие, видевшие по-питерски странные сны. А потом мы поднимались на четвертый этаж по все той же гулкой лестнице в его квартиру. Пили нестерпимо горячий чай из маленьких фарфоровых чашечек, говорили о странных вещах, не боясь разбудить никого – ведь мы сами были сном. За окном шумел дождь, горела одинокая лампадка. Я сидела совсем рядом, не решалась даже коснуться рукой, боясь, что все это может оказаться ненастоящим. А потом вдруг поняла, что пора уходить. Прощаясь, поэт был молчалив. Его ожившее было лицо снова окаменело. Последние слова. Я чувствую неожиданно горячую и реальную руку на своем плече. Спускаюсь вниз, считая ступени… - Девушка, девушка! Хватит уже спать! Приехали! – водитель трамвая – немолодая усталая женщина в ярко рыжем рабочем жилете трясла меня за плечо. Я послушно выскочила на улицу, сжимая открытую книгу. И здесь, при свете фонарей, прочла:

Она пришла из дикой дали - Ночная дочь иных времен. Ее родные не встречали, Не просиял ей небосклон. Но сфинкса с выщербленным ликом Над исполинскою Невой Она встречала с легким вскриком Под бурей ночи снеговой. Бывало, вьюга ей осыпет Звездами плечи, грудь и стан, - Все снится ей родной Египет Сквозь тусклый северный туман. И город мой железно-серый, Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла, С какой-то непонятной верой Она, как царство, приняла. Ей стали нравиться громады, Уснувшие в ночной глуши, И в окнах тихие лампады, Слились с мечтой ее души. Она узнала зыбь и дымы, Огни, и мраки, и дома — Весь город мой непостижимый - Непостижимая сама. Она дарит мне перстень вьюги За то, что плащ мой полон звезд, За то, что я в стальной кольчуге, А на кольчуге — строгий крест. Она глядит мне прямо в очи, Хваля неробкого врага. С полей ее холодной ночи В мой дух врываются снега. Но сердце Снежной Девы немо И никогда не примет меч, Чтобы ремень стального шлема Рукою страстною рассечь. И я, как вождь враждебной рати, Всегда закованный в броню, Мечту торжественных объятий В священном трепете храню. 17 октября 1907

И неожиданно расплакалась.