***
И был новый акт и новая песня, по мнению некоторых аристократов, оскорбляющая современное общество. Уж слишком откровенны были насмешки магов над публикой, а взгляды безошибочно могли сказать о ком данная строчка. Высшее общество, развлекающееся музыкой, танцами и другими благами культуры, как первобытно ненасытное животное чувствовало, что назревает какая-то сенсация, и жаждало ее с каждым новым аккордом. Жадные, плотоядные, беспощадные глаза пронизывали танцоров, ища малейшие недостатки, но Нацу, которому выпала честь начинать акт, не поддался искушению обжечь эти гнусные лица собственным огнем. Ему довольно долго пришлось втолковывать, что он просто игрушка в их глазах. Это знание лишь больше распаляло Нацу, и волшебник прилагал все усилия, чтобы не показать своего раздражения, выкладываясь на все сто. Это всего лишь толпа, требующая сенсации, так пусть она ее получит!***
― Нравится ли тебе представление, моя королева? ― король Фауст внимательно посмотрел на супругу, которая крепче положенного сжала веер, когда на сцене появился Джерар и отдал какие-то указания актерам в синем и красном костюмах. Легадема расслышала лишь: «Начинаем маскарад», ― и в то же мгновение быстрая мелодия сменилась нежной, но холодной песней нескольких скрипок и виолончелей. Танцоры стали двигаться плавно, изящно выгибаясь и стараясь показать вершину своей грации. Легадема видела, как к Джерару подошла другая героиня, которая играла не последнюю роль в спектакле, разыгранном ее мужем. Эльза. Каждое касание этих двоих было настолько нежным и одновременно обреченно холодным, что королева утонула в собственных эмоциях, вызванных увиденным. Она не чувствовала прикосновений и ничего не слышала, только что-то оборвалось в ее душе, когда губы Джерара и Эльзы произнесли реплики короткого диалога: ― Однажды, я навек утратил веру в чистоту и благородство. ― Это было так ужасно? ― Да. Эти короткие фразы разорвали какую-то нить в душе королевы, также давно утратив когда-то эту веру. ― Легадема? ― старый король требовательно сжал кисть супруги. ― Я задал вопрос? Что с тобой? ― Прости, я увлеклась, ― равнодушно ответила женщина, понимая, что Фауст начинает нервничать от нетерпения. ― Я в восхищении. Салазар и Калипсо ― вечные спутники Фауста ― лишь переглянусь с повелителем, и ядовито усмехнувшись. Им также не терпелось увидеть главного актера мертвым. Но Легадема запретила себе обращать внимание на этих змей в человеческом обличье. Сейчас она вглядывалась в лицо Эльзы. Боль и ужас, от осознания скорой потери, смешались на лице и в голосе узницы Райской твердыни. Столько живых эмоций переплелось в песне-откровении, что камень бы разрыдался от боли, но сердца слушателей были равнодушнее его. Кто ты, голос знакомый, но кто ты? В прошлом затаенный, но кто ты? Я не знаю, я боюсь найти ответ. Режет, как ножом, предчувствие режет, Сердце моё лезвием режет Между тьмой и светом, между да и нет. Прошлое не повторится, Все забыть или забыться не могу. Сделай, что-нибудь, прошу тебя, сделай И не искушай меня верой, Не терзай, не мучай, не томи меня. Кто ты, взгляд твой словно выстрел, но кто? Кто ты, Монте-Кристо, но кто ты? Я не знаю, я боюсь узнать тебя... Свет погас, скрывая Эльзу во тьме, и давая ей сбежать от аплодирующего зала. Перед глазами до сих пор стояла картина, навеянная фразой Люси: «Вспомни то чувство, которое ты испытала, увидев его впервые после разлуки». Да, Эльза помнила тот день. Каждая мелочь врезалась в сознание, как болезненная рана, которая больше никогда не покинет ее тело, обернувшись уродливым шрамом на сердце. Вот человек, похожий на друга из прошлого, отстраняется от колонны и с испытывающей улыбкой подходит к ней. А потом советник Зигрейн наклонился совсем близко и что-то прошептал. ― Эльза? ― Джерар чудом успел уклониться от материализовавшегося кинжала. Смертоносное оружие пролетело мимо, все-таки срезав несколько прядей, но не смогло отбить у Джерара желание выяснить, в чем дело. Но другой оказался быстрее. ― Тебя родители не научили, что нельзя кидаться в окружающих колющими предметами, ― раздался сзади как всегда безразличный голос Лаксуса. Эльза почувствовала, что его сильная рука больно сжала ее плечо, как бы предостерегая от новых глупостей. ― Тебя отец тоже многому не научил, живешь же! ― откуда взялась эта язвительность, Эльза так и не поняла. Просто захотелось, чтобы кто-нибудь почувствовал ту же боль, что и она. Лаксус внимательно рассматривал искаженное темными эмоциями лицо, а потом разжал хватку и ушел готовиться к выходу, не сказав ни слова. ― Прости, ― прошептала запутавшаяся Эльза. ― Я настолько погрузилась в образ, что не смогла отличить вымысел от реальности. ― Да мне-то теперь практически все равно, ― вздохнул Джерар. ― А вот перед ним извинись потом.***
Жизнь за кулисами шла вразрез с представлением. На главной сцене королевства верные друзья становились злейшими врагами и предателями, не достойными прощения. Они тонули в пороках и грехах, за которые герои рассказа вечно бы горели в огне преисподней. Сейчас на сцене были двое: женщина, убитая горем утраты, и прокурор. Темный, как всадник смерти, он прохаживался в клубах зеленого дыма. На лице Гажила, специально состаренным с помощью грима, проступило множество морщин, придающих вымышленному служителю закона вид усталости от жизни. Его спутница ― зеленая фея на загадочном маскараде ― напротив, была свежа, но печальна. Эвергрин не хотела испортить образ своею неуместной надменной улыбкой, которая так и просилась показаться публике. Вид остриженного Гажила без пирсинга ее ужасно смешил. Постоянно отводя взгляд, волшебница погрузилась в мир пьесы.***
То была страшная ночь. Духи ветра и дождя сговорились и решили уничтожить небольшой замок, спрятанный средь гор. Но каменные стены надежно хранили своих создателей от стихии. Под защитой стен, в богато обставленных залах, были самые близкие люди той, чей крик эхом разносился по охотничьему замку. ― Еще немного, госпожа, ― служанки суетились вокруг просторной кровати, поднося чистые полотенца и снадобья, призванные облегчить муки роженицы. Но время шло, а долгожданного крика все не было. Женщина на постели точно знала, что породила новую жизнь, но ответом на ее вопросы были заплаканные глаза прислужниц и тишина. ― Большое несчастье, госпожа, ― одна из девушек неуверенно склонилась перед повелительницей. ― Ваш сын мертв. По приказу Его Высочества он будет погребен в усыпальнице предков. И тогда Легадема закричала, и этот вой утраты не был сравним с тем тихим проявлением боли. То был крик ее сердца.***
― В ту ночь вы его унесли от меня в косынке фамильной моей. И не было дня, чтоб не помнила я, как вы унесли его в ней. Покажите мне это место, ведь оно во всем мире известно только вам одному, ― девушка на сцене молитвенно протянула руки к бывшему любовнику, но королева не видела этого. Только слова, так напоминающие ее собственную историю, звучали в голове. И так же, как и в ту дождливую ночь, героине не позволили увидеть своего ребенка.