Так тихо. Так оглушительно тихо.

Гет
G
Завершён
63
автор
Maylif бета
Размер:
7 страниц, 1 часть
Метки:
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
63 Нравится 4 Отзывы 10 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Вечер встретил ее прохладой. Лето еще не закончилось, но в воздухе чувствовались неуловимые изменения. Дни становились короче, дождливее, солнце почти не грело, лишь скудно освещало мир из-за серых облаков. Все предвещало скорое приближение золотой поры. Лето сдавало позиции осени, деревья одно за другим загорались красным или желтым огнем. Здесь в Лондоне это было не так заметно, но за его пределами… Гермиона не была уверенна, рада ли она этому или нет. Сентябрь предвещал исключительно радостные события, но в душе поселилась тоска. Она брела по опустевшим улицам и думала, от чего же зима так медленно уходит. Воображение ее рисовало зиму упрямой и жадной женщиной, с большими красными руками, которая яростно бросалась в атаку, отбивая у весны каждый холодный день. Мысли эти заставили Грейнджер улыбнуться. Из-за угла неприветливо дунул ветер, обжигая ледяными струями кожу и заползая за воротник, гриффиндорка притянула шарф ближе к носу и свернула к магазинчику. Сопровождаемая звоном мелких колокольчиков, Гермиона зашла в лавку. Тепло, пропитанное запахом ванили, окутало все тело, забралось под пальто испариной, настойчиво требуя снять его. Женщина отогнала навязчивое желание: она здесь только на минуту – забрать заказ и сразу трансгрессировать к дому, теплому, уютному, где витает запах домашней еды, тихо трещат бревна в камине… тихо и мило, до тошноты. - Мистер Пикли, - шагнула она к стойке, не позволяя себе думать. - О, мисс Грейнджер, - серый старик, прихрамывая, отдернул шторку, прикрывающую вход в рабочее помещение за прилавком. – Вы поздно сегодня. - Да… - растерянно начала она. – Конец месяца, отделы сдают отчеты… Отмахнулась она, глядя на бархатную коричнево-шоколадную ткань шторы, такую же, как диванные подушки в гостиной, как занавески на кухне, и, кажется, ковер. Все по-домашнему, мило, мягко… Гермиону передернуло от этих воспоминаний. Слащаво, а оттого противно, образ гостиной живо предстал перед глазами, так затянул, и она забыла, что не одна. Женщина перевела взгляд на старика, но тот согнулся под прилавком и не видел изменений в ее лице. - Эм… а Вы хромаете? Что-то случилось? - вспомнила о вежливости Гермиона. - В этом году похолодало так быстро. Кости стариков чувствительней к погодным изменениям, даже настойка не помогает. Старая боевая рана, так сказать, дает о себе знать, - усмехнулся он и, держась за поясницу, выпрямился. На лице отобразилась мука, но, встретившись с встревоженным взглядом Гермионы, продавец улыбнулся. – Цени молодость – она одна не повториться, - протянул он коробочку. Гермиона еще раз улыбнулась, взяв вещь из рук и, распрощавшись, почти выбежала из прилавка, не слушая прощальных слов. Что-то в речи старика тронуло ее глубоко внутри, пробуждая теплые воспоминания, медленно растекающиеся от лопаток по всему позвоночнику, настойчиво тревожа каждую клетку своим теплом и нежностью. Вот только воспоминания запретные, хоть и сладостные, вызывающие желание бежать, неизвестно куда и зачем, лишь бы подальше от этих мыслей, лишь подальше бы от себя. Тепло и ванильный аромат начинали душить своей мягкостью. Она дернула ручку и практически вывалилась на улицу, навстречу колючей прохладе вечернего Лондона. Ветер утих, мелкий дождь моросил поднятое к небу лицо, она резко вдыхала влажный и твердый воздух, спасительный кислород, окончательно изгонявший дурные мысли подальше. Гермионе казалось, что она физически чувствует, как под действием воды волосы закручиваются в непослушные спирали, такие же как и тогда.… Почему же все в ее жизни было так хорошо, до омерзения хорошо… и правильно. Рука потянулась к палочке, но женщина не хотела отпускать этот холод и влагу на лице, эти спутанные волосы и неприветливый морозец. И она шагнула навстречу вечерним теням, которые будто вцепились в нее и так грубо тянут ее к себе, в забвение… в неизвестность… Уголок коробочки колол между ребер при ходьбе, напоминая о своем существовании. Ее тревожило, что она выбрала именно этот цвет – зеленый с серебряной нитью. И ведь в последнюю минуту отбросила желание взять красную, бархатную, выбрав эту зеленую, гладкую, как змеиная кожа коробочку… Гермиона глубоко вздохнула, от чего уголок сильнее впился в грудь. Она не знала, не помнила, когда холод стал роднее и желаннее, а уют стал раздражать. Все перевернулось с ног на голову, когда он, в потрепанной одежде, с впалыми от голода щеками и мертвенно серой кожей, зашел в кабинет и стал требовать. Чего именно - она уже и не помнила, все заплыло туманом хаотичных событий, целым океаном разделяющими два берега, на одном из которых осталась прежняя она. Женщина смутно подозревала, что подкосила ее война. Она невольно задумалась о том, как бы поступила прежняя Гермиона. Но та школьная заучка с растрепанными волосами исчезла вместе с иллюзиями о добре и зле, победе и счастье. И надо же было именно в этот момент, когда она только оправилась от эха угасшей войны, к ней в кабинет зашел он… Весь мир рухнул в тот момент, когда длинная нога шагнула через порог. Неожиданно кто-то прикоснулся к плечам, ближе к локтю, тонкими пальцами прижимая руки к телу, выхватывая, вырывая, словно цветок из земли, из капкана мыслей. Она замерла, вытянув правую ногу в шаге. Весь мир отстранился, остановился на этих кистях, что держались за плечи. В одном этом движении было столько эмоций и чувств, неповторимых воспоминаний и столько тепла, невообразимо холодного тепла. Эти руки лишь слегка касающееся ее, взрывали в мозгу сотни, а то и тысячи феерверков-воспоминаний. Настолько ярких и живых искр, что реальность перед глазами исчезла. Она могла поклясться, что пальцы эти были холодными, просто ледяными, ей даже казалось, что она чувствует этот холод через толстую ткань пальто. Руки исчезли так же неожиданно, как и появились, призывая женщину развернуться. Это было приветствие; молчаливое, чувственное. Только он так здоровался - руками, ледяными, от которых бежали мурашки по коже, вставали волосы дыбом… Он чуть придавливал ее руки к телу, секунда, две и отпускал, приглашая обернуться. И так каждый раз, неповторимое приветствие. Только его приветствие. Только их приветствие. Гермиона медленно развернулась и уткнулась взглядом в серые, переливающиеся в свете фонаря пуговицы на груди. - Ну, здравствуй, невеста. Его голос, сводящий с ума шепотом у самого уха, согревающим дыханием перед сном. Ей безумно хотелось ответить, но она молчала, переводя взгляд вверх, к глазам… этим глазам. Если ее когда-либо одолевали сомнительные желания, все они были связаны с потребностью взглянуть в его глаза. Напиться этой серой голубизной до опьянения, потери памяти и вечно прозябать в небытие, но быть рядом. А его взгляд заползал под воротник, под кожу, щупал и щекотал, он жил в сердце быстрыми толчками, изгоняя кровь. И пусть казалось, что этот взгляд скользил и притрагивался к коже; на самом деле он замер и не двигался, впиваясь острой иглой ей в глаза. Но почему-то он жил, она чувствовала, что он блуждал по ее телу, непристойно и так маняще, заставляя колени дрогнуть. Он поднял руку и обратной стороной кисти провел по ее щеке. Наверно, он ждал хоть слова, но она молчала, чувствуя каждое его прикосновение глубже и сильнее, чем было в реальности. Ей казалось что огрубевшая, обветренная кожа забиралась, проникала в тело, куда-то в мозг и гладила мысли. Какое-то безумие, но так хотелось. А он все смотрел ей прямо в глаза, пытаясь что-то углядеть, его рука коснулась локон, накручивала непослушные кудри на пальцы и взгляд соскочил куда-то вверх зарываясь в копну ее каштановых волос. Внутри нее же что-то с грохотом рухнуло вниз, с уханьем на дно колодца воспоминаний, а взгляд прилип к губам, растянутым в улыбке. Нежной, мягкой струной сочных губ, из которых так неожиданно, словно, прорывая ткань тишины, сорвались слова: - Знаешь, что я ненавидел в тебе больше всего? Риторический вопрос, на который он сразу ответил, переводя взгляд обратно к ее глазам, но Гермиона уже не решалась их поднять, зацепилась за белый сверток в его руке. - Меня безумно бесили твои волосы у меня в носу по утрам, - он усмехнулся, пригладив влажные кудри на ее затылке. – Я каждый раз просыпался, потому что щекотно! Зудит и чешется нос и, знаешь, это настолько раздражало, что я едва сдерживался от желания побрить тебя налысо. Газета, в его руках газета, наконец поняла Грейнджер, она почувствовала, что его взгляд тоже скользнул вниз. - Знаешь, я так любил тебя, - медленно, болезненно произнес он, и замолчал. Это даже был не вопрос, какой-то отчаянный крик. Тишина, казалось, длилась вечность, и в этом молчании мир, как мозаика, пазлами начал возвращаться: сначала появился дождь, он мелкой блестящей крупой прорезал пространство между ними, затем дом за его спиной, брусчатка, фонарь в отдалении, сбоку. – Помнишь, когда я впервые это сказал? Разве могла она это забыть? Зима тогда была на удивление холодная, а комната, где жил Драко, не отапливалась, только маленькая печка и бревна в углу, но это не грело. У нее была своя квартира, отличная зарплата, а она, сидя на скрипучей кровати, завернувшись в одеяло, пила горячий шоколад, растопленные на общей кухне пансиона, но рядом с Драко. Он пресекал и отталкивал любые подачки, терпел голод и нищету, но не позволял себе лезть в ее карман и был благодарен за то, что она была готова терпеть его и его проблемы, переживать их вместе… В ту ночь он стоял перед ней словно голый, хотя одет был он очень тепло и даже укрыт сверху одеялом, тогда впервые он, ранимый, беззащитный и настоящий сказал всего одно слово "люблю", как самую сокровенную и нежную тайну, которую оберегал и хранил внутри, как частичку света, согревавшую его в тяжелое время, а после согревал и ее. Он ждал ответа, впиваясь взглядом в ее лицо. Гермиона стиснула губы и стояла с непроницаемым лицом, как будто если скажет хоть слово, если чуть приоткроет сжатые губы, пути назад не будет. - Уизли? – он поднял газету, повертел перед ее глазами. – Героическое трио и любовь на краю гибели, - прошипел он цитату. – А знают ли они, кто был с тобой все это время? Все те годы между войной и миром? Знают ли, кто вытирал тебе слезы? Кто успокаивал по ночам? Да они вообще в курсе были насчет твоих кошмаров? Или проблем со сном? Для них война была тяжелым ударом! А для тебя? Почему же ты осталась одна? – его взгляд обжигал, а голос дрожал. – И не ври мне! И себе! Что в тот момент, когда я пришел к тебе, все наладилось! "Наладилось" – эхом отдало в ушах. Сердце пропустило удар, в самую точку, Малфой попал в самую точку, заставляя ненавидеть себя. Она знала, что врала, оправдывала. Так было удобней - винить Драко было удобней; говорить себе, что не он ее вытянул, а она сама. Было так удобно лгать, что приняла и получила заботу и поддержку от самого неожиданного человека, наплевав на разногласия, обиды, кровь. Малфой, только подумать, Малфой! Стал опорой и поддержкой для нее после войны. Тогда все считали, что она сильная и решительная гриффиндорка, так быстро взлетевшая по карьерной лестнице, и только Малфой смог углядеть за лживой маской ее боль. Именно он подхватил ее, когда она падала в бездну отчаяния, когда казалось, что пути назад нет и жизнь потеряла смысл... Он был нужен ей тогда, как и она ему. Они как две избитые жизнью собаки, сцепились в стаю и держали друг друга на плаву. - А ты ушла от меня! –Слова, будто продолжение ее мыслей, врезались в сознание. – Ушла! – почти крикнул он. – Просто ушла, ничего не сказав, оставила ни с чем. Он стоял в шаге от нее, а слова его словно ожили и вцепились крепкими руками в плечи, трясли… - Забрала все… Забрала себя! – пауза и резкий вздох через широко распахнутые ноздри и интонация резко меняется. – Себя у меня. Ты моя. Моя! Понимаешь? Моя! Всегда! - нежно произносит он. Слова, всего лишь, слова, как будто россыпь поцелуев по лицу и волосам, словно руки, сжимающие в объятия, как в тиски, заставляющие уткнуться носом в грудь не шевелиться. Только слова… - Ты для меня была всем... – мучительно произносит он, в голосе чувствуется нестерпимая боль.- Как всегда твой безразличный взгляд. Куда ты смотришь? – кидает он раздраженно, наклоняется, ища встречи с ее глазами. Его интонация менялась, чертовски быстро… Он еле сдерживал себя, эмоции душили, терзали и непрерывным потоком лились сквозь каждое его слово и движение.Он шепчет: – Только моргни, чуть-чуть, хоть слово скажи и я не уйду, - в самую душу, в ее сердце, прямиком обходя уши и мозг, туда, где кровь бурлила и пенилась, вырываясь бешеным гулом ударов. – Никогда. "Никогда" - это слово заполнило все пространство вокруг, не позволяя вздохнуть так резко затвердевший воздух. И скребется. Скребется надежда внутри, когтями впивается в мясо и тянет, разрывает крючками, рвет. Но Гермиона, что есть сил, сжимает непослушные губы. Хотелось сказать так много, из глотки рвалась обида, за его желание получить все. Но она молчала. - Всего сразу получить захотел. Двух зайцев одним выстрелом… Он озвучил ее мысли, так неожиданно, от чего маска дрогнула, глаза блеснули и против воли скользнули вверх в надежде встретиться с его. Но веки Драко были опущены, на бледных ресницах собирались крупинки дождя, и Гермиона была благодарна ему за эти закрытые глаза, проклиная за слабость и несдержанность. Но, черт подери, ей нужно было увидеть его в эту секунду и, слава Мерлину, он прикрыл веки… - Я всегда спал только с тобой, - тихо начал он. - Ты понимаешь, Грейнджер. Только с тобой. Ты ушла, а я все искал тебя… В лицах, в улыбках, движениях. Черт! Их было много! Он задрал голову вверх, подставляя лицо под мелкие капли, сглотнул, Гермиона жадно проводила взглядом скользящий по белой, любимой и сладкой шее, кадык. Хотелось припасть губами, отпустить весь страх, всю память, просто, коснуться губами до этого бугорка и утонуть в его объятьях, в его ледяных руках и бесконечно теплом теле, в его ласках. Забыть. Наплевать. И она шагнула, почти… - Но все они были тобой, - его голос приводит в чувство. - Вначале я думал, что толпа способна заменить одну. Думал, что затянет, задушит твой образ, – он скривил губы. - Эти рожи. По-другому и не назовешь. Не лица – рожи. Я представлял только тебя, всегда… Не помогло, понимаешь? Понимала… еще как понимала… А он все говорил в небо, как будто не ей признавался, а небесам. - Я все искал тебя. Хотя бы частями… Была одна с родинкой под лопаткой, как у тебя. И я ненавидел ее. Но эта родинка, - голос стал злым. – Она была омерзительна во всем, от характера до мельчайшего движения, но эта родинка. Будто мир сошелся на этой проклятой родинке! – замолчал и, шумно втянув воздух носом, продолжил. - Только тогда я смог найти хоть малейший покой, ведь со спины она была так похожа… И я брал перо, как тогда, помнишь? С тобой, когда ты была занята, и тебе было не до ласк? Я обводил родинку, аккуратно, и затем оставлял на спине множество таких кружочков… Ты улыбалась, целовала меня в лоб и снова писала, позволяя мне делать с твоим телом все, что душе угодно. А знаешь, что она? – он резко опустил голову. – Хихикала и лезла обниматься, - зло выплюнул он. – Я ненавидел это тупое хихиканье. Она все делала неправильно, но я терпел ее из-за этой родинки под лопаткой. На лице читалась ничем не прикрытая ярость, от чего тень под глазами становилась ярче и в свете далекого фонаря Гермиона только сейчас заметила невероятную усталость на его лице и в фигуре. Он был измотан сильнее, чем тогда, после войны, а ведь сейчас дела пошли в гору: счета разморозили, поместье вернули, да и карьерные ограничения сняли. А после свадьбы… Гермиона ахнула, она почти забыла, нет, хотела забыть, ведь недавно Астория умерла, вместе с сыном, неизлечимо больным. Но ей не было жалко женщину, ведь Драко остался один, что-то внутри встрепенулось, зажглось, и тогда отрывая взгляд от газеты, милая гостиная с шоколадными подушками и шторами стала отвратительной, неродной… - Гермиона, - шепнул голос у самого лица, его ладони нежно прикрыли щеки, он, видно, заметил изменения в ней. – Я так много захотел… - с горечью добавил он. Она дрожала, и он чувствовал это. Его руки, такие родные, уже почти теплые, хотелось повернуть голову и поцеловать их, так нежно, самозабвенно и испариться, навечно. Но он слишком много захотел, слишком много… и от этого понимания сводило зубы. Жадный Малфой хотел прибрать к рукам все, а не менее жадная Грейнджер не хотела делиться ни с кем, ни на миг. Он так быстро изменил ее, приручил к себе, а потом захотел все и сразу и Гермиону, и богатую жену, не замечая того, что Грейнджер автоматически становиться любовницей и совсем не рада такому раскладу. Рассказывая свой план, лежа в очередной съемной комнатке с клопами, где мог позволить себе жить обнищавший Малфой, он неожиданно столкнулся с ее недовольством. - Я оскорбил тебя… - шепот. - И нет мне прощенья за твою обиду… нет… Она мечтала его простить, но не за что… как же ошибался, было, Малфой, как же не прав он был, считая ее благородной… Потому как в тот момент, когда Гермиона оттолкнула его и ушла, сподвигнула ее на это не гордость, совесть, честность и сострадание к бедной женщине, которой придется терпеть измены, а ревность и злость. Она ненавидела себя за ту всеобъемлющую ревность, что съедала ее изнутри, сжигала дотла, не оставляя ровным счетом ничего, и она не могла этому противиться; Драко для нее был всем, воздухом, частичкой ее души... И Грейнджер ненавидела, черт подери, до остервенения, до почти полного безумия, ненавидела Асторию за то, что та богата и влиятельна… но теперь она мертва и ничто больше не мешает, и Гермиона, к своему стыду, ликовала… - Моя… Грейнджер, - слова прозвучали у самых губ, лаская теплым дыханием. Она вздохнула, так глубоко и резко, срывая маску безразличия, разбивая вдребезги о запах его тонких губ. Но в груди, где-то между ребер, укололо. Подарок… Рону… Гермиона отшатнулась от белокурой головы, выскальзывая из ласковых рук державших щеки, шагнула назад, сжала палочку в кармане и, провожая взглядом усталые, любимые всем сердцем глаза. - Тебя люблю, Драко, - невольно, невероятно громко шепчут губы, унося ее в тоннель трансгрессии к порогу маленького дома на опушке почти пожелтевшего леса, дома, из окон которого приветливо прорывался свет. Дверь распахнулась, встречая ее теплом, запахом домашней выпечки и фигурой за которой виднелась светлая гостиная с диваном и камином, в котором горели бревна. Сзади ледяными каплями, заползая под воротник, грустила ночь. А на душе было так тихо. Так оглушительно тихо.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.