День десятый

Плавно покачиваясь, громады парусов с вышитыми на них гербами дома герцогов Корнуэлльских - четыре орла с расправленными крыльями, два красных и два черных, - надвигаются, заполняя собой узкий скалистый залив, и, наблюдая за ними, я медленно и неотвратимо возвращаюсь к болезненной реальности. В которой мой возлюбленный должен сразиться с моей сестрой. Я позволила себе забыть об этом слишком надолго. Потому что я не могла этого решить - ни хорошо, ни плохо, никак. И сейчас по-прежнему не могу. Какое отрезвляющее пробуждение. Боги язычников и христиан. Бран и Бранвен, Ллеу и Аранрод, Морриган. Христос и мать его Мария. К кому мне обращаться с молитвами, у кого искать совета и прощения за собственную слабость? Я медленно закрываю ставни, чтобы в покои не проник шум просыпающейся крепости. Шшш, не смейте скрипеть. Не будите его, пусть спит, пока есть возможность. Кто знает, когда ему выпадет случай спать так же крепко и безмятежно. Кутаясь в плед, я бесшумно присаживаюсь рядом с Артуром, рассматриваю его, пытаясь отыскать в его чертах мелочи, которых не замечала до сих пор. Родинки на левой скуле. Ямка над верхней губой. Широкая горбинка на носу. Как взъерошены волосы во сне. Я цепляюсь взглядом за каждый штрих, я все их знаю, и все-таки, может, найдется что-то... что-то, без чего я не смогу восстановить его облик в памяти. Должно быть, почувствовав мой чересчур пристальный взгляд, Артур просыпается, сонно потягивается всем телом. - Что такое? - он убирает мои волосы за ухо. Не отвечая, я целую его ладонь в последнем, почти отчаянном порыве отвоевать для нас считанные мгновения уединенного спокойствия. Как мало его было нам отпущено! Ни слова сейчас, прошу, пожалуйста, ни слова. - Ну, говори же, - после паузы велит Артур. От него невозможно что-либо скрыть. - Корабли пришли, - негромко отвечаю я. Он недоуменно хмурится, пытаясь отыскать смысл в моих словах, теребит прядь моих волос. Его теплая рука соскальзывает по моей шее вниз, забирается под плед и распускает завязки ночной рубашки, касается кожи, медленно обводит плечо и левую грудь... - Какие еще ко... а. И сразу чувство одиночества и отчуждения, стоит ему, мгновенно отбросив сонную, неторопливую расслабленность, выбраться из-под одеяла с сосредоточенным лицом. Я вижу, как между его бровей залегает такой знакомый мне треугольный залом, как складываются губы в плотную линию, нижняя чуть вперед. Наблюдаю, как он плещет в лицо и на шею холодной водой над кадкой для умывания и растирается докрасна жестким полотенцем, чтобы взбодриться окончательно. Как, встряхивая мокрой головой, идет к окну, с полотенцем через плечо, распахивает ставни и смотрит на залив, иногда кивая в такт собственным мыслям, пока наша комната не наполняется гомоном взбодрившейся Веселой Стражи. Как одевается, по-военному быстрыми, четкими движениями застегивая ремни и пуговицы. Как крепит ножны с мечом к поясу. А я все сижу и сижу в ночной рубашке, с небрежно распущенными его рукой завязками на вороте, с оголенным плечом, растерянная, подавленная, не чувствуя холода и не находя в себе сил, чтобы проделать все то же самое. Такое простое на первый взгляд. - Я буду ждать тебя внизу, - Артур на ходу целует меня в висок. Я не успеваю ответить на эту мимолетную ласку, а он уже выходит, оставляя меня гадать, не были ли все предыдущие дни моей выдумкой.   Когда я спускаюсь вниз, вся крепость гудит, как пчелиный рой, шум бьет мне прямо в лицо, заставляя на мгновение отступить в тень, прежде чем я начинаю разбирать звуки, из которых он состоит. Отовсюду доносятся отрывистые распоряжения, бряцает сталь, люди снуют по небольшой пристани к воротам и обратно, здороваясь со мной на бегу и тут же забывая обо мне. Стоя на возвышении, я рассеянно выглядываю светловолосую голову Артура поверх чужих голов, тюков и ящиков, которые тащат на плечах и спинах в крепость, и, заметив, иду к нему. Непривычные, по-летнему яркие блики играют на водной ряби, слепят мне глаза, и по бортам кораблей весело мечутся десятки солнечных пятен. Как сегодняшний день может быть таким ярким? Трапы уже брошены с палуб на пристань, по ним спускаются рыцари и оруженосцы, ведущие за собой коней, крепко держа их под уздцы. Животные упираются и храпят, вращая одичавшими глазами, видно, морское путешествие далось им нелегко. Как, впрочем, и некоторым из людей, непривычным к качке. А потом я различаю знакомое лицо в толпе неизвестных и радостно улыбаюсь. Мой троюродный дядя по линии отца, Кадо, такой же рослый, каким был Горлойс, но худощавый и жилистый в противовес, с лицом, изборожденным глубокими морщинами, спускается на пристань последним и пожимает руку Артуру, обмениваясь с принцем приветственными словами. Мы редко видимся - в мое отсутствие дядя управляет Тинтагелем и отлучается неохотно, и я с грустью отмечаю, что он стал совсем седым за прошедший год. Когда-то Кадо хотел стать моим опекуном, но Утер настоял на том, что близкий друг семьи в этом случае лучше дальнего родственника, с которым я едва была знакома. Впрочем, опекать Корнуэлл, пожалуй, было даже поинтереснее, чем дочь Горлойса, хотя, нужно отметить, мой дядя всегда довольствовался титулом герцога-регента. - Здравствуй, девочка, - тепло произносит Кадо, целуя меня в макушку и крепко обнимая. От него пахнет деревом и солью, это добрый запах. - Рад, что ты поправилась. - Не ожидала, что ты пустишься в такое путешествие! - с удивлением отмечаю я. - Кто остался в Тинтагеле вместо тебя? - Марк, - незамедлительно отвечает герцог-регент и прибавляет, поморщившись: - Ему полезно будет заняться делом. Мой кузен Марк, сын Кадо, был бы хорош всем - смелый и прямолинейный воин, чья щепетильность в отношении чести и долга не уступала бы щепетильности Артура. Все портил его неуемный аппетит в отношении женщин. Если верить слухам, из его бастардов можно было бы составить целый город. Слухи, разумеется, склонны к преувеличению, но на деревню, я полагаю, вполне набралось бы. Как-то Утер заметил, что если мой кузен продолжит каждую из своих любовниц обеспечивать приданым, спроваживая замуж, то разорит собственного отца. Хотелось бы мне знать, кто будет та женщина, которая смирится со всеми его постоянными изменами и внебрачными детьми? Марку, верно, уже перевалило за тридцать, а среди его многочисленных любовниц вряд ли отыщется хоть одна старше семнадцати. Когда-нибудь эта страсть к молоденьким девицам его погубит. - Под чьим командованием остались люди? - между тем интересуется Артур. - Герайнта, мой принц. Герайнт, единственный сын правителя Девона, граничащего с моими землями. Неулыбчивый, обстоятельный крепыш, он почти ничем не выделялся среди остальных рыцарей, но обладал удивительным умением оказываться в нужное время в нужном месте. Всегда. Когда-то предполагалось, что неплохо бы устроить наш брак, но Герайнт выбрал себе жену сам, со свойственной ему обстоятельностью, и хотя Энида далеко не сразу приняла предложение девонского принца, его упорство сломило ее сопротивление. Однако в Камелоте молодую жену не видели еще ни разу - ходили разговоры, что Герайнт ревнив до неистовства. Артур хмурится, что-то взвешивая про себя, и в конце концов кивает. - Мудрое решение. На Герайнта можно положиться, он сделает все, как я приказал. - Как ты приказал? - безотчетно повторяю я, глядя на корабли и пытаясь понять, что же с ними не так. Что-то совсем не так. - Я потом объясню, - нехотя отвечает Артур. Всего два корабля?.. - А где остальные, Кадо? - я оборачиваюсь к герцогу-регенту. - Отстали? Вас застиг шторм? - Нет, девочка, все корабли здесь. Я оборачиваюсь к принцу. - Но почему всего два корабля, Артур? Где же армия, которую с таким упорством собирал Утер? - Тише, - он быстро оглядывается, но его опасения напрасны - все заняты своим делом, а в окружающем гуле нас вряд ли кто-то расслышит. Понизив голос, Артур продолжает: - Здесь сотня рыцарей, мне этого достаточно. Все прочие должны были рассредоточиться в окрестностях Камелота. Нечасто мне приходится смотреть на Артура так, словно я впервые вижу его. - Ты ослушался приказа Утера, - уточняю я. - В отличие от отца, я бы никогда не обескровил Камелот из-за навязчивой идеи, - жестко отвечает Артур. Будь он зверем, на его загривке сейчас шерсть бы поднялась дыбом. - Должен предупредить вас кое о чем, мой принц, - вмешивается Кадо, пока я осмысливаю слова Артура. Артура, принимающего решения и отдающего приказы согласно собственным представлениям об их правильности, без оглядок на чужие советы и предостережения. - Перед отплытием мы получили известия от наших разведчиков в Эрине. Лот возвращается на Оркнеи. - Лот? - переспрашиваю я, беря герцога-регента под руку. Мы медленно идем по направлению к крепости, лавируя в людском потоке. - Оркнейский король, - поясняет Кадо. Значит, Моргаузе он должен приходиться мужем. И она никогда о нем не упоминала. - Ты еще не родилась, когда слава о нем уже гремела по всем землям бриттов. - Так уж и по всем? - с ревнивой иронией интересуется Артур. - Поверьте, мой принц, это так, - в словах моего дяди нет и намека на шутку. - Не берусь судить, кто сейчас правил бы бриттами, не встань на его пути ваш собственный отец. Лот стал очень осторожен с тех пор, как потерял Лотиан, и вот уже двенадцать лет предпочитает тихо грабить побережья Эрина и не соваться в дела соседей. Артур неприязненно морщится. - Чего не скажешь о его... ком? жене? - По-видимому, она воспользовалась долгим отсутствием короля, - Кадо пожимает плечами. - Иного объяснения у меня нет. - Здесь неподходящее место для обсуждений, - замечает Артур. - Даю тебе два часа, чтобы прийти в себя с дороги, после жду на совете. - Нужно ли мое присутствие? - спрашиваю я. - Нет. Для тебя там будет слишком шумно. Я все тебе перескажу, обещаю, - заметив острое разочарование на моем лице, Артур треплет меня по спине и ускоряет шаг, чтобы догнать Бедивера, который издали машет ему рукой, и вскоре принц и его молочный брат теряются из виду. Глядя ему вслед, мой дядя, герцог-регент, задумчиво улыбается. - Сдается мне, птичка вырвалась из золотой клетки, да, Моргана? - Артура трудно посчитать птичкой в золотой клетке, - усмехаюсь я. Правда, разочарование гложет меня намного сильнее, чем можно было предположить, и усмешка больше похожа на гримасу. - Я имею в виду тебя, девочка, - мягко поясняет Кадо. - Я всегда говорил Утеру, что так и будет. Тинтагель ждет уже очень долго. Птичка в золотой клетке. Не способная сделать ни одного шага, не будучи уверенной, что под ногами окажется твердая земля. Как ты поступишь со своей свободой, птичка? Щурясь от солнца, я поворачиваюсь лицом к дяде. - Ведь тогда и погиб мой отец, во время Лотианских войн, верно? Герцог-регент кивает в ответ. Я, несомненно, знала это и раньше, но забыла, как забыла о Моргаузе на многие дни. Так хорошо уметь закрывать глаза, но умение это всегда оказывается обоюдоострым. - Почему мне никогда об этом не говорили? - Утер посчитал, что лучше дождаться твоих вопросов, и это, честно говоря, был первый случай, когда я согласился с ним в том, что касалось тебя. - Его ведь убил не Лот? - с содроганием спрашиваю я. Представить, что Моргауза стала женой убийцы собственного отца, - выше моего понимания. - Нет, - успокаивает меня Кадо. - Лот был далеко от Логриса.   Артур уже отдал распоряжения о размещении прибывших, не оставив мне даже этих пустяковых хлопот, и весь день я провожу бестолково, не в состоянии чем-то себя занять и вскакивая на каждый звук шагов за дверью. И на малейший шорох. К вечеру мне начинает надоедать собственное безделье, и тогда я принимаюсь слоняться по лестницам и коридорам замка, ненадолго присаживаясь то к одному, то к другому, то к третьему окну. Большей частью стараюсь держаться поближе к зале, в которой собрался совет, но до меня доносится то одобрительный, то возмущенный гул. По крайней мере, можно утешиться тем, что Мерлин в таком же положении, что и я. Военные советы - для воинов. Чародеев спросят, когда настанет время залечивать смертельные раны или же когда придется сражаться с чудовищами из преисподней. Впрочем, учитывая, что один из чародеев - слуга, другой - женщина и что владение магией в землях Утера Пендрагона карается смертью, их вообще могут не спросить. Я чувствую глухую злость при мысли об этом и не могу понять, на кого именно. На весь белый свет. А когда Братир, воспользовавшись тем, что я отправила слуг принести рыцарям воды для питья, шмыгает в приоткрытую дверь, я чувствую приступ почти нестерпимой ненависти. Даже щенок может слушать принца и военный совет. Личный щенок принца значит намного больше любимой женщины. Впрочем, кто тебе сказал, птичка, что ты - любимая?.. Чудесно, просто чудесно. Отвратительно. Когда за окнами темнеет, я чувствую себя совершенно измотанной. О, если бы ты просто пришел ко мне, приласкал и успокоил. Сказал, что не подумал, как меня обидит запрет присутствовать на совете, посмеялся над тем, что я веду себя неразумно, пожурил за вздорный нрав, за такие, казалось бы, умные, а на самом деле - пустые и бесполезные, как сорняки, слова... Я ворочаюсь в пустой постели, катаюсь с края на край, не в силах даже поплакать. Я так привыкла засыпать вдвоем, что пытаться заснуть в одиночестве... невыносимо. Когда дверь наконец-то приоткрывается, я стараюсь дышать редко и глубоко, как обычно дышат во сне, и наблюдаю за Артуром сквозь неплотно сомкнутые ресницы. Сапоги он снял, по-видимому, еще перед дверью, и теперь бесшумно, крадучись и прикрывая рукой пламя свечи,  проходит мимо кровати. Приостанавливается, чтобы посмотреть на меня, но я старательно притворяюсь спящей. Вместо того чтобы улыбнуться и протянуть к нему руки. Мерзко, мерзко. Сама не знаю, что на меня нашло, но это гораздо сильнее меня. Артур ставит свечу на прикроватный столик, задувает ее. Я слышу, как он раздевается в темноте, как откидывает одеяло и ложится рядом со мной, чувствую знакомое тепло его тела, его запах, и к горлу подкатывает жгучий ком - так резко, что у меня сбивается дыхание. - Морриган? - шепотом зовет Артур. Нет уж. Если я дам понять, что не сплю, то или разрыдаюсь, или поссорюсь с ним. Я лежу тихо, и Артур, не то поверив в мой обман, не то приняв мои правила, осторожно отодвигает мои волосы и целует меня за ухом. Долго и очень нежно. Потом укладывается, обнимая меня под одеялом, и мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем мы оба все-таки засыпаем.   Солнце. Бесконечно, непередаваемо много солнца, как бывает только в середине лета, когда жар, кажется, стекает прямо с небес по облакам, будто переливается через край из небесной чаши, устремляется вниз по отрогам гор ленивой волной, по деревьям - по кроне, с верхушки до самых нижних веток, с листа на лист, каплями срывается в траву, где собирается в ручейки и впитывается в землю, прогревая ее. Я окунаюсь в это белое, знойное марево, запрокидывая голову, чувствую, как моего лица касаются потоки теплого и свежего воздуха. Тело кажется мне удивительно легким, совершенно невесомым, как будто оно могло бы взлететь с малейшим порывом ветра и устремиться в пронзительное, безоблачное, густо-синее небо. В этом нет ничего пугающего - только предвкушение. Вокруг меня сад из диких яблонь. Деревьев много, бесконечно много, сколько хватает взгляда - я вижу только их, с крепкими стволами и мощными кронами. Ветки, усыпанные созревшими плодами, грузно клонятся к земле, а я, глядя на это, невольно сравниваю эту приятную, тяжелую и счастливую усталость с той, какую мне случалось замечать у крестьян после праздника сбора урожая. Воздух напоен сладким, чуть терпким яблочным запахом. Наливаясь, они словно томятся в солнечном свете, и мне трудно представить, представить, как их лучше было бы приготовить. Я сбрасываю туфли и зарываюсь пальцами ног в рыхлую, черную, почти маслянистую, прогретую землю, жмурясь от удовольствия. Подтыкаю за пояс юбки, чтобы не запылились и не мешали, и прохожу вдоль рядов деревьев, наслаждаясь каждой неровностью под своими босыми ступнями. Я обхожу яблоню за яблоней вокруг и касаюсь ладонью коры, словно желая услышать, о чем они могут шептаться между собой. Я ласково провожу рукой по веткам, и в ответ бархатистая внутренняя поверхность листьев ласкает мои пальцы. Клянусь, я почти слышу голоса - насмешливо-звонкие у молодых деревьев, для которых нынешний урожай - первый, и звучно-глубокие у тех, кто пережил уже многие зимы. Я не понимаю их лишь потому, что не знаю древесного языка. Здесь нет тропинок, не примята трава - такое чувство, что этот сад ждал именно меня многие и многие годы... Не знаю, где я, но чувствую по удивительному спокойствию, наполняющему меня, что именно здесь мой дом. Артур непременно должен знать об этом месте. Я ложусь на землю, раскинув руки, вплетаю пальцы в ковер травяной поросли, и тепло пронизывает каждую мою мышцу и каждую кость. Я упиваюсь запахами травы и мелких душистых белых цветов, глядя в высокое и ясное небо. Надо мной поднимаются сочные, почти изумрудные стебли, они чуть шелестят на ветру, касаясь моего лица, и в такт им покачиваются темно-сиреневые с белыми прожилками колокольчики, и мне кажется, что я слышу их тонкий, чистый звон. Спелое яблоко падает в траву возле моей руки. Я поднимаю его и рассматриваю на свет - розово-золотистое, с нежной, тонкой корочкой, мерцающее изнутри, такое прозрачное, что видны темно-коричневые косточки в сердцевине. Я надкусываю его, и сок брызгает мне в лицо и бежит по моим пальцам. На вкус яблоко чистый мед. Слово начинает звучать внутри меня, понемногу отделяясь от сердечного ритма, вливается в мою кровь. Должно быть, я уловила его, прислушиваясь к деревьям. «Aballon... aballon...» Aballon, яблоневый сад. Я просыпаюсь совершенно умиротворенной. Артура рядом со мной уже нет.