Потерянный рай

— Романа! Романадворатрелундар! — громкий крик разносился эхом по пустым коридорам Тардис, отражаясь от стен и возвращаясь эхом. Но ответа не было, Доктор распахивал одну за другой многочисленные двери в поисках своей спутницы. В такие моменты он считал свой корабль абсолютно несносной женщиной, потому что матрица потакала желаниям его гостьи куда чаще, чем его, и из-за этого он чувствовал себя несносным мальчишкой, который ничего не может, в то время как Романа казалась даже слишком много знающей и умеющей. И вот теперь комната, которую занимала таймледи, просто исчезла из поля зрения, а коридор, кажется, водил его по кругу. — Разберу на винтики, ой разберу, и не посмотрю на то, что ты единственная Тардис во вселенной, — не успела эта мысль окончательно сформироваться в голове Доктора, как будка смилостивилась над ним и подсунула ему нужную дверь, или Доктор просто дошел до нее? Как бы то ни было, в комнату, занимаемую Романой, он ворвался без стука. — Стучаться? — возмущенно спросила гостья, пытаясь скрыться от изучающего взгляда, прилипшего к размытому шраму на шее, оставшемуся после работы доктора Маккоя, что ей доселе удалось скрыть воротом. Помимо него была белесая паутина на руках — напоминание о том, что можно спрятаться от убийцы, но не от несчастного случая. — Я уже все видел, — в шутливой манере ответил ей Доктор, непроизвольно потянувшись к бабочке. Эта сцена до зубодробительной боли напоминала ему ту, другую, и от этого было не по себе, — Ты так и не сказала, откуда у тебя шрамы. — Это имеет такое значение? — Немного. Я просто хочу знать, — мужчина жалобно потупил глаза, напоминая сейчас нашкодившего мальчишку, о, как это было обманчиво — старик в молодом теле. — Ты же прекрасно знаешь, что оставлял меня на пороге войны, — печально улыбнулась Романа, отбрасывая так и не надетое платье в сторону кровати. — Они свежие, свежее, чем кажутся, и это не шрамы войны. — Ты действительно думаешь, что это так важно, когда и что? — он слишком высокий, тощий, похож на ивовый прут, и дотянуться до лица оказалось слишком сложной задачей, ей почти пришлось встать на полупальцы, чтобы смотреть не на эту бабочку, а в глаза, но это ничего, если это плата за его честность. — Или ты не хочешь, чтобы я была здесь, после всего? — Я просто не понимаю, что с нами творится, Романа. — О, если бы все всегда было так просто… — следующие три секунды Доктор не двигался, испуганно замерев, и пытался понять: какого черта он подпустил ее так близко, позволил ей целовать себя после того, что он знал о ее будущем, а потом довольно резко оторвал от себя, придерживая за плечи. — Я женат, — это должно было звучать как пощечина, но вместо этого вызвало только хитрый смешок… А он и забыл о том, что его подруга немного мазохистка, хотя, чего греха таить — не немного. — А какой из них ты сейчас говоришь? О королеве Елизавете или Мэрилин? — О другой… — как же Доктору не хотелось говорить о той женщине. — Они все мертвы, в той или иной степени, разве это не освобождает тебя от обязательств перед ними? Тем более, в прошлый раз тебя это тебя не остановило, — Романа вернулась обратно в нормальное положение, но все равно не торопилась отступать назад. — Я доверял тебе, а ты воткнула нож в спину, — мужчина спасительно уткнулся взглядом в точку на стене и поклялся смотреть только туда, — Ты ушла. — Ты хотел вернуть меня на Галлифрей, — безапелляционно отрезала девушка. — Тебе стоило просто сказать, что ты туда не хочешь, — парировал Доктор в ответ, неужели они, встретившись после стольких лет, уже к вечеру ссорились и вспоминали старые обиды? — Я говорила. Ты не слушал. — Это должно было быть твое решение, не моя просьба. — Я думала, что тебе не нужна. И я ушла к тем, кто нуждался во мне, — голос у Романы становился все тише. — Почему тебе это взбрело в голову? — он едва не кричал, но вдруг замер, увидев, что глаза то у нее на мокром месте, и что та, что могла быть рядом с ним все эти годы, закусывает губу, чтобы не разреветься. — Потому что если любишь — отпускаешь. Только получается, что мы слишком хорошо следовали этому правилу, — тяжело выдохнула она, растирая по лицу потекшую тушь, все это было не так, не правильно, но противиться тому, что происходило, было не возможно, и Доктор взял на свою душу, не особо чистую, еще один грех, прижимая ее к себе, чтобы успокоить. От этого жеста по белой рубашке расползлось грязное и мокрое пятно. — На сколько хочешь остаться? — осторожно спросил он, проводя пальцами по сухим, все еще выжженным на кончиках волосам. — Навсегда, — задавленно пробурчала блондинка куда-то в область левого сердца. — Это плохое слово. — Тогда пока кто-то из нас не умрет. Так лучше? — она вывернулась из сомкнувшегося на плечах кольца рук так, чтобы посмотреть Доктору в лицо. — Сгодится. Только ты никогда не повторишь это при чужих… Я тебя знаю, — печально отметил он. — Та Романа, что ты знал — да, но не эта. Я повторю это столько раз, сколько будет нужно, — Романа снова уткнулась носом в пахнущую медом и пылью рубашку. — Ловлю тебя на слове, — полушутливо пообещал мужчина, но шутки в этом не было ни грамма, и уж тем более он не верил, что эта ветреная особа сдержит свое обещание. Но она его сдержала. Это было странно, странно и чудно, наблюдать за ней, видеть ее день за днем. Короткие волосы, длинные косы, снова короткие, крашенные черной басмой, снова выжженные солнцем, почти льняные, и, наконец, ее родной светло-русый, с тонкими нитями седины. Сколько Романе было сейчас? Ровно столько, сколько было ему, когда она поклялась, что никогда его не покинет. И у нее была вся жизнь впереди, он предлагал ей уйти из осажденного города много раз, но в ответ получал категоричное «Нет». Город под названием Рождество, в котором они застряли в конце странствий, подарил ему лучший подарок и худший кошмар. Доктор старел, старел быстрее, чем когда-либо. Последняя жизнь, последние годы счастья, зыбкого как карточный домик, как замок на песке, но от этого еще более упоительного. Единственное, чего они избегали — так это трех вопросов, тех, ответы на которые могли разрушить всё, потому что поле правды не дало бы солгать. Кто та четвертая жена? Что произошло тогда в Сан-Франциско? Ты любишь меня? Восемьсот лет они молчали. До того самого дня, когда Трензалор пал. Война за эту планетку шла многие годы, выросли десятки поколений, которые не помнили, когда небо было усеяно звездами, а ночь обещала спокойствие. Дети не помнили мира без войны, как и мира без Доктора и его жены. История стерла то, что когда-то поле правды разоблачило их маленький секрет, что никакие они не супруги, да и обручальные кольца говорили об обратном. Все считали эти мельхиоровые украшения знаком супружества, но на самом деле этот металл, как и марказит, помещенный в незамысловатую самопальную оправу из переплавленных ложек, глушил телепатию, позволял жить среди людей, и снимать розовые очки ни Романа, ни Доктор не спешили. — Романа, мое время почти на исходе. Пообещай мне одну вещь… — голос у старика хрипел, и он захлебнулся кашлем, стоило только предпринять попытку подняться с кресла. — Сиди, сиди, упрямец, — ласково пожурила его единственная неизменная компания, теперь его спутнице было на вид лет тридцать, но у нее еще за спиной были регенерации, а он умирал. — Я пообещаю, если это будет разумно. — Когда я умру, ты покинешь это место и отправишься дальше. — Ты не умрешь, — женщина села прямо на пол и предварительно разлив чай по чашкам. У той, которую она взяла себе, был отколот небольшой кусочек края. — Я тебе не позволю. — И что же ты собираешься делать? — вопрос был задан в насмешливой манере, но повисшая тишина, нарушаемая только завыванием вьюги там, снаружи, и потрескиванием огромной трещины в стене, откуда лился ровный, чуть желтоватый свет галлифрейского солнца, была более, чем говорящей. — Даже не думай об этом! — выпалил Доктор, тут же закашлявшись, когда застаревшая и усталая память подкинула ему то, что могла придумать Романа. — А почему нет? Нас осталась так мало, — абсолютно флегматично отметила женщина, и силой заставила его снова сесть. — Вот именно, мало, а ты собираешься… Романа, ты не знаешь и половины того, что я знаю. Я не заслуживаю того, что ты хочешь сделать. Это я заточил Галлифрей в карманную вселенную, в любой день я мог вернуть его… — Я тоже боюсь новой войны, тебе нечего стыдиться, — Романа заботливо накрыла его жилистую ладонь своей, пытаясь приободрить. — Я потерял ключ, Романа, я потерял ключ, я не боюсь, я просто старый растяпа. Я запер Галлифрей при помощи твоего кулона…, но потом я перерыл всю Тардис, а его там не оказалось. — У меня было много украшений. Но я все оставила, когда уходила… — ей было тяжело вспоминать свое решение, но если бы она не приняла бы его, то была бы мертва, во всех возможных исходах. Этот факт был печальным и в то же время приятным. — Не все, одно ты все-таки задевала куда-то, его не было в шкатулке. Галактику, что купила на развале, — после этих слов Романа инстинктивно дотронулась до шеи, вспомнив, кому именно досталась ее «галактика». Но это был другой Спок. А значит, ключа в этой реальности не существовало. Почему все в ее жизни вертелось вокруг этих двух мужчин? Из тревожных мыслей ее вырвал звук сирены, оповещающий о том, что кто-то пересек периметр. Она поспешно отставила чашку и выскочила за дверь, чтобы попытаться выяснить, что это был за нарушитель.

***

— Романа, — слабый голос, последние пару дней Доктор даже не мог встать с кровати и только хрипел, заставил девушку рывком поднять голову и согнать дремоту, которая напала на нее за время сидения в кресле. Бессонная ночь давала о себе знать, но таймледи старалась делать вид, что все хорошо, хотя это было сущим обманом. — Да? — К утру меня не станет… — Не говори глупостей, — отрезала Романа. — Не обманывай себя, там… в сундуке есть кое-что… Оно перенастроит Тардис на тебя… чтобы ты могла покинуть Трензалор… Это можно сделать т-только пока я жив… Иначе она тебя примет за вора, — между словами были сиплые вдохи, они как нельзя лучше сигнализировали то, что жить вечному беглецу осталось совсем немного. — Я останусь, иначе я нарушу свое обещание. Помнишь? — Конечно, будто это было вчера. Ты все еще такая… — приступ кашля затянулся, и только отпив чаю из кружки заботливо поднесенной женщиной, которая провела с ним больше, чем все жены вместе взятые, но так и осталась в роли любовницы, смог закончить начатое предложение, –…благородная и… ю-юн-ная. — Это иллюзия… Пожалуйста, не трать силы, — пустая чашка звякнула на тумбочке. — Романа, я тебя прошу, как я не хочу, чтобы ты видела, как я умру… Просто сделай это, или я сам, — Доктор подался вперед и попытался встать, но его уложили силой обратно. — Ты ведешь себя как ребенок. — Все старики — дети. А теперь… сундук, — почти в приказном тоне фыркнул он. — Хорошо, но обещай, что не встанешь с кровати, — женщина, кажется, смирилась со своей участью и поплелась сначала к старому сундуку, а потом, взяв оттуда то, что ей сказали, на улицу, где стояла покрытая вьюнком и сотни лет не распахивавшая свои двери Тардис. Она чувствовала, что совершает очередную ошибку, и оказалась права, стоило ей содрать все сухие стебли, пересечь порог телефонной будки и закрепить на панели странное устройство, как в дверях их дома мелькнула тень. Доктор встал с кровати и направил на корабль звуковую отвертку. Спящая красавица тут же захлопнула за спутницей дверь и отправилась в свой последний путь… — Доктор, Доктор, — Романа тарабанила в дверь, металась по консольной, как фурия, кричала, глотая несдерживаемые слезы, пыталась переключать рычаги, но безуспешно: Тардис делала только то, что считала нужным, и просто выбросила свою пассажирку в том же месте, что и забрала столетия назад, но на пару часов позже. Доктор перед смертью продумал все… Забыл только спросить ее мнение. В кармане кофты обнаружился ее старый билет на рейс, отправлявшийся через полтора часа, но теперь Земля значилась лишь транзитным коспомортом, а пунктом назначения — Новый Вулкан. Вместе с ним были основательно выцветший, но по-прежнему работающий паспорт и квитанция о багаже, который она не сдавала. Пропал только К-9, починить которого на Трензалоре так не удалось, но его разум и сердце по-прежнему были вместе с ней, превратившись в громоздкий медальон, болтающийся на шее.