День десятый

Одеревеневшее от действия яда тело сковывает мой дух, как цепи охотника на ведьм сковывают подозреваемых в колдовстве. Намертво. Не вырваться. Разве не эту бренную плоть мне всего мгновение назад было так просто покинуть? Разве не от нее я отрывалась с такой легкостью и с такой радостью? Словно меня заперли в темном каменном подвале без единого источника света. В моей комнате открыто окно, и на границе, где теплый воздух комнаты встречается с прохладным ночным, возникает небольшой сквозняк, я чувствую, как он холодит плечо. Я слышу все звуки: перекликается стража, скрипит сверчок, рассекает воздух крыльями ночная птица, переступают копытами лошади в стойлах, развеселая компания возвращается домой. Кажется, я слышу даже мышей в подвалах. Я - леди Моргана Корнуэлльская; я должна повторять себе это, потому что боюсь забыть, кто я есть, блуждая между явью и сном. А что такое мои путешествия вне тела, если не сон? Я слышу каждый звук, хотя и не могу на него откликнуться, не могу разомкнуть губ. Я не могу увидеть, кто здесь, в моей комнате, мне не под силу открыть глаза, веки тяжелы, как камень, а внутреннего зрения я уже лишилась. Но слух у меня остался, и я могу узнать любого - по голосу, по шагам и даже по дыханию. Никогда не думала, что помню всех их настолько хорошо. Почему я не чувствую запахов? Кто-то склоняется надо мной, поправляет подушки, чтобы мне было удобнее, и зовет по имени. Гвен. - Вы уверены, - всхлипывает она, - что Моргана все еще жива? Она даже не дышит. Меня охватывает страх, дремучий, как лес на окраине королевства, и такой же темный. Но ведь я же дышала! Я не смогла бы летать, если бы не сделала ни единого вздоха! Или смогла бы? Что дыхание призраку? Жива ли я? Я пытаюсь пошевелить хоть пальцем, но тело не подчиняется мне, яд сковал каждую мышцу и каждый сустав, кажется, даже кровь застыла у меня в жилах. Боли нет - есть одна мучительная неподвижность. О, лучше бы мне было больно! Жива ли я? Нет, мне холодно не от сквозняков - это смерть встала в моем изголовье. Кому под силу прогнать ее? Помогите мне. Помогите! Я кричу, но не издаю ни звука. Звучит только размеренный голос Гайюса, он отвечает Гвен, что я жива, что ему случалось видеть, как очень глубокий сон принимали за смерть, когда дыхание и сердце так замедляются, что становятся почти незаметны, и он даже знает лекарства, способные погрузить в такой сон. Но то были лекарства. Лекарство. Противоядие. «Противоядие - она сама»? Я возвращаюсь к этим словам снова и снова, будто разгадываю головоломку. Я и есть противоядие? Если это так, то как мне противостоять яду? Мне не хватило мгновения, чтобы узнать ответ, а искать его самой, может статься, слишком долго. Ах, брат мой, неужели ты вправду почувствовал, что в комнате вы не одни? Я слышу Утера - его тяжелый шаг гулко отдается в комнате, в прежнее время я вздрагивала, заслышав его поступь, но сегодня его шаги слишком неверны для короля Камелота, как будто неподъемный груз давит ему на плечи. - Как она? - Утер остановился в ногах кровати, и я чувствую, как он изучает взглядом мое лицо. - Без изменений, сир, - отвечает лекарь. - Ты ведь стольких спасал, - говорит король. - И ее ты сумеешь спасти. Я слушаю тишину. В такой тишине можно покачать головой или развести руками. «Я сделал все, что мог», - неужели Гайюс собирается сказать именно это? - Это приказ, Гайюс. - Прикажите ветру, сир, чтобы он перестал дуть. Или солнцу – чтобы оно повернуло вспять. Это мой приговор. Но я не умру, твержу я себе, пробираясь сквозь собственный дремучий страх, как пробирается зверь сквозь засохший кустарник, убегая от погони. Я не умру. Мне бы только понять, как сопротивляться яду! - Если она умрет, я сотру Оркнеи с лица земли, - сквозь зубы произносит Утер. Этот ли человек называл меня «мое любимое дитя» и предавался отчаянию в тронном зале? Меня охватывает гнев, он помогает окончательно забыть о страхе. О, мне легко представить, с каким лицом он произносит эти слова, я столько раз видела, как он отправлял людей на плаху или на костер. Что тебе сделала магия, король Утер, чем она породила такую чудовищную ненависть, которая, как зараза, неудержимо расползается по всему королевству? - Все жители островов отправятся в ад, и ведьма будет первой - я позабочусь об этом лично! «Ты ищешь виноватых не в том месте!» - вот что я должна была бы крикнуть ему в лицо. И засмеяться, как смеются ведьмы в страшных сказках, запрокинув голову, чтобы волосы взметнулись вокруг меня, как змеи, засмеяться пронзительно и звонко. И указать на обоих - на предателя и на того, кто позволил ему им стать. Выбери, наконец, свое любимое дитя, Утер Пендрагон! - Проклятье, Гайюс, зачем ты только сохранил ей жизнь! Кому сохранил жизнь? Моргаузе? «Тайны, - думаю я, - снова тайны. Мне предстоит узнать, что за ними скрывается. Мир, оказывается, слишком велик для дочери герцога Горлойса и воспитанницы короля Утера.» Я слышу, как они приходят под утро, когда становится тише и холоднее, вместе, Артур и Мерлин, слышу, как Артур приближается к моей постели, присаживается на ее край, чувствую, как берет меня за руку. У меня ледяные пальцы. У него горячая и сухая ладонь. И сдавленное дыхание - как будто кто-то душит его. - Она поправится, Артур, - говорит Гвен, но в ее голосе ни тени надежды, зато есть нечто гораздо большее, чем утешение. Неужели? - Поправится, - отзывается брат. В его голосе - упрямство, знакомое мне с детства, упрямство, которое я так не люблю в нем, которое так часто доводило меня до белого каления, но которое и сделало его Артуром Пендрагоном. - Она ведь очень сильная. Ты всю ночь здесь хлопочешь, Гвен, тебе пора отдохнуть. Она не спорит. Затихающий шелест юбок. Тихий щелчок дверного замка. - Ты тоже должен отдохнуть, - голос Мерлина звучит из угла комнаты и откуда-то снизу. Разве убийце место в покоях его жертвы? - Я не хочу отдыхать. Смерть не посмеет прийти за ней, пока я рядом, - Артур медлит, прежде чем договорить: - Мне нравится так думать. В этом хотя бы есть смысл. - Ты так из-за нее волнуешься, - медленно говорит Мерлин, как будто его осеняет догадка. - А я привык думать, что тебе нравится Гвен. Артур молчит, и его молчание представляется мне тяжелыми бархатными складками, спадающими на пол. - Да, - говорит через некоторое время. - Я тоже.