Только для тебя

Тролль выбрался из табакерки, стараясь не стукнуть крышкой, прошуршал на цыпочках вдоль задней стены картонного дворца, выглянул из-за витой колонны, и вдруг неожиданно прыгнул на освещённое лунным лучом крыльцо. - Ай! – Вскрикнула танцовщица, и стремительно упорхнула внутрь, захлопнув за собой витые, из тончайшей проволоки, двери. Тролль в изумлении попятился, и чуть не брякнулся со ступенек. Он в смятении обратно спрятался в тень. Через несколько секунд проволочные створки чуть приоткрылись, и оттуда выглянула очаровательная, с завитыми бумажными кудрями, головка. - Кто здесь? – Тихонько спросила плясунья, тревожно вглядываясь в темноту. Тролль мелкими шажками прошаркал к крыльцу и лунный свет снова выхватил из мрака комнаты его приземистую горбоносую фигуру. Танцовщица на мгновение в испуге закрыла лицо руками, но тут же отняла ладони от пылающих щёк и с облегчением рассмеялась. - Это ты! – Выдохнула она и немедленно сделалась строгой. – Я видела, ты всегда смотришь, как я танцую! Каждую ночь! – Она погрозила пальчиком.- Ах, ты совсем сумасшедший! Разве можно так выскакивать из-за угла? Тролль смущённо молчал. - Совсем сумасшедший. – С удовольствием повторила красавица, и влажные тёмные глаза её лукаво заблестели. – Ну? Чего же ты молчишь? - Я… я… Я пришёл озолотить тебя! Старый тролль рухнул на колени перед крыльцом и пополз по ступенькам, простирая руки к балерине, и путаясь в полах камзола. Лукавинка в распахнутых глазах балерины исчезла, она больше не смеялась и смотрела на тролля непонятным взглядом. Тролль заторопился. - Ты станешь моей… моей, - бормотал он, и всё полз и полз по ступенькам к её ногам,- а я тебе за это… вот. Вот. Вот! Волшебная палочка, невесть как оказавшаяся в его скрюченных от волнения пальцах, описала в воздухе замысловатую фигуру, и на хрупкие плечи девушки легло роскошное белоснежное меховое манто. - Вот! Видишь, вот! Губы танцовщицы задрожали. Нервным движением плеч она сбросила манто и брезгливо отвернулась, предмет гардероба тут же испарился, коснувшись пола. - Мне ничего не нужно. – Прошептала она, не глядя на тролля. - Не то, да, не то, - засуетился тролль, вытворяя какие-то уже совсем немыслимые пассы своей палочкой и не вставая с колен, - не то, не то, ты права, о, да, ты права! Ты королева, ты настоящая королева, ты достойна короны! И корона не замедлила появиться на голове танцовщицы, и засверкала в её волосах, как бриллиант. - Не нужно! – Холодно произнесла танцовщица, обеими руками сняла с себя корону, подняла повыше и демонстративно грохнула оземь. Корона тоже исчезла, как и манто. Танцовщица схватила стоявшего на коленях тролля за плечи, затрясла и закричала ему в лицо: - Не нужно! Не нужно! Мне от тебя ничего этого не нужно! Глаза её были сухи и страшны, и такая пучина гнева и боли плескалась в них, что старый тролль невольно поник длинным унылым носом и отвёл взгляд. - Что же ты творишь, - прошелестел у него над ухом её надсаженный от крика голос. Он всё ещё не смел поднять на неё лица. И снова услышал надрывный шёпот, - Что же ты делаешь… Подарки принёс… подарками решил купить… Эх, ты… Тролль сжался и ждал, что она ещё что-нибудь скажет, но воцарилась тишина, и он более не чувствовал на себе её рук. Он собрался с силами и посмотрел вверх. Она стояла в дверях, прямая и натянутая, глядела на него, сгорбившегося на ступенях её крыльца, и всё-таки плакала, не сдержалась. Длинные слёзы скатывались с подбородка прямо на звезду на её платье. - Ты, - вытолкнула она, как плевок, чуть не разрыдалась, но сжала губы, загнала рвущиеся рыдания обратно, вытерла заплаканное лицо. Вдохнула и выдохнула - размеренно, даже аккуратно. - Что я? – Убитым голосом проскрежетал тролль. - Ты ничего не понимаешь. Ничего не видишь Ни-че-го. Уходи! Отдай свою корону тряпичной кукле без одной руки. Она сума сойдёт от радости. И створки ворот захлопнулись с такой силой, что погнулась проволока решётки. - Ты же видишь, она не любит тебя! Она ненавидит тебя! Одноногий оловянный рядовой вовсю выплясывал перед троллем. - Пошёл вон. - Нет, ты погоди! – Упёртый солдафон быстрыми скачками догнал-таки тролля и пихнул его сзади штыком. Тролль взвился: - Ах ты, зараза калеченная! - Больно, да? - Обрадовался солдат. – Так тебе и надо, выродок! Я боец! Ты меня не тронь! - Разве я тебя тронул? Ну тебя, руки марать…– Невесело хмыкнул тролль. – Иди, служивый, своей дорогой… Тролль побрёл восвояси. - Ты от неё, да? - Солдат запрыгал за троллем на одной ноге. – Что она тебе сказала? - Тебе какое дело? Пшёл, смотреть противно. Тролль возобновил свой путь домой в табакерку. - Да подожди ты! – Возопил солдат, снова перегоняя тролля. – Да послушай! Тролль остановился. Ухмыльнулся. Оглядел всю бравую фигуру оловянного рядового, его румяное, гордое лицо и выписанные краской на загрунтованном олове залихватские подкрученные усы, почти стертые. Да, он может понравиться, ещё как может. Чёрт побери и меня, и её, и всех…Именно, чёрт, чёрт, чёрт побери! - Она тебя не любит! – С жаром заверил тролля солдат. - Она и тебя, пушечное мясо, не любит. – Сказал, как харкнул, тролль. - Полюбит! – Солдат прижал руки по швам и вытянулся во фрунт, демонстрируя доблесть, - Полюбит! Я на неё так смотрел… Она не могла этого не заметить! . А ты… ты… Просто гадкий, старый, дохлый… - Дохлый? – Вскинулся тролль и вдруг с такой неожидаемой от самого себя силой ударил наглого солдата в перекрестье ремней , что кисть руки немедленно заныла, зато оловянный наглец улетел аж к самой чернильнице. Оттуда он засверкал глазами и попёр в штыковую атаку. - Ну и что? – Пожал плечами тролль. – Ещё захотелось? Думаешь, раз на стол попал, так всё тебе можно? Иди, иди… Ну тебя… Он повернулся и пошёл прочь. Через пару шагов бросил через плечо: - Опять в спину будешь бить? - Оставь её. – Прозвучало сзади. – Оставь. Разве она может полюбить тебя? Тролль шаркающей походкой продолжал идти к табакерке. Одноногий солдат больше не догонял его, только снова крикнул за спиной: - Пойми! Она не может полюбить тебя! Такого… Не может! Тролль не обернулся. На следующую ночь танцовщица проснулась от того, что кто-то ковырялся в её воротах. Сперва её маленькое сердечко ухнуло от страха, но она взяла себя в руки и, стараясь не дышать, лёгкими неслышными шагами спустилась вниз, пригляделась и увидела, что снова луч уже ущербной, но всё ещё почти круглой и довольно яркой луны, освещает ту же горбоносую угловатую фигуру. Она успокоилась. Подошла поближе. Спросила насмешливо, но прохладно: - И что это мы тут делаем? - Ты из-за меня вчера решётку поломала. – Пробурчал тролль, не отрываясь от работы. – Я виноват, должен починить. Поправлю и уйду, не сомневайся. А потом живите со своим солдатом, я не буду мешать. Чума б вас обоих забрала б… Уй-я, да что же это такое? Тролль порезался об острую проволоку и сунул пострадавший палец в рот. Зашипел с досадой. - С каким солдатом? - Захлопала ресницами плясунья. – Ничего не понимаю. - Всё ты прекрасно понимаешь. - Огрызнулся тролль, и с удовольствием пнул неподдающуюся ремонту решётку. – С тем самым одноногим, который на тебя глаза пялит всё время! - Ты с ума сошёл… Пусть пялит и пялит. Дырявый паяц на меня тоже смотрит. И свинья-копилка. Я с ними жить должна после этого? При чём тут солдат? Он же просто мой зритель, я балерина, я должна дарить танец публике. С чего ты взял, что я - и он?.. - Ты и он, может, и нет. А он и ты… Он по тебе сохнет, он тебя завоюет. Сам сказал. Чтоб вы в камине вот в этом сгорели оба! - Меня? Завоюет? - Завоюет! Ещё как завоюет… - Если ты желаешь мне сгореть в камине, - ровным тоном произнесла танцовщица, - то почему же ты пришёл чинить мне дверь? - Да пропади ты пропадом со своей дверью! – Рявкнул тролль. – Я пришёл, потому что я думал… Я думал… - Ах, он думал, посмотрите на него! – Девушка всплеснула руками и картинно возвела очи долу. – А что я сама должна была думать, когда ты вчера пришёл меня покупать? Сперва шубу, потом шапку… - Корону. - Пусть корону. Я разве этого ждала? Я разве так тебя ждала? - А ты…. Ждала? Танцовщица молчала. Тролль как-то разом сник, постарел, сгорбился ещё больше; он, не глядя на девушку, сел на ступеньку, шарил по карманам привычного камзола, потом начал ощупывать треуголку, удивлённо хмыкнул, снял головной убор, почесал лысину и из-за отворота треуголки добыл-таки искомое – миниатюрную фарфоровую трубку, которую немедленно раскурил, нервно выпуская клубы вонючего дыма в прохладный воздух пустой комнаты. - Ты мне замок мой спалишь. – Отрешённо произнесла танцовщица. Тролль не ответил. Он сделал ещё пару глубоких затяжек, потянулся было к треуголке, чтобы надеть её, но махнул рукой и оставил треуголку лежать на крыльце. Снова затянулся. Потом плюнул в трубку, таким образов затушив её, и сердито сунул в карман. - Ты видишь, какой я. – Хрипло заговорил он. – Да что зря воздух сотрясать, ты же сама знаешь… - Не знаю, - по-прежнему ровный голос танцовщицы прозвучал у него за спиной. Она всё ещё стояла в дверях, скрестив руки на груди, и смотрела ему в затылок. – Какой? Тролль не ответил. - Какой же? – Настойчиво повторила вопрос девушка. - Страшный – Прорычал тролль. – Мерзкий! Уродливый! - Кто тебе сказал? - Кто? – Тролль обернулся так резко, что старая спина его хрустнула, он охнул, схватился за поясницу, но тут же в ярости отдёрнул руку, словно вцепившуюся в него змею. Потом посмотрел на эту руку, с узловатыми венами, костистыми пальцами и длинными когтями, как на чужую. Покачал головой. Опять достал потухшую трубку и с сожалением сунул обратно. - Да все говорят. – Горестно произнёс он. – Все куклы, все игрушки, даже статуэтки на камине. Они меня боятся и ненавидят. Я же тролль из табакерки, я зло, я порождение мрака! Танцовщица, наконец, спустилась по крыльцу и села на одну ступеньку с троллем. - Они ненавидят и мышь, живущую в чулане, что изредка забирается к нам. – Тихонько сказала танцовщица. - И боятся её. Боятся, что она сожрёт их ватные потроха или восковые головы. Я тоже боюсь, ведь я картонная, и меня также можно изгрызть в клочья. Но разве я, я сама, могу ненавидеть мышь? Посмотри, какая она гибкая, как она быстро бежит и прыгает, какие у неё блестящие умные глаза, и какие ловкие лапки – совсем как мои руки! Танцовщица посмотрела на свои хрупкие, точёные пальчики, повертела узкой ладошкой в лунном свете. Тролль залюбовался. Крохотное запястье танцовщицы свет пронизывал насквозь, оно будто мерцало, а ручка её порхала мотыльком. Она поймала его взгляд, он отвернулся, но она властно взяла его за острый подбородок и, глядя в глаза, спросила: - Так как же я могу ненавидеть мышь? Я балерина, и понимаю толк в настоящей грации. Мышь прекрасна. И если я и боюсь её, то почему непременно ненавижу? Разве страх и ненависть – это одно и то же? Они долго глядели друг на друга, наконец, тролль осторожно отвёл её чуть дрожащие пальцы от своего лица. Спросил: - А меня? Боишься? - Тебя? Тролль подержал её пальцы и отпустил. Она смотрела, не понимая. Он достал из нагрудного кармана маленькое обсидиановое сердечко на цепочке чернёного серебра и протянул девушке. - Возьми. Я не буду мучить тебя, неволить, и уж заискивать перед тобой тем более не стану. Ты – совершенство, а я… Я лишь противный тролль. Но ты возьми, прошу. Это самое дорогое, что у меня есть. Это всё равно, что моё сердце. Пусть оно принесёт тебе счастье. Только… Оно тоже чёрное. Как и я сам. Бери, и я уйду. Полированное сердечко на большой, мозолистой ладони тролля, лежало, как островок, но глаза тролля в нём не отражались, а отражался лишь угол камина, да фрагмент занавески. - Да бери же, наконец! Танцовщица схватила талисман, пылко поцеловала его блестящий гладкий край, зажала в кулачках, и, прижимая эти трогательные кулачки к трепещущей девичьей груди, застонала: - Почему? Почему? Она одним порывистым движением вскочила на ноги, и, наклонившись всем гибким своим станом к по-прежнему сидевшему, сгорбившись, на ступеньке, троллю, продолжала надрывно кричать: - Почему? Да почему же? Разве чёрное – значит злое? Я оживаю ночью, и танцую ночью, мы все живём только почти всегда лишь ночью, нам нельзя днём, а чёрный цвет – это же цвет неба, под которым я снова могу танцевать и дышать! Послушай, да послушай ты меня, я каждое утро вижу рассветное солнце там, за окном, оно чудесно, да, оно чудесно, как сказка, как сон, оно, наверное, великое и непостижимое в своём огне, но зачем мне оно, если я не могу, не могу, пойми ты, не могу танцевать для него! Не могу! Не могу! Танцовщица рванулась, чтобы бежать куда-то, не разбирая пути, но тролль успел схватить её, прижать к себе, длинными цепкими руками утопить в объятиях. Она билась в его добром и сильном капкане, как птичка, и плакала навзрыд, из её рыданий, судорожных, детских, можно было разобрать только «не могу, не могу», а он целовал её тёплую, словно и вправду птичью, завитую головку, и шептал какие-то глупые и ласковые слова. Наконец, она выдохлась. Обмякла в чутком кольце его бережных рук. Он посадил её, остроплечую, тоненькую, на ту же самую ступеньку, где она, сидя, ещё долго вздрагивала после мучительных слёз. - Зачем тебе танцевать для солнца? – Проникновенно шепнул он, когда она, наконец, перестала дрожать. – Ты танцуешь для звёзд, и все эти ночи, когда я видел, как ты танцуешь… - Ты и вправду сумасшедший! – Перебила она, утирая ладошкой распухший нос. Потом обвила его шею жадными руками и спрятала лицо у него на груди, с коротким, последним всхлипом вдыхая запах старого сукна камзола и пропахшего едким табаком батиста некогда модной, а теперь обвисшей и застиранной сорочки. Уютно пошевелилась. Замерла. – Неужели ты ещё не понял? Все эти ночи я танцевала только для тебя…