Обладать. И не делиться

Темные, почти почерневшие потеки засохшей крови. От раны на шее — по подбородку, скулам и тому, что осталось от расшибленного лба. Вязкое месиво в ноздрях заглушило предсмертное дыхание, заставив хватать воздух ртом, чувствовать на языке вкус собственных внутренностей. Слипшиеся волосы сбились в колтуны, припорошенные пылью и прихватившие из леса мелкие щепки и подгнившие листья. — Это не мой сын, — проговорил Генрих, пристально разглядывая покореженный труп. — С чего вы вообще взяли, что это — Баш? — он начинал злиться. Его разбудили еще до рассвета. Но на полу лежал не его сын — сходство было минимальное, пожалуй, его и вовсе не было. — На нем одежда Себастьяна, Ваше Величество, — попятился стражник, указывая на потрепанные хищниками лохмотья. — Он сбежал из спальни моей жены без одежды! — взревел Генрих, делая особенно яростное ударение на последнем слове. Едва подоспевшая в тронный зал Мария попятилась от крика, не до конца понимая, что именно случилось, но прикрывая улыбку на губах рукой. Это и правда был не Баш. Кого бы ни принесли в жертву язычники, он казался ниже, намного ниже бастарда. Настоящий же Себастьян встретился ей в коридоре, переодетый в прислугу и прикрывший лицо охапкой кухонной утвари. Разговор получился коротким — но, пожалуй, все-таки длиннее, чем хотелось бы самой Марии. Потому что бастард короля по-прежнему пытался убедить ее, что ни в чем не виновен. Потому что она слишком сильно хотела ему поверить — хотела, но не могла. В любом случае теперь для них было слишком поздно — отчасти Мария винила в этом саму себя — встань она на сторону Баша тогда, в тронном зале, перед лицом обвинений Генриха в изнасиловании его супруги, все могло бы сложиться иначе. Но вместе с тем, Мария верила королеве — и это чувство разрывало ее. — Для тебя здесь больше ничего нет, прости, — шепнула она ему в коридоре, все еще не находя в себе силы отвернуться и уйти. Баш кивнул, покачал головой и выдохнул: — Я не уйду. Прости. Верну детей, но вернусь вместе с ними, и будь, что будет, — голос звучал монотонно. Мария мотала головой, но сказать больше ничего не могла. Баш поклонился, рассыпая по полу часть своей ноши, и быстрыми шагами скрылся в темноте коридоров. Сейчас, глядя на растерзанное тело неизвестного юноши, Мария отчего-то особенно горько понимала, что с Башем может случиться то же самое. И в лесу, и в замке. Пожалуй, в замке будет даже хуже — Генрих выглядел и вел себя так, будто сходил с ума. Медленно и мучительно теряя разум. Хотя, возможно, разум теряла сама Мария — лишившись сразу двух любимых, она все отчаяннее уверяла себя, что Катерина права лишь отчасти: королевы не просто не могут иметь счастья. Королевам оно не нужно. А потому день за днем Мария увлекала себя приготовлениями к скорой свадьбе и старалась как можно меньше думать о том, что будет после. Не представлять прикосновений на своей коже, не краснеть при одной мысли о том, что придется раздеться перед мужчиной, которого она едва не стала называть отцом... Консуммация с Генрихом беспокоила определенно больше, чем все остальное. Он вел себя настойчиво, почти не оставляя ей личного пространства, но по-прежнему сохранял учтивость. Впрочем, глядя, как Генрих обходится со своей первой супругой — женщиной, делившей его ложе четверть века, Мария старательно отгоняла от себя иллюзии. Генрих был жестоким королем, безжалостно избавлявшимся от всего, что не казалось ему полезным. И королева Шотландии боялась даже не тошнотворного ощущения старика, задирающего ее подол, а того, как отреагирует король, когда узнает, что она уже потеряла невинность. Поверит ли, что это произошло с его сыном, или позорно аннулирует брак на следующее утро? Может, и вовсе пришлет палача? Мария надеялась, что Баш успеет найти похищенных детей вовремя. Что Катерина окажется права, и этого будет достаточно. Что ее саму, Марию Стюарт, королеву Шотландии, обручат затем с другим наследником французской короны... И что если все это провалится, то хотя бы жажда получить Англию пересилит в Генрихе брезгливость по отношению к своей молодой супруге. Вот только надежда эта больше походила на безумие — слишком часто король, оставаясь наедине с Марией, твердил, как рад ее невинности и как та для него важна. Это походило на почти нездоровую одержимость, и не задаться вопросом, отчего так вышло, было невозможно. Через три дня вестей от Баша все еще не было. Не выдержав очередного визита своего будущего мужа, молодая королева сослалась на срочные дела и сбежала в покои Катерины. Та была последней, кого Марии хотелось бы видеть, но единственной, кто мог, наконец, объяснить, отчего Генрих настолько нездорово одержим именно тем, чего девушка уже не имеет. Но у Катерины нашлись свои вопросы: с порога она потребовала вестей о поисках пропавших сыновей, и Марии не оставалось ничего, кроме как опустить глаза в пол, признавая, что ничего по-прежнему неизвестно, и неуклюже выражать сочувствие, понимая при этом, как глупо и по-детски звучат ее собственные слова. Катерина же быстро взяла себя в руки — юная королева снова увидела перед собой сдержанную и почти устрашающую Медичи, которой так боялась в детстве. Тем труднее было озвучить мучившие вопросы. Тем болезненнее показался звонкий смех Катерины, которым та наградила вместо ответа. Какое-то время Катерина молчала. Непривычно ясная без опия голова слишком быстро и ярко бросила груду камней по самолюбию Медичи: даже спустя четверть века Генрих по-прежнему чувствовал себя обделенным тем, чего его супругу лишили задолго до их первой брачной ночи. О том, что невеста давно уже не невинна, молодой муж узнал за несколько минут до консуммации, но это его не слишком заботило. Или Катерине показалось тогда, что он даже обрадовался ее откровению? Она точно не помнила и не знала, но вопрос бледной как смерть Марии заставил снова пережить все те странные и почти неловкие минуты. Ее собственный изъян — результат не самого беззаботного детства — перед свадьбой с Генрихом обсуждался неоднократно. Конечно, не ею и не Генрихом. Но Катерина точно знала, что этот пункт — как и невозможность на его основании аннулировать брак позднее — был внесен в их брачный контракт. Она ведь была уверена, что показалась мужу выгодной партией: с деньгами, землей и связями... Теперь же выяснялось, что все было не так, и самого главного для Генриха у Катерины не было. Нервно поправив ворот халата, Катерина медленно отошла к окну, все еще размышляя, стоит ли вообще отвечать. Мария села на край постели. Напряженное молчание затягивалось, и каждая из них понимала, что в нем даже больше ответов, чем в словах. — Вы... — начала Мария, но договорить не успела — дверь в покои с грохотом распахнулась. — Я вижу, тебе уже лучше, дорогая супруга, — король напряженно улыбнулся и качнул головой. Стоящие позади него солдаты расступились, пропуская двух служанок. — Тебе пора. Помогите Ее Величеству одеться, — взгляд Генриха метался с Катерины на Марию и обратно. Обе они молчали, ошеломленные происходящим. Служанки поклонились, ожидая, что Ее Величество даст разрешение приступать. Но она продолжала стоять, крепче прижимая ладонь к узлу пояса на халате — ей все еще казалось, что ничего другого надеть не получится: спина болела даже под пропитанными снадобьем Нострадамуса повязками. Ей все еще казалось, что до назначенной королем казни есть время. Он ведь обещал, что позволит ей поправиться. Обещал, что позволит уйти с достоинством. И Катерина надеялась, что за это время успеет переубедить мужа. Или хотя бы найти похищенных сыновей. — Ваше Величество, — подала голос Мария, неуверенно вставая с кровати и направляясь к Генриху. — Если вы позволите, — она слегка поклонилась и кивнула на Катерину, — нам ни к чему торопиться. Приготовления к свадьбе еще не окончены, а Катерина далека от выздоровления... — Я уверен, что моя супруга быстрее пойдет на поправку в башне. Свежий воздух ей на пользу... Катерина! — неожиданно громко окликнул он. — Ты сама расскажешь бедняжке, какую участь ей заготовила, или мне приволочь сюда твоих верных слуг? Один был особенно разговорчив, когда ему вырвали ногти на руках, — улыбка Генриха стала еще шире. Мария попятилась назад. После всего, что уже сделала Катерина, ничего не должно было бы показаться удивительным. Но девушке вдруг стало обидно. По-детски. Наивно. — Ты прекрасно знаешь, зачем я это сделала, — подала, наконец, голос королева, с каменным лицом приближаясь к мужу. — Раз не собираешься меня казнить прямо сейчас, ни к чему пачкать лекарствами лишние платья. До башни я и так дойду, — бросив брезгливый взгляд на Марию, она сильнее запахнула ворот халата и, выходя из покоев, незаметно для всех облегченно выдохнула. Стража короля последовала за ней. — Отец, нам нужно поговорить! — из глубины коридора донесся напряженный голос Франциска, и все замерли на своих местах, едва покинув спальню Катерины. Генрих оскалился в улыбке, но оборачиваться не стал. Шаги дофина приближались. Вслед за ним шел Нострадамус. Катерина покачнулась, поддавшись головокружению, и стражники подхватили ее под руки. — До меня дошли слухи... — Франциск бросил взгляд на застывшую в дверях Марию — ее лицо выражало одновременно испуг и радость. Невероятное сочетание. Невозможное. — Вернулся? — Генрих прокрутился на каблуках и, демонстративно обогнув практически повисшую на руках стражников жену, направился к сыну. — Чем обязаны? — Нострадамус говорит, что вы хотите жениться на моей... — дофин снова посмотрел на Марию. — Франциск, не надо, — звонко выдохнула та и сложила руки на груди, по-прежнему испепеляя взглядом Нострадамуса. Он едва заметно качал головой и шевелил губами. Мария нахмурила брови, пытаясь разобрать, что пытается сказать ей провидец. — Наш брак уже консуммирован, отец, можете прислать к Марии врача и проверить, — дофин выдал первое, что пришло в голову. Проведенная с Марией ночь оставалась секретом для всех — в тот момент они еще были уверены в неизбежности скорой свадьбы, а после... После она сбежала с Башем, и, вернувшись, заявила, что не выйдет за Франциска. Впрочем, Генрих этого не знал — Франциск рассчитывал, что отец поверит в сказку о тайном венчании. Он поднял подбородок, ожидая, что отец ударит — слишком подробно описал ему провидец одержимость, с которой Генрих желал получить королеву Шотландии в жены. Впрочем, вернулся Франциск вовсе не из-за этого — предательство невесты все еще жгло, и она, пожалуй, заслуживала такого мужа, как Генрих. Но спасти жизнь матери Франциск хотел любой ценой. Прежде отца устраивал вариант, в котором он, Франциск, станет мужем наследницы английского трона — значит, и сейчас устроит. По крайней мере, дофин очень на это надеялся. Видя замешательство Марии, он быстрыми шагами приблизился к ней, обнимая за плечи и шепча на ухо то, что должно было ее успокоить: видение Нострадамуса изменилось. Несколько секунд в тишине отчетливо различался звук падающего за окном снега. А затем Генрих расхохотался.