День десятый

По мере нашего продвижения на север становится все яснее, что воздух Камелота, действительно, был вреден для меня. Но на севере, среди мха и вереска, я заново учусь дышать полной грудью. Здесь уже давно закончилось лето, прихваченные первыми морозами листья пожухли и свернулись, как сворачивается в кокон гусеница, прежде чем превратиться в бабочку. Воздух почти не прогревается, даже когда за облаками встает седое солнце; он обжигает мне горло, я закашливаюсь, но все равно дышу полной грудью. Должно быть, совсем скоро ляжет снег, он уже пробрасывает по утрам и сквозь редкие дожди. Здесь неяркие краски, в основном - сиреневый и серый, только вересковая пустошь под редким солнцем расцвечивается белым и темно-розовым да перелески из неприступных сосен и елей виднеются до черноты темными изумрудными пятнами. Но мне нравится. Самое подходящее место, чтобы прийти в себя после всего, что случилось за последние полтора месяца. В Эофервике Артур быстро поднялся на ноги - благодаря хорошему лечению, питанию и собственной неугомонности. Он даже не прихрамывал, и, глядя на него, я с трудом верила, что страшная рваная рана мне не приснилась. Вынужденная прикованность к постели раздражала Артура несказанно, и нам всем оставалось терпеливо сносить его недовольство собственным бессилием и стараться пореже попадаться ему на глаза. В конце концов, лекари, уставшие от его буйства, лучше всего свидетельствовавшего о выздоровлении, разрешили принцу делать с собой все, что угодно. Уриен отрядил нам эскорт из десяти рыцарей, сопроводивших нас до границ Нортумбрии, но сам даже не вышел проститься с нами. Позднее я с чувством глубокой грусти узнала от командира отряда нортумбрийцев, что в ночь перед нашим отъездом король покинул город и отправился к границам с Регедом, откуда пришли тревожные известия. Спасаясь от искушения, как я понимаю даже своим слабеньким женским чутьем. Послужила бы Уриену утешением тихая и светлая печаль, которая охватывала меня всякий раз, когда перед моим мысленным взором появлялся образ короля в доспехах из вороненой стали? Я не могла быть в этом уверена. Мерлин, подумав, отказался от своих подозрений на его счет, а я, подумав в свою очередь, подтвердила свое согласие быть союзницей чародея во всем, что касается защиты Артура и Камелота. Крепость Веселая Стража возвышается над скалистым заливом и вересковой пустошью. Говорят, что в шторм море у подножия этих скал беснуется с такой силой, что неистовые удары волн о камень можно услышать в каждом уголке цитадели. Это грозная неприступная постройка неправильной шестиугольной формы, кажется, вросшая в камень, на котором возведена. Подножия стены поросли сухим колючим белым мхом, какой встречается только на севере. По углам крепости подняты к небу мощные шестигранные башни, с которых пространство вокруг замка обозревается на многие мили по суше и по морю. Над башнями развеваются алые знамена с золотыми драконами - единственные яркие пятна в окружающем пейзаже, впрочем, без солнца даже они выглядят устрашающе. Легковесное имя крепости никак не соответствует ее мрачному виду. А вот стража в крепости оказалась и впрямь веселой, оправдывая название сердца первых владений Утера Пендрагона. Многие из здешних воинов знали Артура еще мальчишкой, и принцу приходится изрядно краснеть, пока старожилы припоминают проделки юного Пендрагона: «Бросьте, мой принц, это было незабываемо!» Незабываемого оказывается неожиданно много - от путешествия на плоту в шторм до похода в земли пиктов с командой таких же мальчишек, как и принц в те поры. Хорошо еще, что никого из юных путешественников не успели выследить и схватить - ради спасения сына Утер бы душу продал. Среди таких геройств попытка объездить дикого коня кажется почти невинной забавой, и закончилась она - подумаешь! - всего-то сломанной рукой. Похоже, в детстве разум Артура был столь же неистощим на всяческие проделки, как теперь неистощим в отношении тактики и стратегии ведения боя. Артур и рыцари задержатся здесь на десять дней, чтобы дождаться основных сил на кораблях и хорошо отдохнуть. Затем им предстоит переход через горы и долгий путь по почти безлюдным землям, населенным дикими племенами. Или Артур передумает и решит идти морем до самых Оркнеев. Я стараюсь не думать об этом - сегодня только день первый, мы едва въехали в крепость - и лихорадочно ищу способ, который помог бы мне уговорить Артура не потворствовать безумствам его отца. И раз за разом понимаю, что такого способа нет. Первый рыцарь Камелота никогда не нарушит приказ своего короля. У Артура обостренное понятие долга, чести – и государственной измены. Мы ни разу толком не поговорили. Хочется надеяться, что это происходит от недостатка нужных слов, а не от того, что Артуру больше нечего мне сказать. Иногда я ловлю его долгие задумчивые взгляды и пытаюсь выстроить на них какое-то подобие надежды, что еще не поздно все исправить. Мы как двое детей, которым предстоит первый в их жизни переход по льду через реку. Мы полны своих маленьких страхов и верим, что каждый шаг может стать для нас последним, и всякое потрескивание льда пугает чуть не до обморока. Как если бы мы начинали все сначала. Просто у нас обоих плохое представление о том, как быть нежнее друг к другу. Лучше утешать себя такими мыслями, чем раз за разом понимать, что я обидела его - незаслуженно и очень сильно, и подвергла смертельной опасности, а Артур не из тех, чьими чувствами можно пренебрегать. За крепостным стенами скрывается настоящий военный гарнизон, вполне способный выдержать продолжительную осаду. Королевский замок - хотя замком его можно назвать с большим допущением - невелик и больше похож на бастион, чем на жилище принца крови. Мирных жителей здесь немного, в основном это семьи рыцарей и солдат - весьма разношерстная компания. Неудивительно, что Утер, при его амбициях, жаждал большего, получив такое скромное наследство, и что он предпочитает Камелот, а о владениях на севере почти не вспоминает. Быт в Веселой Страже устроен по-военному, предельно просто. Здесь нет ни цветного стекла - окна затянуты либо промасленным пергаментом, либо плотными решетками из ивовых прутьев, ни шелковых простыней - их заменяют льняные, ни гобеленов - кроме комнаты, отведенной мне, она считается самой теплой в замке. Нет и ковров, а по углам в комнатах и залах разложены пучки сухой, еще источающей летнее тепло травы - зверобой, полынь, тысячелистник и листья черники. И вереск, без счета вереск... На то, чтобы обустроиться, уходит весь день, а вечером мы собираемся в обеденном зале. Ко мне относятся с той особой грубоватой нежностью, какая свойственна суровым воякам в отношении женщин. Здесь общий дубовый стол с длинными скамьями, поставленными по периметру, жарко натоплены камины, пол устлан камышом, а под ногами крутятся охотничьи гончие. Огромные боевые лохматые псы грязно-серой масти, завезенные из Ирландии, ведут себя гораздо степеннее, ложатся у дверей и взирают на окружающую суету со спокойствием философов. Говорят, что такой пес может в одиночку удавить волка. Артуру приглянулся один из щенков, которого притащила поближе к камину сука, - неуклюжий, большелапый, он смешно барахтается и показывает отличные белые зубы, пытаясь ухватить принца за палец, когда Артур поднимает его за шкирку над полом, чтобы рассмотреть поближе. Щенок звонко лает, чуть не оглушая принца, и Артур смеется, запрокинув голову. Я так люблю его смех. - Заберу его на обратном пути, - довольно заключает принц, возвращая щенка на место под напряженным взглядом суки, - заодно успею придумать кличку. Боевой пес мне будет совсем не лишним! За ужином мы выслушиваем северные новости, которые так редко и в столь скупых выражениях приходят в Логрис. Последние несколько лет, если верить командиру размещенного здесь гарнизона, сэру Коннору Ашу, вполне спокойны. Нортумбрия - грозный сосед, но в то же время маленькая Дейра может рассчитывать на его помощь, если пиктам вздумается напасть. Плохо лишь с одним - с плодородной землей, урожай год от года скудный, но к этому привыкли и давно справляются, к тому же, спасает овес, он намного выносливее пшеницы... В таком уединении спокойствие быстро оборачивается скукой, поэтому в Веселой Страже все от мала до велика взволнованы приездом принца. В Камелоте ему, как и всем нам, приходится подчиняться железной воле Утера и безупречно исполнять роль первого королевского вассала. Мало кто знает, чего это раз за разом стоит Артуру. В Веселой Страже нет необходимости подчиняться, и его абсолютная уверенность в себе, умение выслушать и, если нужно, убедить, его влияние на людей - не подавляющее, как у его отца, а поддерживающее, - становятся как никогда очевидными. Как-то ему это удается - не теряя достоинства и гордости наследного принца, быть одним из них, старых вояк и юнцов, только принявших свои первые битвы. - Что? - он перехватываем мой взгляд и недоуменно поднимает бровь. Я чувствую себя так, словно меня застигли читающей запрещенные книги о магии в библиотеке сэра Гальфрида, и краснею. - Тебя здесь любят, - мягко отвечаю ему. Артур хмыкает и отпивает вина. - Это потому, что они помнят меня еще мальчишкой. В Камелоте все по-другому. - В Камелоте тебя тоже помнят мальчишкой, но там тобой гордятся. Артур откидывается на спинку кресла и рассматривает меня с неподдельным любопытством. - Моргана? Ты решила мне польстить? Я беззвучно смеюсь, глядя ему в глаза. Сейчас, подсвеченные огнем в камине, они кажутся золотыми, но я-то знаю, какого звонкого, льдисто-голубого цвета они на самом деле. «Я тебя люблю, - думаю я. - Ты совсем этого не видишь?» - Насколько мне известно, льстят те, кто рассчитывает извлечь из своей лести какую-то выгоду. Какую могла бы извлечь я? - Ммм! Кажется, на месте этого невразумительного мычания должно было прозвучать: «Кто разберет вас, женщин!» - Тогда считай, что я бескорыстна, - подытоживаю я. Артур салютует мне кубком и принимается за дымящееся мясо. - Тебе повезло, - негромко говорю я. Мягче, леди Моргана Корнуэльская, и еще немного теплее. - Ты с рождения знал, кто ты есть, ты становился старше, а это знание только крепло в тебе. Артур отвлекается от мяса. - А у тебя разве не так? Я отрицательно качаю головой. - Я узнала, кто я есть, совсем недавно, и совсем не решила, что с этим делать. - Может, делать ничего и не нужно? - Артур дотягивается до тарелки с яблоками и подает мне одно, и в его взгляде я читаю понимание. - Просто будь, кем ты должна быть. Спать мы расходимся рано - долгий переезд, сытный ужин и горячее вино кого угодно свалили бы с ног, а Кэй уже откровенно клюет носом прямо за столом и не отзывается ни на одну из обращенных к нему реплик Артура. О цели визита нас не спросили, но, как я догадываюсь по некоторым обмолвкам сэра Коннора, его предположения о ней недалеки от истины. Дочь одного из старых солдат, тихая девочка, от каких обычно не услышать слов кроме «да» и «нет», помогает мне раздеться, кладет в ногах нагретые камни для тепла, гасит свечи в моей комнате, и я остаюсь одна. Заснуть долго не выходит, я бестолково ворочаюсь с боку на бок, не в силах отрешиться от воспоминаний о том, как Артур обнимал меня у кромки леса. Я и сейчас, кажется, чувствую его взгляд, прикованный к моей груди. - Артур, - шепотом зову я, слушая тишину.   День второй начинается с птичьих трелей. Я потягиваюсь, нехотя выбираясь из-под одеяла - за ночь воздух совсем остыл, и холод заставляет меня проснуться в считанные мгновения. Я встряхиваюсь, тянусь за шерстяным пледом, кутаюсь в него, бормоча ругательства себе под нос, - плед тоже замечательно остыл за ночь. Я сую ноги в меховые домашние туфли, иду к окну и открываю ставни. Сегодня удивительно солнечно - по-видимому, это и заставило красногрудую малиновку заливаться такими прекрасными песнями за моим окном. Она не пугается, только, смешно переставляя лапы и цепляясь когтями за трещины в дереве, перебирается подальше от ставней, с любопытством поглядывая на меня. И снова поет. Чудесно. В конюшне, куда я прихожу проведать Луну, я с удивлением застаю Артура, одетого по-походному, в его любимую выгоревшую красную рубаху и потертую куртку из бычьей кожи. - Мы собрались поохотится, - небрежно поясняет Артур, крепя рогатину к седлу. - Хочешь с нами? Я морщусь и треплю Луну по холке. Ненавижу смотреть, как убивают животных. Моя кобыла нетерпеливо переступает копытами, почуяв хорошую скачку, но я качаю головой. В другой раз, милая. - Нет, спасибо. Пропущу это развлечение. - Ну, как тебе угодно, ваша светлость, - весело отзывается Артур, берется за узду и выводит Арго из стойла. - Надеюсь, тебе будет очень скучно без нас. - Спасибо на добром слове, - с иронией отвечаю я. - Я всегда знала, что у тебя ко мне самые теплые чувства. - Самые горячие, - беззаботно уточняет Артур, одаряя меня наглой белозубой улыбкой. Я корчу ему вслед недовольную гримасу, а принц посмеивается надо мной, усаживаясь в седло и подбирая поводья, и слегка пришпоривает Арго. Внезапное и безотчетное беспокойство охватывает меня. - Артур, - окликаю я. Он оборачивается. - Будь осторожен. - Это же просто охота, Моргана, - отмахивается он и подмигивает мне. - Что там может случиться! Я подстрелю для тебя куропатку. Они не возвращаются до самого вечера, а я в полном смятении не нахожу себе места. На севере, к тому же, рано начинают сгущаться сумерки, охотникам давно следовало бы вернуться, но во дворе по-прежнему лишь переговариваются стражники и ни намека на чей-то приезд. Встревоженное сознание подбрасывает мне картины одну хуже другой - разбойники, пикты, волчья яма, дикий кабан... Но все-таки это не похоже на злорадствующих демонов, одолевавших меня прежде. Я ломаю пальцы и пытаюсь читать молитвы, но не могу вспомнить ни одной полностью. Что там - не могу вспомнить ни в одной больше трех слов. Моя обеспокоенная временная горничная приносит успокоительный настой из ромашки, и я выпиваю его, как простую воду. Я не должна допускать дурных мыслей. Не-дол-жна. В конце концов, с ним Мерлин, Кэй, Бедивер. Не считая рыцарей. Но почему так долго, боги, почему так долго?.. Когда небо за окном окончательно чернеет, я решаю успокоиться. Если бы случилось что-то плохое, в Веселой Страже уже знали бы об этом - скверные вести разносятся быстро! Хорошо было бы найти браслет, подаренный Моргаузой, - сегодня самое время для ночных кошмаров! - но мне никак не удается вспомнить, куда я его засунула. Я заставляю себя лечь в постель и все-таки забываюсь мутным сном. ...Я проламываюсь сквозь сучья и ветви к какому-то подобию света передо мной и выбираюсь из заболоченного леса на равнину. Я куда-то очень спешу, но не знаю, куда, как не знаю, в моих ли силах предотвратить то, что не дает мне покоя. Мои босые ноги ступают по мерзлой траве, и холод инея пронзает меня снизу вверх насквозь. Места мне незнакомы, но здесь, кажется, сам воздух дотла выжжен магией – свинцово-тяжелой и черной, как ледяные камни в круге Бродгара. Острый край травы рассекает мне кожу на щиколотке, я наклоняюсь, чтобы рассмотреть порез - и столбенею от ужаса, прямо перед собой замечая незнакомое мертвое лицо с широко раскрытыми глазами. И теперь я вижу, что равнина усеяна человеческими телами. Большинство давно мертвы, некоторые еще стонут - в предсмертной агонии или в надежде получить помощь. Я подбегаю к тем, кто еще жив, но ничего не могу для них сделать, мои руки проходят сквозь чужую плоть, не ощущая прикосновения, а черты рыцарей кажутся мне размытыми, словно я смотрю из-за стекла. Но двоих - единственных, кажется, кто еще держится на ногах - я вижу ясно. Воина со щитом и мечом и воина с копьем. Они похожи на двух умелых танцоров - то сходятся, то удаляются друг от друга, кружат и кружат, примериваясь, пригибаются, уходя от чужих ударов, и стремительно выпрямляются, нанося свои. Они ведут свой танец в жидкой грязи, замешанной на крови и нескончаемой мороси с неба, смешанной с мелким снегом. Они переступают по скользкой траве осторожными и отточенными движениями зверей-охотников, каждый удар которых стремителен и смертоносен, как если бы его обрушили сами боги. Я почти завороженно наблюдаю за поединщиками и за их особенной страшной грацией. В какой-то момент воин с мечом и щитом открывается перед моим взором, и я узнаю забрызганную грязью тунику - алую, с золотым драконом, поверх иссеченных доспехов. Он стал гораздо старше, но его я узнала бы даже через тысячу лет. - Артур, - шепчу я, не в силах пошевелиться. Его удар приходится вскользь по голове противника и сбивает с того шлем. Черты человека, которого я теперь могу разглядеть, сильно изменились, но в нем по-прежнему можно узнать десятилетнего мальчика, едва не погибшего на моих глазах от горячки. Мордред. И меня срывает с места и несет к ним - кажется, что я даже не касаюсь земли, а может, и в самом деле не касаюсь. - Нет! - кричу я, голос то пропадает, то обретает полную силу. Бессильный ужас ночного кошмара накрывает меня с головой. - Нет! Остановитесь! Мордред! Артур! Артур! Но они не слышат моих криков. Они оба знают, что их силы на исходе, и ускоряются, атакуя все яростнее и закрываясь от ударов со все меньшей осмотрительностью. Звон стали о сталь разносится вокруг и внутри меня, как будто ведет отсчет времени, оставшегося нашему миру. Отними у меня зрение, Мать-Богиня, отними слух, отними разум! Но Дон остается глуха к моим отчаянным просьбам. Я должна увидеть все до конца. И я ничего не могу предотвратить. Ни обманного движения с ударом снизу - ни мощного, пока еще есть силы, с ударом сверху. Последнего движения в этом чудовищном, обреченном танце. - Мордред! - теряя рассудок, кричу я, и кровь стынет у меня в жилах. Собственными руками я спасла смерть Артура. Собственными руками! - Нет! Всемогущие боги! Это уже слишком! Артур! Артур! Ужас, который я испытала, когда он истекал кровью на моих глазах, ничто в сравнении с тем, который я испытываю, глядя на то, как они оседают на землю в жутком единстве - Артур, насквозь пронзенный копьем, и Мордред, лицо и волосы которого заливает кровь из раны на голове. Она хлещет неостановимо, на глазах превращаясь в красную реку. Задыхаясь, я падаю на колени, я захлебываюсь этой красной рекой, я еще пытаюсь кричать, дозваться Артура. Но ухожу все глубже и глубже на дно... Далекий грохот. Чьи-то руки поднимают меня наверх. - Проснись! - требует кто-то надо мной, с силой встряхивая меня. - Проснись, ну же! Я хватаю губами воздух, всплывая на поверхность, где надо мной склоняется живой Артур, и снова проваливаясь на дно, где вижу, как постепенно жизнь покидает его черты, превращая их в невозможно, невыносимо спокойные и совершенные... - Дай ей воды, - этот искаженный голос, кажется, принадлежит Мерлину, и следом мне суют под нос кубок. Мне не сразу удается разжать челюсти, но все-таки выходит сделать глоток. - Умница. И еще один... вот так. Я открываю глаза и осматриваюсь. Это моя комната. Дверь беспомощно качается, повиснув, видимо, на одном крючке. - Я все осмотрел. Никаких чужих следов... Ну ты и медведь, - с уважением прибавляет Мерлин, исчезая в темноте коридора, а следом и дверь возвращается на свое законное место. Артур садится на постель рядом со мной. - Что случилось? - обеспокоенно спрашивает он. - Ты так кричала! Плохой сон? Я не могу ответить, только киваю, еще не вполне осознавая, где сон, а где - явь. Кажется, явь все-таки держит меня за руки и с тревогой заглядывает мне в лицо. Плохой... страшный, о, какой страшный он был, этот сон! Меня начинает трясти так, что неудержимо стучат зубы, а на лбу выступает холодная испарина, и Артур нашаривает одеяло и набрасывает его сначала на одно мое плечо, потом на другое. - Я видела, как ты сражаешься и как погибаешь в сражении, - шепчу я, сбиваясь, захлебываясь словами и воздухом, и лихорадочно хватаю принца за руки. - Я видела лицо человека, который насадил тебя на свое копье и которому ты раскроил голову мечом. Артур, это было так реально. Так реально, Артур! Но это случится не сейчас, еще через несколько лет... - Ты все время видишь мою смерть во сне, - он берет в ладони мое лицо, не давая мне договорить. - А я до сих пор жив. И тут выдержка отказывает мне окончательно. Я обнимаю Артура - если можно назвать объятием то, как судорожно я вцепляюсь в его охотничью куртку обеими руками, утыкаюсь лицом в сырую бычью кожу - наверное, на охоте их застиг дождь, - и рыдания так сдавливают мне горло, что я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Потом наконец-то делаю почти конвульсивный, со скрежетом, вдох. И выдох. И вдох. Нет, ох, нет, не отпускай меня, только не отпускай меня. Артур прижимает меня к себе, гладит по волосам, что-то говорит. Он остро пахнет потом, костровым дымом и зверем, мне нравится эта буйная смесь, мне нравится дышать ею, потому что она прогоняет кошмары прочь и постепенно будит во мне необузданную жажду жизни. Артур здесь, со мной, живой, сильный, как медведь, и я не потеряю его больше никогда. И, осознавая это, я рыдаю уже от облегчения. А потом, сквозь затихающие собственные всхлипы, я наконец-то слышу его слова, он повторяет их снова и снова все то время, которое гладит меня по голове: - Не плачь, пожалуйста, не плачь, Морриган, успокойся, моя любимая, моя драгоценная девочка, я же убью того, кто заставляет тебя плакать, Морриган... Он незаметно целует мои волосы, и я чувствую, как по всему телу разливается тепло и как разжимаются ледяные тиски недавнего кошмара. - Я боюсь, Драконья Голова, - с трудом произношу я в ответ, как только обретаю способность говорить, и слегка отстраняюсь, чтобы взглянуть на него, - что тебе придется убить себя. Мгновение он недоверчиво щурится. «Поверь мне, - мысленно умоляю я, кончиками пальцев касаясь его ключицы, выступающей из-под ворота рубахи. - Поверь мне еще один раз». А потом я чувствую его руки на своей груди, на животе, на бедрах. Он произносит мое имя, как будто впервые и так чувственно, что у меня даже сидя ослабевают колени, и мне приходится снова ухватиться за его плечи. Я шепчу его имя в ответ и чувствую, что дрожу уже вовсе не от страха и холода – что во мне пробуждается желание, о котором до сих пор я имела весьма смутное понятие. Ладонь Артура ложится мне на шею, он с силой притягивает меня к себе и губами находит мои губы. Это требовательный поцелуй, как будто он боится чего-то не успеть. Он сгребает волосы у меня на затылке в горсть, тянет вниз, заставляя меня запрокинуть голову. Его губы спускаются по моей шее, ниже и ниже, смыкаются на соске, я хватаю губами воздух и выгибаюсь дугой от пронзительного удовольствия, а моя ночная рубашка расползается по швам, не то растворяется в воздухе под уверенными пальцами Артура. Не знаю, могу ли я его остановить. Наверное, могу - но не хочу, как же я не хочу его останавливать! Мы долго, очень долго шли навстречу друг другу, сбиваясь с пути, ошибаясь, сворачивая в тупики, отвлекаясь на других, но теперь, наконец-то, оказались лицом к лицу. Я снимаю с Артура охотничью куртку и пахнущую дымом рубашку, мои  ладони ложатся на его обнаженную спину, скользят вверх, на затылок, разминают, поглаживают. Мне нравится прикасаться к нему, мне нравится узнавать, как перекатываются мускулы под его кожей, когда, придерживая за пояс, Артур нетерпеливо опрокидывает меня на постель, и мы падаем, падаем и падаем. Да, ох, да, пожалуйста. Он знает мое согласие, я даже не успеваю заметить, когда он окончательно раздевает меня, а я - его. Я изгибаюсь под его жадными ласками, как кошка, пока его руки, его губы скользят по моему телу от ключиц до щиколоток и снова вверх, я касаюсь его плеч, рук и волос, дикая жажда жизни и упоение каждым мгновением наполняют меня. Мы сплетаем пальцы, я обхватываю его ногами, и мы сливаемся, сплавляемся, я чувствую его в себе – глубже и глубже. Мне больно до прерывистых стонов и невольной гримасы - неважно, пусть будет больно, даже боль радует меня. Не нужно передышки, как хорошо, как хорошо, что ты наконец-то мой. Я прижимаюсь теснее, чувствуя, как он двигается во мне, двигаюсь вместе с ним, как хорошо попадать в такт, слушать его тяжелое дыхание, его несдержанные стоны, хаотичный стук его сердца.  Мне нравится подчиняться ему, прогибаться под тяжестью его тела, шептать его имя, просить его не останавливаться - то ли вслух, то ли про себя. Я открываю глаза, чтобы взглянуть на своего возлюбленного, чтобы узнать, чувствует ли он то же, что я, - и вижу его в ореоле ослепительного белого пламени. Оно наполняет и пронизывает меня, ошеломленную и оглушенную, не мыслящую даже противостоять ему, насквозь, пробуждая к жизни мое собственное пламя, белое с золотым, сплетается с ним, и в этом столько нестерпимого ликования, что у меня вырывается восторженный крик, а следом боль становится окончательно неотделима от наслаждения. Когда Артур приподнимается, чтобы посмотреть на меня, я с замиранием сердца читаю в его лице умиротворение. - Стрелы Ллеу, - вполголоса говорит он, его пальцы повторяют овал моего лица, почти не касаясь. - Я знал, что с тобой это будет прекрасно. Но я не думал, что будет потрясающе. Хотела бы я знать, прилично ли говорить такие любезности и благодарить за них? Я молча улыбаюсь и долго целую его в шею. Я слишком взбудоражена, чтобы говорить. Ты был невозможно прекрасен, возлюбленный мой, объятый белым пламенем, от которого теперь и следа не осталось. Хотела бы я понять, откуда оно в тебе?.. На губах остается солоновато-острый привкус, я слизываю его и снова улыбаюсь в темноте. Отличное начало, о да. Он целует меня в ответ и укладывается на бок рядом со мной, я морщусь от тупой рези и чувства пустоты внутри, и Артур кладет ладонь мне на живот. Да, так сразу намного лучше. У него смущенный вид. - Было очень больно? - Нет. Боль - обратная сторона наслаждения. Теперь мне вполне понятен смысл этих слов. - Хорошо, - он расслабляется, касается губами моего плеча, а его пальцы поднимаются к моей груди, и я блаженно вздыхаю, добирая и возвращая любовную ласку, которой у нас не было времени обменяться. - Почему ты просто не сказал мне, что любишь меня? Артур что-то неразборчиво, но недовольно ворчит, зарывшись лицом в мои волосы. Но этого выражения возмущения ему недостаточно, и он подгребает меня к себе и прижимает к постели всем весом, как будто я и впрямь могу сейчас попытаться ускользнуть. - Да потому что, черт подери, сперва ты бежала от меня, как будто я сам Пвил, а потом я поверил, что ты выбрала Уриена! Ты тоже не торопилась сказать мне, что между вами ничего нет. И он признается мне, как бешено, до одури, ревновал меня к королю Нортумбрии, понимая, что не может ничего изменить, если я выбрала другого, ведь он хорошо знал и меня, и то, что я принимаю решение лишь один раз. Теперь ему самому смешно вспоминать это умопомрачение. В ответ я задаю ему самый женский вопрос. - Когда ты понял, что любишь меня? Артур как-то напрягается, потом с силой упирается лбом мне в ключицу. - Когда увидел тебя лежащей на полу и белой, как снег, и узнал, что это сделал яд, - тихо поясняет он, сжимая в кулаке мою руку, а я свободной глажу его по спине, пытаясь отогнать не самое приятное воспоминание. - Ты столько раз была в опасности, но я никогда не верил, что все всерьез. А тогда - могу поклясться - я увидел, как смерть склонилась над тобой. Это было худшее время в моей жизни, потому что потерять тебя я могу разве что вместе со всей своей кровью. У меня наворачиваются слезы - настолько его слова перекликаются с тем, что чувствовала я, когда держала его за руку и понимала, что не могу спасти. Мы оба смогли увидеть друг друга только сквозь смерть. Мне хочется сказать об этом Артуру, но я чувствую, что его уже понемногу одолевает сон.