Театральный демон

В себе свято хранит Театральных стен гранит Великих судеб единый путь. И как ветра порыв, Людских эмоций взрыв Питает их, детей моих!

- Добрый вечер, сэр! Сегодня аншлаг, так что удачи Вам! - Спасибо, Мэри. Пожав хрупкую ручку билетерши, Джон Хэррис пошел дальше по заполненным актерами коридорам в сторону своей гримерки. Это был мужчина средних лет с пронзительными голубыми глазами и резкими чертами лица. Он так долго играл в театре, что труппа уже перешептывалась, будто его ничто другое не интересует, кроме как спектакли и толпа в зале. И действительно, у Джона не было семьи, жена ушла, бросив ему в лицо: «Ты самовлюбленный дурак!», детей он и сам не хотел. Друзья попытались отправить его в психиатрическую больницу из-за помешательства на театральной работе, но безуспешно. Тогда и они разбежались. А Джону было все равно, он еще больше замкнулся в себе и проводил все время или репетируя роли, или читая драматические монологи. Оставаясь допоздна на репетициях, ему не хватало времени на личную жизнь или даже на себя.       Хэррис, дойдя до конца коридора, вошел в свою гримерку. По правую сторону комнаты стоял дубовый шкаф с всевозможными костюмами, масками и ботинками. Напротив входной двери находился гримерный стол с тройным зеркалом. Ровными рядами лежали коробочки с гримом, пудреницы, расчески, болванки с париками и прочие предметы перевоплощения. Из всего этого можно было слепить любого персонажа от сельского мальчика до городского старика. Около левой стены стоял небольшой диван, обитый красным бархатом, на котором сидел человек в «клювастой» маске дель арте и обтягивающем цветастом костюме. - Сегодня твой триумф! – «маска» засмеялась. - Демон, зачем я тебе? – лицедей аккуратно водил кисточкой по лбу, стараясь скрыть возрастные и профессиональные морщины. - Не важно. Театр – моя жизнь. Ваш талант – моя работа. Ваш успех – моя отрада. Я приношу вас на алтарь искусства и радуюсь каждой вашей роли. Вы отдали себя театру, а значит и мне. Демон встал. Его силуэт стал клубиться, таять. Но в следующий момент он вновь стал четким. Теперь на нем была белая маска во все лицо и черная мантия. Демон наклонился к Джону и прошептал: - Не разочаруй меня.       Хэррис вышел на сцену. Свет софитов лез в прозрачные глаза, очерчивал статную фигуру. Занавес раскрылся. Зритель бурно зааплодировал. Потом были взлеты и падения героя, взрывы эмоций и всплески чувств, нескончаемые слезы и проникновенный смех. Каждое движение словно жило в актере, проявляло свой характер. Слова обитали в голове и говорились столь легко, будто были заложены с самого рождения. Это была не игра. Это жизнь. Ни капли лжи или наигранности. Зрители даже дышали в такт с героем, не отрывая взгляд от сцены. Однако, внутри Джона все натянуто. Каждый нерв готов был разорваться, каждая мышца хотела дать сбой, но что-то опять заставляло лицедея произносить заученный до дыр в листах монолог и падать на колени перед толпой. Хотелось убежать, но Он постоянно повторял: «Это твоя жизнь. Твой момент. Твой театр. Твой демон». И вот долгожданный занавес.       Джон Хэррис ввалился в гримерку и упал на пол. Его пальцы судорожно сжимались, а рот искривился в ужасной гримасе. Он закрыл лицо руками. - Увы, ты тоже не выдержал этого испытания. А ведь был талантливый ученик. Черная тень демона исчезла.       После этого спектакля Джона Хэррисона положили в дом для душевнобольных. В четырех стенах он вновь и вновь отыгрывал старые роли, не смирившись с тем, что он сошел с ума. Каждую ночь он молил Театрального Демона дать ему шанс вернуться на подмостки, но лишь глухая тишина повторяла: «И даже в смертный час, отринув боль, примите роль».