Последнее, что Джим помнил, прежде чем очнулся в мрачном темном закоулке какого-то городка, где пахло сыростью и плесенью, было то, что залюбовавшись панорамой старых городов, он шагнул вперед и прикоснулся к дымке, на которую проецировалось изображение. Он определенно умел попадать в жуткие неприятности.
Капитан попытался подняться с вытоптанной земли и понял, что это было крайне скверной идеей, потому что в какой-то момент он почувствовал себя ходящим статическим зарядом, а еще вдобавок ломило каждую клеточку тела. В животе основательно кто-то потоптался, потому что Джима едва не вывернуло от жуткого спазма, скрутившего желудок. Последний раз он так скверно себя чувствовал, когда его воскресили. Спасибо Боунсу, без него он бы не был этой побитой тушкой непонятно где и непонятно когда.
Едва держась на ногах, как после пьянки или стычки с клингонами, а возможно, как после того и другого сразу в один день, Джим сначала ощупал кирпичную стену у себя за спиной где предположительно находился выход, но не найдя ничего, выполз на примыкавшую к подворотне улицу и едва сдержал удивленный вскрик.
Первое, что было понятно про место, где ему угораздило оказаться, это то, что в городишке этом царила зима, довольно-таки холодная, потому что форменный свитер не грел, несмотря на то, что в обычных условиях до нуля в нем было почти что комфортно. Вторым открытием были электрические лампы накаливания в фонарях, при том, что в их времени давно уже отказались даже от светодиодов.
И третьим пунктом в списке на размышление были бумажные агитационные плакаты времен Второй мировой войны, расклеенные настолько органично, словно они так и должны были так висеть. Из всего этого напрашивался вывод, что его как-то занесло в прошлое. И он понятия не имел, как себя вести в этой ситуации, а уж тем более как вернуться. Чтоб он еще раз флиртовал с порождениями иной цивилизации… Нет, флиртовал с компьютерной системой как раз таки старший помощник, почему-то не выглядевший озадаченным письменностью похожей на круги.
К счастью или к сожалению, пока Джим изображал из себя участника какой-то диковинной и несомненно старой компьютерной игры в жанре квеста, ему не встретилось ни одной души, город словно вымер, поэтому никто его не остановил и не образумил до тех самых пор, пока капитан не оказался у одной из лестниц у входных дверей многоквартирного дома. Ступени были едва припорошены срывающимися хлопьями снега, похожими на перья из выпотрошенной детьми подушки.
— И что ты мне предлагаешь сделать, просто постучаться и войти? — в тайне незадачливый путешественник во времени надеялся, что он не выглядел безумным, вполголоса разговаривая с тем устройством, которое его вообще вряд ли слышало сейчас. — Я даже не знаю, зачем ты меня сюда отправил, слышишь, это ни капли не смешно!
Но ответа не было, и Джим от нечего делать прошелся вдоль фасада. Но не успел мужчина сформулировать следующую мысль в голове, как откуда-то сверху на голову под треск открываемого окна невезучей жертве свалился горшок с изрядно побитой холодом геранью. Кому нужны фазеры в режиме оглушения, когда одна женщина при помощи пары керамических посудин может едва не убить лучшего служителя справедливости?
Кстати, имя этой неуклюжей женщины, которая так не вовремя решила проверить комнату, было Амелия. Красивое имя. Как раз для гордой женщины за тридцать, твердо верящей в идеалы, что война — это не решение проблем, война — это их источник, но отпустившей своего мужа на фронт.
Амелия Джессика Уильямс была вполне состоявшейся писательницей, автором нескольких книг, не выделявшихся в череде многочисленных романов, публиковавшихся в это же время. Живя от одного скудного гонорара до другого, она подрабатывала внештатным корреспондентом для местной газетки. С тем же успехом Джим мог встретить кого угодно, но встретил ее… Бывшую уже путешественницу во времени, застрявшую внутри парадокса вместе с супругом, за которым она последовала.
Она не просто поверила в его историю — Амелия дала ему надежду вернуться домой, сообщив о том, что познакомит его с другими путешественниками, которые так же застряли здесь из-за временных искажений… Весь период, начиная с марта тысяча девятьсот тридцать восьмого и до неопределенной даты в сороковых был огромной ямой, выбраться из которой было невозможно. Любой, кто попадал в этот отрезок, вынужден был ждать стабилизации континуума, ибо погрешность в одну наносекуду могла разнести на атомы как корабль, так и Землю.
Через пару дней, после рождественского концерта в Парамаунте Эми, на чьем диване теперь под видом кузена теперь спал Джим, сообщила, что Анна и Альфред согласились с ними встретиться и обсудить детали. На губах после этого заявления осел неприятный осадок, названия которому бывший капитан, волей судьбы тоже оказавшийся запертым в середине двадцатого века, не придумал.
Он видел этих двоих мельком во время концерта, будучи осведомлённым, что женщина в черном платье и мужчина в фетровой шляпе и потрепанном костюме — путешественники во времени, с которыми миссис Уильямс вроде как дружит и с которыми хочет попробовать договориться о попутке для него до двадцать третьего века, но осознание того, что Альфред и Анна были более, чем похожи, и на Спока и Роману, и на Грея и Фрину с Грамария мешало с легкостью принять эту помощь. Старший помощник был там, по ту сторону Стража времени, и наверняка искал способы вернуть его назад, а лоцмана они высадили на Брихасапти. Да выглядели эти двое как-то старше.
Джим, стоя тогда в коридоре, сморгнул, крепко зажмурился, отгоняя наваждение, и даже потер переносицу, но безуспешно. Двое незнакомцев по-прежнему выглядели как длинноволосый Спок и постаревшая лет на десять Романа, виснущая на нем как озабоченный подросток. Он таращился на них куда дольше, чем позволяли приличия.
Вдобавок, подкормленная сильнейшим за последние несколько спокойных лет отношений с Кэрол воздержанием фантазия усиленно принялась генерировать идиотские картины того, что будет твориться, когда это не святое семейство доберется до дома.
Он практически видел, как эти двое поднимаются по узкой темной лестнице, несколько раз останавливаясь на пролете ради поцелуев, долгих, тягучих, не выбивающих воздух из легких, но отбирающих его планомерно, ровно настолько, чтобы мысли все уходили на второй план, оставляя место для пиршества эмоций, временно выпущенных на свободу.
Один, второй, на третий Спок, которого Романа тащит за руку, сдается, в очередной раз признавая свое поражение, и с силой впечатывает свою спутницу в стену. Она больно ударяется макушкой о грязный кирпич и расплывается в широкой улыбке. Один — ноль в ее пользу.
— Попался! — девушка старательно делает вид, что не замечает, что ее готовы взять прямо здесь, не церемонясь и не тратя время на прелюдии, и подается вперед, прикасается, льнет. Проводит пальцами по лицу, почти задевая контактные точки, но больше дразнит, в итоге зарываясь в длинные волосы, притягивая к себе и коротко чмокая в нос.
— Не уверен, что ты права, — ровным голосом отмечает Спок, но глаза все равно его выдают, мутные, с затопившими радужку зрачками. И виновата здесь не темнота. Вулканец мысленно считает до шести пуговиц, параллельно возвращая поцелуйный долг. Восемь последних ступеней преодолеваются бегом. Но финальное блюдо все еще ждет своего часа.
Пока Романа возится с ключами, пытаясь попасть в замок, Спок целует свою спутницу в мокрый от снега затылок, крайне бережно ведет носом вниз, отсчитывая все семь позвонков, и сдвигает туго намотанную жемчужную нитку на шее, прежде чем оставить еще один влажный след на выпирающей косточке. Дверь с противным скрипом открывается вовнутрь, и, согласно негласной традиции, отныне они молчат, ни издают из звука, словно случайно оброненное кем-то слово может вспугнуть наваждение и отбросить их друг от друга.
Интерьер дешевой квартирки похож на казарму. Никаких личных вещей, никаких побрякушек в виде фарфоровых кошечек, ни даже вязаных салфеток. Свет от лампы под потолком тусклый, лишь слегка пугающий мрак зимней ночи. Но они привыкли жить так и, когда знакомые заходят к ним на чай, всегда звучит одно и то же оправдание: «Меньше вещей — легче переезжать. В наше-то время!», и гости только понимающе кивают головой. Но дело вовсе не в том, что эти двое не хотят захламлять свою жизнь ненужными напоминаниями, а в том, что им нечего хранить. Они просто есть друг у друга, и пальто, падающие в ритме вальса на натёртый удушающей своим запахом скипидара мастикой пол, лучшее доказательство этому.
Мужчина отступает назад, подбирает верхнюю одежду и отправляет ее на вешалку, всем своим видом демонстрируя, что пульсирующий жар в штанах его не интересует. Он с педантичной осторожностью присаживается на корточки и принимается расшнуровывать ботинки, но смотрит вовсе не на шнурки, а на тонкие швы еще сбереженных нейлоновых чулок, уходящие вверх в запретную для кого-то другого зону и скрывающиеся где-то под подолом черного шелкового платья. И по понятной причине со своей обувью Романа справляется куда быстрее и тянется к перчаткам, явно намереваясь избавиться от них, но ей не дают закончить начатое, ловят за оба запястья и обнимают со спины так, что руки сами складываются на груди крест-накрест. Хорошо, она признает свое поражение на этом этапе и расслабленно закидывает голову назад, громко выдыхая. Это еще не стон, но так близко. Один — один.
Сухие губы дотрагиваются лба, покрытого тонким слоем желто-розовой смеси пудр, и это легкое касание вовсе не похоже на то, что творится ниже талии. Подол платья медленно скользит по нейлону вверх, поддаваясь привычным к подобным выходкам мужским рукам. Женщине, давшей Романе это платье на концерт, явно не придется по вкусу, если с ее черным сокровищем что-то случится, так что нервы импровизированной феи-крестной следует поберечь. Но сначала чулки. Застежки на подвязках сдаются не без боя и слегка великоватые предметы гардероба сначала собираются гармошкой над коленями, а потом их вовсе отправляют служить абажуром лампе. Романа приподнимается на цыпочки, стараясь как можно меньше касаться ледяного пола.
Вдох — выдох. Кислорода в комнате предостаточно, но почему они оба задерживают дыхание, когда молния на спине расстегивается и вечернее платье ухает вниз, лишь в последний момент оказываясь пойманным, заботливо стянутым через голову и отложенным на стул?
Ах да, только перчатки и пояс для чулок — это завораживающее зрелище, вид картины портят только несколько синяков на бедрах, оставшихся с прошлого вечера и отливающих зеленым. Романа сначала оборачивается через плечо, а спустя несколько почти звенящих своей двусмысленностью секунд поворачивается лицом и забрасывает перчатки, с какой-то нечеловеческой скоростью стянутые с рук, на шею вулканцу, притягивая его этим уже никому не нужным отрезом ткани к себе. Шаткая конструкция, знаменующая поцелуй, медленно сдвигается сторону кровати.
Девушка едва достает до пола кончиками пальцев на ногах, и на деле это больше выглядит, что ее просто тащат до места назначения. Но Романа вряд ли когда-нибудь сделает то, что делают другие женщины, оказавшиеся в похожей ситуации: просто позволяя мужчине вести, забросит ногу ему на бедро. Слишком много гордости, слишком много всего того, что обычно называют тараканами.
Пуговиц на одежде слишком много. Три на пиджаке — они крупные и выскальзывают из петель довольно легко. Такие же застежки на жилете, но куда менее разработанные, в количестве пяти штук. И семь на рубашке, благо верхнюю Спок не застегнул. Во имя Рассилона, тот, кто придумал такую одежду, явно издевался над бедными представительницами слабого пола, вынужденными раз за разом раздевать своих избранников. Итого четырнадцать, и еще не забыть про пятнадцатую на поясе брюк. Но о ней потом, потому что сейчас надо добраться до промерзшей кожи не менее холодными руками. Все три слоя одежды непрезентабельным комком валятся на порог, а от прикосновений по коже пробегают маленькие молнии-искры, похожие на статическое электричество, только в тысячу раз приятней этих разрядов. Короткая подсечка, немного силы, и уже давно тяжело дышащая Романа спиной падает на кровать, которая тихо всхлипывает от удара. Победу в этом круге Спок вырвал из цепких тонких пальцев. Один — два.
Он спрашивает разрешения одним взглядом, чуть приподнимая брови и дотрагиваясь до колен, которые девушка тут же потягивает к себе, чтобы сдвинуться и отползти. Нет, она не боится, но тянет время. Провоцирует его снова сдаться, чтобы хотя бы сравнять счет. Что-что, а уж проигрывать эта упрямица не любит. Но сегодня ей уже не отыграться.
От остатков одежды вулканец избавляется быстро и совсем по-военному, но в то же время с определенной завораживающей дикой грацией, а потом с невозмутимым лицом садится на край кровати, прежде чем забраться на нее окончательно. Короткое касание кожи к коже, соприкосновения пальцев достаточно, чтобы почувствовать: все в порядке; но смертельно не хватает, чтобы насытиться, но никто не подается вперед, чтобы превратить это в настоящие объятья, несмотря ни на что — их отношения все еще игра на поражение, пусть и перешедшая все доступные границы, но время за полночь, так что пару раундов, которые обычно совершаются на смятом белье, сегодня можно и пропустить. Выдох на грани стона, поцелуй в губы, крепкий, последний, потому что дальше они едва ли будут способны на подобные действия. Романа с фальшивой покорностью откидывается на спину, утягивая Спока на себя легким касанием. В такие моменты она похожа на невинного ребенка, в ажиотаже приоткрывающего рот, но это впечатление, как никогда, обманчиво.
От фальшивого толчка в нижней части женщину инстинктивно выгибает дугой, она со злостью сжимает край простыни, но тишина нарушается только судорожным вздохом. Нервы похожи на оголенные шипящие провода, но этот раунд она никогда не проигрывает. И в гробовой ночной тишине первый отчётливый звук принадлежит мужчине. Два — два.
Спок входит медленно и больше получает удовольствие от созерцания того, как женщина под ним извивается, пытаясь удержать последние остатки достоинства и не поскуливать, а не от самого процесса. «Прошу», — одно слово на грани слышимости Романа практически шипит. Два-три.
Размеренный тягучий ритм закручивает часовую спираль, заставляет вдыхать, не когда нужно, а когда есть возможность. Ледяной воздух походит на лаву, обжигает обнаженную кожу. Холодно. Она бессмысленно проводит ладонями по спине вулканца, пытается удержать призрачное чувство близости, но стоит девушке «выпустить когти» — ее довольно резко останавливают, заводя руки за голову и придерживая за запястья, и, словно извиняясь за грубость, целуют в то место, где шея переходит в плечо. Однако правило об отсутствии кровавых следов еще никто не отменял. Два-четыре.
Если ты путешествуешь во времени, это вовсе не означает, что время подчиняется тебе беспрекословно, что ты можешь продлить какие-то моменты в своей жизни, а другие промотать как быстро, что он них не останется послевкусия. Но сейчас времени категорически не хватает, потому что кровь пульсирует в висках и достигает точки кипения, она норовит вытечь вся через губы, прокушенные в попытках удержать стоны. Слишком быстро, слишком медленно, слишком невинно и слишком порочно. Он сбиваются несколько раз, когда хваленой вулканской выдержке приходится сталкиваться с женской хитростью. Порой, Споку кажется, что он рассказал Романе слишком много, потому что она, в отличие от него прибегает, к нечестной игре. Он смотрит ей в глаза, пытаясь поймать тот момент, когда зрачки затопят становящиеся в таких случаях почти синими радужки, ему нужно это осознание превосходства, но Романа снова обманывает его ожидания, опускает подведенные уже поплывшим от выступивших слез черным веки и чуть громче стонет, изгибаясь дугой, следуя за очередным толчком, но все же пытаясь освободить руки. Без толку. Свет от лампы проникает даже так и режет глаза. Менять что-то уже поздно. Она проиграла.
Осознание полного фиаско приходит ровно тогда, когда с крайне довольным рыком Спок кусает ее за нижнюю губу, как-то по хищному упиваясь металлическим привкусом чужой крови. Механизм, который превращал все внутренности в расплавленную магму, летит в тартарары и взрывается где-то внутри острой, яркой вспышкой, сопровождающейся крайне громким криком, который наверняка слышат все соседи, да оставить этот инцидент только между ними Спок не помогал, за секунду «до» оторвавшись и бросив ее один на один с оргазмом. Чудовище. Чудовище, которое балансирует на краю и срывается вниз с последней фрикцией только тогда, когда полностью убеждается в своей победе. Два-пять в его пользу.
— Джим, я же сказала тебе не высовываться, — Амелия дернула за рукав Кирка и почти впихнула ему в руки ламповую вспышку от фотоаппарата и штатив, — ты сегодня мой ассистент, так займись делом. Найди место в зале, где можно будет снять всю сцену.
— Ты говорила про то, что знаешь, кто может помочь мне с моей проблемой, это они? — вполголоса поинтересовался бывший капитан, а нынче помощник гражданского корреспондента, стыдливо отводя взгляд от пары, стоящей в коридоре, и мысленно коря себя за непорядочные мысли. Смотреть на ноги в сетчатых чулках своей покровительницы тоже было не лучшей идеей, поэтому он просто изучал дощатый пол, покрытый потертой красной краской.
— Да, Анна и Альфред, откуда они — я понятия не имею, — Эми определенно врала, накручивая длинные волосы на палец, — но они путешественники во времени… Как Доктор, правда не такие безбашенные.
— Как Доктор? — услышав давно забытое слово, Джим дерзко вскинул подбородок, переходя на злобный шепот.
— Да, я сама с ними поговорю, поручусь за твою голову, а ты займись фотоаппаратом — оборвала его рыжая и вытолкнула в соседний проход. Следующий раз Джим увидел Анну тогда, когда она вышла на сцену.
Свет рампы ударил ей в лицо и, пройдя на автопилоте несколько шагов, женщина невольно замерла, вглядываясь в темную бездну зала, встречавшую ее сотней звуков, и только это шуршание-покашливание-движение внутри не дало ей полностью ухнуть душой в эту черную дыру. Она едва слышно шикнула на себя и, обворожительно улыбнувшись, двинулась к микрофону.
— Добрый вечер, Нью-Йорк. Наш милейший друг, конечно, немного переборщил с описанием моей скромной персоны, — давно забытое ощущение акцента завязло на губах, отдаваясь горечью, кто-то в этой безликой массе неодобрительно свистнул, но не в ее правилах было поддаваться на провокации, так что Анна просто продолжила свой короткий монолог, позволяя музыкантам хоть немного передохнуть, — но то, что я сейчас здесь, уже что-то говорит про меня. С вашего позволения я хочу начать со ставшей за годы своего существования традиционной песни. «Ночь тиха».
Где-то за спиной исполнительницы зашуршали ноты, на всякий случай розданные тем, кто по идее должен был знать такие вещи наизусть, когда девушка обхватила микрофон обоими руками и, снизив голос до порочного, дополнила: «А-капелла».
Музыканты, не ожидавшие такого, удивленно переглянулись, но послушно отложили свои инструменты и тоже приготовились слушать. На несколько мгновений в огромном кинотеатре повисла дрожащая тишина, нарушить которую казалось кощунственным, но все же лента микрофона вздрогнула, следуя за вибрацией звука слишком низкого регистра для такой миниатюрой особы.
Silent night, Holy night
All is calm, all is bright
Голос, в разы усиленный аппаратурой, взлетел под потолок и водопадом рухнул вниз на замерших зрителей, окатил бархатной, теплой волной, от которой даже самые суровые и грустные лица невольно замерли в движении, так похожем на сентиментальную улыбку. Она пела, действительно пела, чуть прикрывая на длинных нотах глаза и сгибаясь напополам, когда не хватало воздуха. Женщина чуть приподнималась на носки и несколько раз перехватывала стойку микрофона ладонями, чтобы звучать чуть менее громко. А потом, когда старый-старый мотив смолк, Джим, завороженный непривычным чувством живого исполнения, опомнился и дернул спусковой механизм фотоаппарата, запечатлевая на пленке певицу в черном платье.
Тогда, увидев лицо этой женщины, пересеченное с левой стороны еще красноватым шрамом, Кирк убедился: кем бы ни были эта Анна и Альфред Маккой, но это не были Романа и Спок. Вулканец просто бы не стал позволять себе такую вольность в поведении, даже если эта блондинка и была его супругой. Проведя в Нью-Йорке несколько дней, Кирк так и не понял: зачем Страж забросил его сюда. С момента знакомства его макушки с керамическим горшком вообще ничего не происходило, если не считать того, что Амелия назвала его по имени до того, как он представился. Пока капитан Энтерпрайза пытался проанализировать, что именно привело его в концертный зал Парамаунта, девушка уже закончила и шатающимся шагом скрылась со сцены. Джим не видел, что пальто Романа одевала на ходу и практически вытащила поджидавшего ее Спока за руку на морозную улицу.
***
— Эми, по-моему, мы опоздаем, если ты будешь так копаться, — немного неуверенно произнес Джим, взглядом ребенка в игрушечном магазине наблюдавший, как рыжая женщина развешивает в ванной пленку и сливает в раковину остатки разбавленного уксуса.
— Не опоздаем, тут десять минут ходьбы, — растянуто ответила Амелия, цепляя еще один груз к норовившей скрутиться пленке. — Все, я закончила. Идем, жертва собственного любопытства. Скажи спасибо, что Страж Времени это не плачущий ангел, иначе ты бы тоже застрял здесь навеки вечные.
Она хлопнула слегка подмёрзшего на сквозняке капитана по спине и, вытерев руки об не особо чистую трикотажную тряпку, зашвырнула ее в угол.
— Ну и чего стоим? Опоздаем же, — возмущенно фыркнула женщина, дёрнув полы накинутого на плечи пальто, и выскользнула из квартиры, даже не закрывая дверь на ключ — все равно воровать нечего. Джим попытался возразить, напомнить, что время, собственно, тянула она, но к тому моменту, как мысль приобрела отчетливые контуры в голове, всклокоченная копна волос уже мелькала на лестнице двумя пролетами ниже. Рыжий бес не слушала никого, кроме самой себя, так что капитану пришлось приложить все усилия, чтобы догнать свою провожатую и не затеряться в однотипных квадратных кварталах старого Нью-Йорка.
Амелия длинной тенью мелькала в тусклом свете желтых уличных фонарей, петляя между плохо замерзших луж, припорошенных таким редким здесь снегом, оставляя на белом покрове аккуратные размашистые следы. Следы Кирка выглядели совершенно по-другому. Расстояние между отпечатками все время изменялось, он то прибавлял шагу, то подолгу стоял на одном месте, напоследок желая ухватить в память как можно больше подробностей этой странной военной эпохи. Эпохи, от которой практически ничего не осталось в его родном времени. Почти целое столетие между тысяча девятьсот сороковым и две тысячи тридцать третьим — период евгеники и евгенических войн был и по сей день оставался темным пятном в истории Земли. Многие проекты тех времен оставались засекреченными, или просто любые упоминания о них вымарывались из летописи. Так, до адмирала Маркуса, все считали сверхчеловечность Хана Нуньена Сингха городской легендой, а зеркало Джоан Редферн было проклятым, а не инопланетным.
Капитан сам не заметил, как его мысли сами вернулись к Романе и ее отношениях со старшим помощником. Рассказ старого Спока тоже наводил на определённые мысли — не могли ли действительно Альфред и Анна быть теми, на кого были похожи? Все эти перехваченные ненароком взгляды, попытки задеть друг друга за живое, доказать, кто умнее — творившееся на корабле во время нахождения там Романы походило на поведение десятилетних детей, не знающих другого способа привлечь внимание, кроме как толкнуть и пихнуть. Теоретически, если Альфред был Споком из более позднего периода, чем прибыл Джим… тогда и Анна могла быть Романой. С этим не особо радостным выводом в голове Джим добрался до квартиры на верхнем этаже. Дождавшаяся его на лестничной клетке Амелия постучалась.
— Входите! — отозвались из-за двери.
— Вот, привела… — Эми за рукав затащила Джима внутрь обшарпанной квартирки, представлявшей собой комнату лишь незначительно большую, чем обычная одноместная каюта. Ситцевые, вылинявшие занавески на окне, опущенная, но застеленная вязаным покрывалом подъемная кровать, торшер, примостившийся между двумя продавленными зелеными креслами, задвинутый за ширму сундук и треснувшее потемневшее зеркало представляли собой весь видимый интерьер квартиры, не сильно отличавшейся от той, что он себе вообразил. Остальная часть была скрыта за развешенным на протянутой от одной стены к другой веревке выстиранным постельным бельем. Тусклая лампочка потолочного светильника мерцала по ту сторону импровизированной перегородки, рождая на ткани длинные причудливо ломаные тени, в которых угадывались силуэты мужчины и женщины, сидящих за столом и играющих в шахматы. Анна и Фред приобрели еще одно сходство с Романой и Споком.
— Зовут Джим, провалился в какую-то хронодыру… — Амелия, чувствовавшая себя как дома в любом месте, толкнула его вперед, в занавешенный угол, который оказался кухонным. Столкнувшись взглядом с мужчиной, Джим окончательно убедился в правильности своего предположения.
— Капитан, — Спок выглядел как застигнутый на месте преступления подросток, не зная, куда деть сигарету, которую пару секунд назад курил, он приподнялся со своего табурета, по старой привычке пытаясь вытянуться в постройке смирно, но был остановлен Романой в самом начале этого движения и тяжело сел обратно.
— Сиди, — шикнула на него женщина, накрывая его руку своей. Она отложила свой дымящийся мундштук на край консервной банки, служившей пепельницей, — не на службе.
— О, боже… — едва слышно пробормотала Амелия, а вот от Джима посыпался град вопросов, правда не особо осмысленных и завершенных.
— Как? Но? Вы? Если? Когда?
— Джим… какой сейчас год? — вместо ответа спросил Спок.
— Сорок первый… Сорок первый же? — Кирк повернул голову к Эми, ища у нее поддержки. Та кивнула, вытаскивая из-под стола две оставшиеся табуретки — одну для себя, другую для Джима, забывшего, что разговаривать можно и сидя.
— Не так, Спок пытается спросить из какого года вы сюда попали.
— Шестьдесят третий. Самое начало.
— Страж Времени, — вулканец совершенно человеческим жестом сжал двумя пальцами виски.
Спок и Романа были живы, но были намертво заперты в двадцатом веке до неопределенной даты. Здесь они были мертвы для всех и рассказывать правду они ему строго настрого запретили не будучи до конца уверенными в том, что когда-либо сумеют вернуться обратно. Они не хотели давать кому-либо ложную надежду.
Страж Времени же оказался галлифрейским реликтом — порталом, открывающимся строго по графику, но он пропускал обратно только тех, кто пришел в эту эпоху через него. Когда они расставались у призрачной дымки разделявшей эпохи, Романа просила уничтожить устройство при первой же возможности, но придумать разумного объяснения Джим так и не сумел… Спок же, как и всегда, был на его стороне, скрыв известный ему факт сохранению Стража в целостности молчанием.
Переговоры об ассоциации Атриоса, несмотря на то, что все документы были давно подготовлены, длились много часов и не закончились к закату. Королева Астра кричала, шипела, двигала с грохотом стулья в попытках достучаться до эмоций каменных изваяний, именуемых высокоразвитой расой. Ее спутники пытались ее утихомирить, но тщетно — когда дело касалось родной планеты, эта женщина становилась не только безумно преданной своему народу, но и настоящей фурией. Пару раз притихшему в зале переговоров десанту казалось, что сейчас будет сказано категоричное королевское: «Нет!» — и блондинистая высокопоставленная особа попросит вернуть ее домой, потому что она никогда не подпишет договор, который со временем приведет ее дом к полной интеграции в Федерацию.
Однако чуть заметная неулыбка на губах старого вулканца, которую время от времени замечал капитан, давала понять, что Сарек знает с высоты своего опыта, что этот затеянный Астрой скандал — рык загнанного зверя. Атриос после войны потерял все. Никогда он не вернет былого величия, не будет больше суверенным, и хорошо, если они примут правильное решение и примкнут к ним по доброй воле, а не к Ромуланской империи под дулом фазеров и угрозой полного геноцида. Леди Астра уходила из зала с гордо поднятой головой, но со сгорбленной спиной. Решение было принято еще в катакомбах, и оставалось лишь произнести его вслух и не потерять последние остатки достоинства.
Теперь их последней задачей было вернуть королеву домой на Атриос и вернуться на Землю в ожидании распоряжений из штаба.
***
Последний посол, которого они забирали — Сайбок, был назначен вопреки какой-либо логике, и это, говоря откровенно, больше походило на высылку его с Нового Вулкана под благовидным предлогом, нежели настоящее назначение. Но худшим во всем этом было то, что Сайбок был братом Спока, старшим и всего лишь единокровным, как Нийоте удалось выяснить, но от этого ощущение нереальности всего происходящего по-прежнему зашкаливало. Она столько лет потратила на Спока и не знала о нем ни черта, словно все это время была пустым местом. Нервы походили на раскаленную сковородку и грозили зашипеть, в таком прожигающем состоянии они пребывали несколько дней, за время которых она собиралась с духом.
Все, кто служили на Серебряной Леди во время пятилетки и остались на корабле, видели в королеве копию Романы, за те долгие месяцы на борту сумевшую завоевать сердца экипажа. В ней видели причину гибели Спока, отправившегося за их уже бывшим лоцманом — представительницей чуть больше вымирающего вида, чем он сам, и никакие ухищрения не могли изменить отношения четырех сотен экипажа к высокопоставленной особе. Все были до зубовного скрежета вежливы, но в то же время настолько холодны, что этой отрешенности позавидовали бы вулканцы.
Кстати, о них. Нийота всячески старалась избегать их гостя, да и сам вулканский посол не спешил показываться из занимаемой им каюты, его вообще за трое суток видели только в траспортаторной во время отбытия. Отвратно и крайне странно, учитывая, что некоторые вещи вполне можно было решить за время дороги. Чего именно добивался этот мужчина? Явно не спокойствия окружающих.
Ладонь на секунду замерла в нерешительности, а потом негромко постучала. Ответа не было. Женщина решила было, что обитатель внутри медитирует, но спустя почти тридцать секунд, когда она уже решила уйти восвояси, дверь с тихим шипением открылась.
— Прошу прощения, не мог быстрее встать, — мужчина тяжело опирался на трость и, в то же время, вежливо улыбался. Улыбался. Вулканец. У Нийоты резко случился разрыв шаблона. Она, конечно, слышала о бунтарях-сепаратистах, которые не соблюдали учение Сурака, но никогда не видела их вживую, и уж тем более не думала, что им окажется сын Сарека. Кажется, что-то ненормальное в этой семье шло по отцовской линии. В голове у женщины в этот самый момент мелькнула позорная мысль, что Спок жив и теперь просто работает на ромуланцев, потому что это «логично» — стремиться к тем, кто хоть как-то похож на него.
— Вы что-то хотели? — простой вопрос загнал Нийоту в угол, потому что она сама не знала, зачем она сейчас стояла у этой двери.
— Да, нет… Я, когда с вашим братом… — кровь резко прилила к щекам, и предложение закончить женщина уже не смогла.
— Так, значит, вы и есть Нийота? Я представлял вас по-другому с его слов, — Сайбок в той же вулканской манере приподнял бровь. — Вы не могли бы войти? Мне из-за бедра довольно сложно долго стоять.
— Простите… Я вообще не знаю, что на меня нашло, я просто… — снова пауза, за время которой женщина нервно перебросила конец хвоста на другое плечо.
— Значит, не я один считаю, что он мог выжить?
— Да, пожалуй, вы правы, — дверь за спиной все же решившейся зайти женщины с тихим шипением закрылась.
