Monsters in the trees

Томас ворочается в постели и никак не может уснуть от шквала мыслей, создающего настоящие завихрения в голове. От тонкого, похожего на изморозь страха, что покрывает каждый оголенный нерв кожи и скользит вообще по всему телу, пробираясь зимними проводками к сердцу, будто бы хочет остановить его бешеный стук или заставить барахлить итак хрупкий механизм. Хотя, возможно, холод Томасу всего лишь кажется. Глэйдер не может понять. Несмотря на такое геройское (смешанное с безумием и безрассудством) поведение днем, ночью Томасу становится действительно не по себе. Шорохи настолько громкие, что парню начинает казаться, что его окружает плотная завеса из монстров, а темнота – плотная и почти осязаемая – только усиливает этот эффект, пряча неведомых чудовищ в себе и храня еще множество тайн. Ночью к Томасу приходят все плохие эмоции, и накатывает что-то безнадежное. Именно в темное время суток парню кажется, что из Лабиринта они не найдут выхода, что это попросту невозможно. Потому что все слишком глупо: гриверы, чертовы передвижения каждую ночь, закрывающиеся двери и черт знает, сколько еще скрывает долбанное создание ПОРОКА. Слишком глупо и просто – обычная, казалось бы, головоломка, нужно всего лишь поднапрячь мозги и решить ее. Но вот глэйдеру кажется, что все способы решения связаны не с самыми радушными смертями. Томас вонзает ногти в руку до боли, чтобы не обращать внимания на окружающие звуки ровно никакого внимания. Боль хочет, чтобы ее чувствовали. Эта фраза всегда была в голове глэйдера, вот только откуда – он не знает. Суть только в том, что боль действительно помогает в каких-то ситуациях, но ей свойственно проходить и испаряться, превращаясь лишь в очередную фоновую заставку. Дыхание становится прерывистым и шумным, как бы Томас не старался дышать потише. Глэйдеру хочется вскочить с покрывала и кинуться куда подальше, когда он слышит хруст ветки совсем рядом. Хочется зажечь костер, схватить факел и отпугнуть неведомых созданий подальше. Но Томас сдерживает все потаенные желания и просто садится, пытаясь выхватить глазами источник странного звука. – Ты это чего не спишь, Чайник? – Это Ньют. Парень узнает его по голосу – чуть хрипловатому, глубокому и со странным акцентом. Голосу, который Томаса, черт возьми, умеет чертовски хорошо раздражать до глубины души, но еще больше он умеет успокаивать расшалившиеся нервы. И сейчас, хоть Томас и не любит, когда кто-то нарушает его одиночество по ночам, парень безумно хочет, чтобы Ньют остался подольше. – Меня зовут Томас, – нервно выдыхает глэйдер, стараясь сохранить ровный тон, но голос все равно чуть дрожит. – Я не могу уснуть. Знаешь, Ньют, мне страшно. Очень страшно. Он еще никому не говорил этих слов. Кажется, это называется «эффект случайного попутчика», когда слова срываются сами по себе и обращены к любому человеку, который находятся рядом. Когда Ньют присаживается рядом с Томасом, (плечом к плечу) обжигая его холодную кожу своими пылающими жаром руками, не скрытыми сейчас рукавами рубашки и покрытыми мелкими белыми шрамами, то глэйдеру просто не терпится сказать что-то еще, чтобы поддержать беседу или просто заполнить образовавшуюся тишину. Но как назло, мысли из головы исчезают или становятся мизерно-глупыми, а все вопросы, которые приходят Томасу на ум, до ужаса простые, детские или же вообще банальные. Тогда парень начинает отчаянно считать вдохи и выдохи Ньюта, когда глэйдер внезапно нарушает тишину. – Ты человек, Томми. Тебе свойственно бояться, в конце концов. Я знал, что ты не железный, – усмехается Ньют, а потом обращает взгляд своих темно-коричневых глаз на Томаса. Внутри замирает что-то в этот момент. «Томми». Это как-то… по-родному что ли. Все глэйдеры зовут его Томасом или на крайний случай Томом, но точно не так. Даже сердце останавливается на минуту, испуганное странным чувством, но потом начинает снова бить – упорно и чуть тревожно. А Томасу кажется, что будь бы он девчонкой, то точно покраснел бы. Но он – не девчонка. Да и слово «краснеть» ему знакомо лишь смутно. – А почему ты не спишь? – переводит тему глэйдер, отводя взгляд в сторону, лишь бы не видеть прожигающие насквозь глаза Ньюта. Лишь бы не смотреть в них. Лишь бы скрывать свои чувства до конца не только от глэйдера, но и от самого себя. – Сон не идет. Я вообще очень часто бодрствую по ночам, смотрю на закрытые двери Лабиринта и думаю о том, что было бы, если они оставались открытыми на ночь. Наверное, шансов выжить тогда точно не осталось бы. Вот опять разговор заходит об этом гребнутом Лабиринте, будь он неладен. Томасу хочется крикнуть Ньюту, чтобы тот замолчал. Хочется крикнуть, чтобы парень закрыл свой рот и перестал говорить такие вещи, ведь многим словам свойственно сбываться. Но глэйдер молчит, обдумывая нечто свое и глубоко-личное. А молчание такое долгое и безукоризненное, что возникает желание закричать очень громко, чтобы разрушить его. Но никто не осмеливается и не роняет ни слова. – Что ж, Чайник-который-по-имени-Томас, я пойду. Вставать опять рано, да и еще следить за тем, как бегуны убегают, а то Минхо в последнее время сам не свой, – смеется Ньют, а потом встает с покрывала и неспешно, будто нарочно, медленно идет. И тогда Томас решается и окрикивает его. – Подожди, побудь со мной этой ночью, пожалуйста. Мне кажется, что в кронах деревьев прячутся монстры. Точнее, они итак прячутся, но только в Лабиринте. А я все равно уснуть не могу, чувствую холод. Невыносимый холод, будто умираю. А когда погружаюсь в сон слышу долгие и пронзительные крики, – Томас замолчал, понимая, что несет какую-то чушь, но Ньют, похоже, так не считал. Парень улыбался. – Ты как малое дитя, Томми, – шутливо говорит Ньют, а потом подходит к лежащему Томасу и укладывается рядом, накрывая обоих колющимся одеялом. И непонятно зачем (Томас его ведь не просил об этом) обнимает глэйдера, обжигая кожу горячим дыханием шепчет. (Внутри все переворачивается) – Спи. И на этот раз сознание Томаса улетает куда-то очень далеко, парень подчиняется беспрекословно. Он ощущает всей кожей ровное сердцебиение Ньюта, тепло от его тела, дыхание на щеке, от которого расходятся мурашки, и теплую ладонь, сжимающую его руку и пропускающую через нее разряды электричества. А когда сон уже готов забрать глэйдера в свои объятия, Томас чувствует на своих губах чьи-то чужие губы – шершавые, потрескавшиеся, знакомые, манящие, родные – и проваливается в бездну Морфея, где нет Лабиринта, опасности и угрозы.