Грани будущего

- Прошу простить меня, миледи. У рыжего оркнейца пристыженный, но упрямый вид, как если бы он решил вырвать прощение любой ценой. Он застал меня в одиночестве на крепостной стене, куда я поднялась побыть ближе к солнечному теплу накануне зимы. Утро ясно и ослепительно ярко, кое-где даже подтаивает снег, и птицы щебечут на все голоса, как безумные, с первой оттепели уверовав, что зима не наступит вовсе. "Это все Самайн, миледи, языческая вакханалия! - перекрестилась жена сэра Коннора Аша, заметив мою бледность после полубессонной ночи. Она недавно перешла в новую веру и ревностно соблюдала все ее законы. - Нечисть выползает из преисподней, чтобы мучить наши души, насылает на нас безумие, дурные мысли и ночные кошмары. Нам всем следует молиться ради спасения!" И покосилась на меня, явно считая, что подобное притягивает подобное, и призраки Самайна не просто так пришли в эту ночь именно ко мне. Я покосилась в ответ, давая понять леди Аш, что она берет на себя слишком много. Мы с Артуром дождались рассвета, и он отправился распоряжаться подготовкой к отплытию. Кадо не одобрял его решения - предзимнее море день ото дня становится неспокойнее, шторма сотрясают его все чаще, но ехать через Нортумбрию Артур бы не согласился даже под страхом смерти. Я не настаиваю - даже несмотря на ворчание Кадо, что моя воля прогибается под давлением Артура, что виной всему этому романтика, недопустимая для облеченных властью... Я пропускаю эти замечания мимо ушей. Я слишком хорошо помню темные колдовские глаза Уриена ап Кинварха, чтобы смотреть в них еще раз. Мерлин снова занял свое место бесшумной тени-сторожа логрисского принца. Очень вовремя - его назойливая, чересчур пристальная забота уже начала меня утомлять. Я замечаю, что Артур словно приценивается к мальчишке, взвешивает, годен ли он на большее, чем прислуживать принцу, - как взвешивает боеспособность каждого, кто жаждет вступить в ряды его рыцарей. Зазевавшимся в Камелоте не дают второго шанса, но Мерлин не похож на того, кто упустит свой. Я прикрываю глаза, и солнце касается моих век. Кто бы мог подумать, что мрачная ночь на Самайн может превратиться в такое теплое и ласковое утро под таким высоким и чистым небом... - Прошу простить меня, миледи, - повторяет Гавейн. Я оборачиваюсь к нему; оркнеец осторожно щупает распухшую переносицу - от его вчерашних пылких речей о ведьмах терпение Артура истощилось мгновенно. Но Гавейн понимал, что получил за дело, и не держал зла. К тому же Артур принес извинения. Ему искренне нравились диковатые оркнейцы, и он не хотел с ними поссориться. - Вчера вы спасли моего брата, а я наговорил вам лишнего. Полное непритворного раскаяния лицо Гавейна выглядит совсем юным, несмотря на бороду, и я вдруг понимаю, что первенец короля Лота едва ли старше Артура. - Мне случалось выслушивать вещи и похуже, - и от зверюг пострашнее, и дело даже не в словах, но знать об этом Гавейну не обязательно. Я пожимаю плечом и протягиваю ему руку. - Все забыто. Я была рада помочь мальчику. - Гарету, - уточняет Гавейн и улыбается. Говорят, рождение младшего принца стоило жизни его матери, но не похоже, чтобы братья были в обиде за это. Рукопожатие Гавейна благодарное и по-дружески крепкое. Мне нравятся его манеры - точнее, их полное отсутствие - и его прямота. Бесценное качество, которым обладают немногие. - Вы совсем другая, миледи, - тепло добавляет оркнеец. - Не то что ведьма. - Ведьма? - Убийца нашей матери, занявшая ее место. О, эта обоюдоострая прямота. Мне становится холодно. Не стоило верить заманчивым обещаниям тепла от ноябрьского солнца - его хватает только до первого облачка. - Я слышала, ваша мать умерла в родах, - бормочу я. - Да, - лицо у Гавейна делается ледяное. - Тогда это проще всего было устроить. Я подавляю тошноту. Женщины умирают в родах, я сама говорила это Артуру. Любовницы избавляются от соперниц, а короли - от неугодных жен, и могут объединяться, если соперница и неугодная жена - одно и то же лицо. Эта простая цепочка не могла бы меня потрясти, не выступай в роли любовницы моя сводная сестра. Я не хочу думать дальше. Конечно, Гавейн должен ненавидеть Моргаузу - не возлагать же ему вину за смерть матери на отца. Я бы сошла с ума, если бы мне пришлось винить своего в чем-то подобном. - Вы побледнели, миледи, - встревоженно замечает оркнеец. - Вам нехорошо? - Я не спала, - отвечаю первое, что приходит на ум. - Тяжелая ночь. - Самайн, - понимающе кивает Гавейн. - В такие ночи даже младенцы не могут позволить себе спокойный сон. Вас проводить? - Не нужно. Это пройдет. - Я скажу Артуру, где вы, если увижу его, - он коротко кланяется мне и направляется к каменной лестнице, ведущей вниз со стены, но оборачивается на первой ступени. - Миледи, я слышал, что король Утер... - Гавейн мнется, подбирая слово помягче, для него это непросто. - Кхм, не приветствует магию в своих владениях. Я по привычке настораживаюсь, словно меня уличили во лжи. - Как же вы?.. "...не боитесь", - договариваю я мысленно. - Не приветствует, - отвечаю спокойно. - Но поживите с мое в страхе, милорд, и поймете, что привычка бояться давным-давно уже вытеснила сам страх. Некоторые вещи нужно произнести вслух, чтобы осознать.   *** Белые скалы Корнуэлла, оплетенные по вершинам ягелем и вереском, едва присыпаны мелким снегом, но редкая трава еще не выглядит прибитой морозами. Кое-где в ней даже заметны поздние блеклые соцветия. На юге зима только подбирается к берегам, хотя небо и солнце уже приобрели холодный, дымчатый оттенок. Мы с Артуром мчимся вдоль скал верхом, захлебываясь встречным ветром, но не думаем придержать коней, хотя далеко обгоняем остальных. Валуны мелькают темными громадами, обрамленными ломкой кромкой льда. Холодная белая пена вперемешку с мокрым песком летит из-под копыт во все стороны, на подол моего платья будет жалко смотреть, но я наслаждаюсь скачкой, ветром, острым соленым воздухом и одуряющим чувством свободы. Утром мы бросили якорь в бухте примерно в лиге от Тинтагеля, чтобы завершить путешествие по суше. Отчасти потому, что люди были совершенно измучены качкой в неспокойных водах, отчасти потому, что мне хотелось посмотреть, какой стала моя земля под присмотром Кадо и Марка. Я не была здесь почти пять лет. Мне все нужно узнавать заново. В небольшой деревне в бухте сначала испугались кораблей и попрятались, приняв нас за саксов; потом кто-то узнал герб и жители высыпали на берег, наперебой приветствуя нас и предлагая нехитрое угощение. Дочка старосты, смущаясь, попросила меня благословить ее младенца. Ребенок был совсем крошечный, нескольких дней отроду; я почти не ощутила его веса, но мне запомнились по-взрослому внимательные и спокойные темно-голубые глаза. Не один ли это из сыновей моего кузена Марка, усмехаюсь про себя. За поворотом уже виден Тинтагель. Крепостные стены его растянуты на целую милю, с них далеко видно необъятное море; между двух скал, я помню, крепость разделяется на части, и из одной в другую можно пройти по каменному мосту с перилами в человеческий рост. Он выдержит переправку целой армии, если потребуется. Шестигранные башни Тинтагеля не так высоки и крепки на первый взгляд, как камелотские, но у бойниц по периметру во все времена хватало метких стрелков, способных снять зарвавшегося вражеского всадника с седла. Мое сердце колотится так, что больно дышать. Тысяча воспоминаний о событиях, ощущениях и запахах накрывает меня с головой, и я придерживаю Луну, не видя дороги от выступивших слез. Какими высокими кажутся ворота первого крепостного круга, когда мне пять. Какие ароматы доносятся с кухни, где готовятся к приему гостей из Камелота. Как я просыпаюсь, услышав рев морской бури за стенами, и нянька поет мне песню богини Дон, думая, что я напугана, а мне совсем не страшно. Я притворяюсь спящей, а когда нянька уходит, прижимаюсь ухом к камню и слушаю колыбельную стихии. Мы с отцом осматриваем новые верфи, мачты строящихся кораблей уходят бесконечно ввысь, подпирая небо; а после мы устраиваем возню в песке на берегу, оставшись вдвоем. Я даже могу услышать голоса, стоит мне закрыть глаза. Нас никто-никто-никто не видит? Никто, дитя. Только твоя мама. Но мама с богами, а они так высоко. Разве нас видно оттуда, с облаков? Тс-ссс, дитя, говорит мне отец и целует в макушку. Она всегда с нами. И мне казалось тогда, что он подмигивает кому-то. Я часто подолгу сидела неподвижно, надеясь, что если резко обернусь, то застану ее врасплох, глядящей на меня... Я запрокидываю голову, рассматривая башни Тинтагеля в острых зубцах. - Посмотри! - кричу Артуру, стараясь быть громче ветра и чуть не срывая голос. - Знамя Пендрагонов! Похоже, твой отец здесь! Артур, ждавший меня в двух десятках шагов впереди, оборачивается к замку. И замирает. - Артур? - я подъезжаю и касаюсь его руки, намертво вцепившейся в поводья. - Почему, - не глядя на меня и едва шевеля губами, произносит он и бледнеет на глазах, - почему оно приспущено? И дает шпоры своему коню. Арго срывается с места, моя Луна в испуге шарахается в сторону, и я с трудом удерживаюсь в седле. - Артур, - шепчу вслед, мгновением позже понимая все. Собственный шепот кажется мне оглушительнее грохота прибоя. - Артур!..   Герцог Корнуэлльский погиб, защищая границы Логриса, а теперь короля Логриса убили у стен Тинтагеля. Какими извилистыми путями судьба замыкает круги. Когда как не сейчас ясно видна десница ее? Я думаю об этом, потому что ни о чем другом думать не хочу. О том, что еще ночью Утер был жив. Что я могла бы успеть - это худшая из мыслей. Если бы попутный ветер. Если бы днем раньше. Что все можно было предотвратить. Что мой страх мертв. Что мой опекун мертв. Король Камелота всю жизнь одержимо преследовал магию и опасался мести ее последователей, а погиб от обыкновенного вражеского меча. Судьба умеет посмеяться над нами лучше всех придворных шутов. Когда как не сейчас ясно видна десница ее? - Это был передовой отряд саксов. Мой кузен Марк бледен до синевы. Он стоит навытяжку перед Артуром у дверей в главный зал крепости. Резная арка черного дерева кажется не изогнутой рукой умелого мастера, а согнувшейся под тяжестью скорби. Вчера пир, сегодня тризна, и я не уверена, что даже боги знают, ради чего эти двери распахнутся завтра и кто пройдет - или кого пронесут - вдоль двух рядов широких колонн... Артур серее тени, даже алая туника с золотой вышивкой словно потускнела от горя. Он держится за широкое кованое кольцо, чуть качаясь, и ждет. И ждет. И ждет. Марк прочищает горло. Куда девалось его обычное превосходство, которое он так выпячивал, когда мне было десять? Теперь он беспокойно сжимает и разжимает пальцы и даже не пытается отереть испарину со лба. Я понимаю его. На искаженное и застывшее лицо Артура страшно смотреть даже мне. Марку приходится выдерживать его взгляд. Не знаю, смогла бы я сделать это. - Никто и подумать не мог, что они появятся здесь. Мне хочется его ударить. Хочется с такой силой, что темнеет в глазах и мутная мгла заволакивает разум. Так-то ты бережешь границы моего герцогства, кузен?! - С королем было только пятеро воинов... Мы нагнали лазутчиков ночью, взяли пленника, но не смогли допросить, никто не знает языка... может быть, в Камелоте? Мой принц... ваше величество? Артур содрогается от этого титула с головы до ног. Я берусь за его запястье, но ему это сейчас не нужно. Есть вещи, которые он ни с кем не станет делить. - Довольно, - голос такой, словно его душат. - Твоей вины здесь нет. Марк моргает. Позволить себе даже самый короткий выдох он не может. Артур зажмуривается, на шее дергается кадык. - Он мучился? - Нет, милорд... сир, - мой кузен склоняет перед ним голову. - Он почти все время был без сознания. А когда очнулся... незадолго до... был так спокоен. Он просил передать, что вы лучше его, и он бесконечно горд этим. Поколебавшись, Марк оборачивается ко мне. - Тебе он просил передать надежду, что за прошедшие годы сумел хоть сколько-то искупить вину за Горлойса. Кто-то плачет. Совсем рядом. Сдавленно и отчаянно, как ребенок. Кто это плачет? Кто плачет? Не глядя, Артур треплет меня по спине. - Это уже никому не нужно, Морриган. Кто-то плачет. Успокойте того, кто плачет. Артур треплет меня по спине еще раз и разворачивается к двери. Кованое кольцо с грохотом поворачивается, сдвигая засов. - Уйдите все. Я хочу остаться с отцом один на один.