16 лет

"У меня девчонка хоть куда..." Я сидел на старой телеге, которую везла хромая и тощая кобыла. Кроме меня здесь был еще сам возница, нещадно погоняющий клячу хлыстом, его сынишка, который лузгал семечки, кидая ошметки на дорогу и, то и дело, сплевывая в пыль, и какой-то тучный работяга. Последний, к слову, вызывал у меня меньше всего неприятных ощущений. Пусть он был простым фермером, который насквозь пропах потом, землей и каким-то дешевым пойлом, но зато он искренне улыбался своей щербатой улыбкой и хохотал, хватаясь за живот, над каждой своей шуткой. Как я здесь оказался? Как я оказался здесь да еще в человеческом теле? У меня нет ответа. Я оставил позади все, что любил, все самое дорогое, что у меня было. Но ради чего? Чтобы почувствовать вкус свободы, которая так давно уже витала где-то рядом, но я не мог коснуться ее. Меня держали мои собственные цепи, что я сковал себе. Меня держало давнее обещание, слова, что я произнес давным-давно. А еще меня держала белокурая девчонка с белой кожей, розовыми щечками и едва заметными теперь веснушками. Когда она улыбалась - улыбалось солнце. И все же я оставил ее, потому что ворон - свободная птица. Мне нужны были крылья и ветер, я больше не мог сидеть на земле, словно ручной голубь, дожидаясь, пока хозяйка решит отпустить меня погулять. Наверное, так я оказался здесь. Она была в гневе. Малефисента была в гневе. Она сказала, что раз я так рвусь на свободу, что оставляю Аврору в слезах, то она отпустит меня, но не вернет мне крыльев. И теперь я навечно человек, который все пытается вдохнуть воздух своей свободы, которую он так жаждал. Только вот не дышится. Я лишь еду по пыльным дорогам, неизвестно куда, неизвестно зачем и уже не помню откуда. Я глотаю дорожную пыль, пью дешевое пиво, смотрю покрасневшими уставшими глазами в голубое небо и мечтаю о том, чтобы снова взлететь. Чтобы я сделал, встав на крыло? Я бы вернулся. Вернулся к той жизни, где я не был свободен, но мог быть самим собой, не находясь в чужом, противном мне теле. Я мог бы снова быть рядом с феями и юной королевой. Она бы снова улыбалась и в душе старого ворона, посаженного на цепь, ярко искрился огонь его жизни. "...16 лет..." Да, ей всего шестнадцать, а в моей голове бьются дурные мысли. Я смотрел на нее и думал о том, какая она стала красивая. Как она вытянулась, выросла. Больше нет той нескладной девочки, какой становится любой подросток. Я видел перед собой невысокую, стройную девушку с самыми прекрасными на свете глазами, с пухлыми розовыми губами, которые так и хотелось поцеловать, почувствовать их вкус, который наверняка отдает нотками земляники, что она так любит. Я хочу припасть к ее нежной коже, хочу держать ее руки, переплести наши пальцы, слышать стук ее сердца, прижимаясь ухом к ее аккуратной девичьей груди. Я привстал, чтобы достать из-под сиденья бутылку, и приложился к ней. Прогорклый запах ударил в нос, а в горло лилась самая отвратительная в мире жидкость, обжигая, заставляя меня с каждым глотком все больше забываться. И в итоге таких попоек я обычно отключался, убаюканный алкоголем в крови, щелчками хлыста и размеренным покачиванием телеги. Но сегодня мой попутчик был необычайно весел и не переставал травить байки. В конце концов, он начал заливать мне о том, что где-то там, в деревне, его ждет жена и трое сынишек, а он сам, пьянь этакая, только что повалялся на сеновале с девкой. И я подумал... почему нет? "...хоть кого спросите, в мире краше ее нет..." Чертовски верно. Ни одна девка в деревне этого старого пройдохи даже не напоминала Аврору. Все они громко хохотали, лезли своими огрубевшими руками и искусанными губами. Они не были хороши, не были прекрасны. Может, это от того, что душа моя вырывалась из их потных грязных ладоней и неслась в небо, стремясь наконец попасть домой. И теперь, сидя на покосившемся от моего веса заборе, я понимал, что моя дорога, кажется, должна подойти к концу. Я получил свою свободу, лишь чтобы осознать, насколько она ничтожна и быстра в одиночестве, особенно в сравнении с той свободой, которую я получаю, выбирая жизнь и тех, кого я успел полюбить. Мое сердце рвется домой, чтобы снова взглянуть в пронзительные зеленые глаза, что будут безмолвно осуждать все, что я сделал за этот год, и в кристальные голубые, которые радостно засияют, словно звезды. Я больше не хочу ходить по домам, рассказывая всем историю бедного мальчика-сироты, которого бросила даже родная тетка, чтобы не кормить лишнего рта. Я рассказывал историю, которую сам услышал когда-то перед тем как ограбить какого-то мальчика и сбросить его в канаву. И я изо дня в день рассказывал эту историю, чтобы всегда иметь дом для ночлега и еду, чтобы утолить голод. Рассказывал историю, потому что люди любят истории, особенно лживые - им нравится в них верить и думать, что они делают доброе дело, кормя бродягу. Сколько вы встречали бродяг, которые не виноваты в собственных несчастиях? Я - только того парнишку. Но и он был виноват в том, что слишком часто потрясал передо мной своим скудным богатством в пару монет и смотрел несчастными большими глазами... голубыми глазами. "У меня девчонка хоть куда..." И я хочу вернуться к ней. Пусть старый ворон ей не нужен, пусть смотрит на своего молодого принца. Но дальше по дороге я буду идти с ней рука об руку. Я достал из кармана своего старого потрепанного плаща коробку, а оттуда выудил сигарету. Какой-то парень, что проходил мимо, помог мне ее зажечь. Я кивнул в знак благодарности и затянулся. Густой горький дым заполнил легкие, обжег и я закашлялся. Сколько уже курю, а все никак не могу привыкнуть, научиться что ли. Птицы не курят, даже остатки от самокруток не таскают, а тут я - сижу и затягиваюсь самодельной сигаретой. Почему-то когда едешь - хочется затянуться, пусть будет плохо, пусть противно, но лишь на секунду, а потом - привыкаешь и хочется снова и снова. Слабая человеческая натура. "...16 лет..." Когда-нибудь она взмахнет своими золотыми кудряшками и улыбнется мне так, как улыбается женщина своему мужу. Парень, который помог мне, стоял у бревенчатого сарая и разговаривал с какой-то здоровой бабенкой. Она протянула ему кошель, набитый монетками, и властным жестом отправила куда-то в сторону лавки кузнеца. Я легко спрыгнул с забора и пошел за парнем, небрежно стряхивая пепел и затягиваясь в последний раз. В какой-то момент, когда прижимаешься к грязной стене, покрытой мхом, пылью и останками мух, когда засовываешь руку кому-то за пазуху, срезая кошель, понимаешь, насколько стал отвратителен самому себе. Будто сигарета - высушен солнцем, долгой дорогой и одиночеством, заткнут за пояс собственных слабостей и сожжен осознанием собственного бессилия. Больше не ворон. Уже не человек. "...хоть кого спросите, в мире краше ее нет..." И я возвращаюсь к ней. Старый забор скрипел на ветру, тихонько покачивались стебли крапивы, где-то за амбаром мычала корова, и зычно гоготал тучный деревенский мужик, обнимая своих ребятишек и жену. Паренек жалобно скулил под оплеухами своей бабенки, которая орала на чем свет стоит, и поминала всех ворон-прохвосток в округе. Тлела сигарета в тени бревенчатой стены. Черные перья медленно кружились в холодном воздухе.