За окном

Гаснут, растворяются в непроглядной тьме последние лучи. Приближается ночь, и в комнатке на втором этаже, которую пару дней назад сняли на троих гости, остается всего двое постояльцев. Впрочем, корчмарь только рад, что третий уехал еще утром — ведьмаки не добавляют заведению прибыли, а вот убытков от них бывает немало. Да и чародейка с ребенком тоже далеко не желанные посетители, служанка до сих пор отказывается прибираться в комнате, бормоча что-то об ужасной ведьме и ее бесовском отродье. Но те хотя бы не буянят — в проеме оконной рамы виден силуэт в дорожном платье, что уже больше часа стоит неподвижно, обратив взгляд к блестящим вдали звездам. Хрустальные огоньки в небе, загадочные, недосягаемые, — они как будто насмехаются, подмигивая с высоты, напоминая о том, что даже магам подвластно далеко не все. Вызвать дождь или град — но не любовь. Отвести порчу или зверя — но не смерть. Найти клад или вора — но не счастье. Яркая холодная звездочка сияет в подвеске волшебницы, напоминая о том, что нельзя мечтать. О самых простых вещах, которые доступны даже бедным крестьянкам — теплых объятиях и детском смехе, о поцелуе любимого мужа и первой улыбке сына. Или дочери. Но все это настолько прекрасно и нереально, что, кажется дурманным видением. …Чародейка оборачивается, безумно испугавшись вдруг, что маленькая княжна тоже исчезла. Но девочка мирно спит, и женщина устало вздыхает, прислонившись к стене, невидяще глядя в пустоту комнаты оттягивая от горла бархотку, словно магическое украшение душит хозяйку. Обсидиановая звездочка сверкает льдом, и не страшно ослепнуть. Зачем людям даны глаза, если нет рядом тех, на кого хочется смотреть? Тихий вечер. И свечи горят на столе Синим пламенем. Завтра ехать. Хотя и не к спеху… Когда-нибудь Я забуду о нем. Но сейчас об одном Все мысли. Прочь, проклятые! Прочь. В боли Нет смысла. Он любит внучку Калантэ. Любит, и это хорошо. Значит — по крайней мере умеет любить, что бы там не говорили насчет того, что души ведьмаков пусты и мертвы, как осеннее поле. А она не ревнует к ребенку. И к этим притворщицам, вроде Трисс или Виго. …Умрут они без него, как же. Будут день и ночь виться около — быстрее иссохнут, лживые девчонки. Безмолвные проклятия чародейки — не ругательства вздорной селянки. Нет, ее мысли имеют силу. Но вслух она будет желать им счастья, безмятежно улыбаясь в лицо, — «доброго пути вам, госпожа Меригольд» …И тридцать три несчастья за каждым поворотом. Нечего зариться на чужое, рыжая дрянь. Каждая так и норовит дать… серебрушку в долг. А после требовать золотой с процентами, прикрываясь надуманными словами и пустыми обещаниями. Но знала бы хоть одна из этих хитрых лисиц, что никаким обманом выманенные клятвы и законы ведьмаческой чести не пересилят Предназначение. Я ведь не чаровала. Просто волшебнице проще верить в магию, чем в свои и чужие чувства. Душа моя — снег. Белое поле — извечная доля, доля Злодейка. Что толку страдать? Ему не понять — Я чародейка. Стынет вино, и все равно Быль или небыль. Просто скажи… сердце дрожит Ты был или не был? Он сейчас далеко. Так далеко, что я едва ощущаю магическим зрением, как он сражается с очередным чудовищем. Кто это — гарпия? Сколопендра? Или один из его собственных демонов, которых он никак не может побороть? Прошлое — самый ужасный монстр, что ломает кости жизни, пьет кровь души, не давая покоя ни днем, ни ночью. Есть настойки, заживляющие раны, унимающие боль — но нет лекарства, способного излечить память. Если бы можно было переписать все заново… вытереть из книги жизни случайные кляксы и помарки, исправить досадные ошибки в сюжете, прогнать с пергаментных листов ненужных, чужих персонажей. Отполировать обложку, подновить кожу, чтобы изорванный переплет засверкал тисненым золотом, а пожелтевшие хрупкие страницы светились первозданной белизной. Тогда можно было бы взять перо и чернила, и придумать чудесную сказку, где нет грязи, войн и крови, где рыцари благородны, драконы мудры, а принцессы прекрасны. Где сердца героев не выжжены до пепла бесконечными предательствами и алхимическими мутациями, не изломаны потерями и ложью до мертвой безысходности, а жизни героинь не наполнены жестокими насмешками и равнодушием, ведь у тех героинь магия и власть не заменяют собой любовь. Нет, там все было бы справедливо и прекрасно, там ценилось бы не золото, а правда, и даже ведьмаки и чародейки могли бы быть счастливы, ведь люди, однажды взглянувшие друг другу в глаза, понимают больше, чем мудрецы, изучившие все науки мира. Можно просто взять за руку, и это будет значить больше, чем голова василиска. Можно хранить внутри исписанные листы, но знать, что рукопись не окончена, и впереди может быть долгая история, где все герои найдут то, что искали, и тогда неважно будет все то, что они потеряли в пути. Кто скажет, сколько еще ждать встречи? И кто знает, суждено ли нам вообще свидеться? Явь или бред — тает ответ В ветреном марте Смех или страх — крап на руках, Ветхие карты. Нет, не гадать. Вновь заплетать Белые косы. Как у него… Блажь, ничего — К черту вопросы. Чародейка зябко поводит плечами — твердые деревянные стены больше не греют, выстуженные прохладным ночным ветром. И женщина отходит от окна, взмахом руки гасит свечи, присаживаясь на край постели, — в комнате сумрачно, но кошачье зрение волшебницы ясно различает силуэт спящего ребенка: — Просыпайся, дитя. Нам пора ехать, — она слегка тормошит за плечо сонную княжну, и девочка открывает глаза, недовольно спрашивая: — Сейчас? — Да, — женщина помогает ей застегнуть платье, и надеть башмачки, покачав головой в ответ на следующий вопрос: — Куда? — Далеко. Очень далеко… — чуть слышно вздохнув, отводит она глаза, и спускается вниз, направляясь через грязный двор на небольшую конюшню, притулившуюся у дырявого местами забора. Отчего в мире не живет красота… хрупкие цветы по весне так чисты, и те топчут коваными сапогами. Как будто из зависти. *** — …Чего? Лошадей седлать?! Сию минуту??? — разбуженный конюх спросонья тупо озирается по сторонам, и добавляет про себя, увидев за окном сеновала полную луну в небе, — «Все у этих бесовых магов не как у добрых людей». — А милсдарь ведьмак сказал… — пытается он отвертеться от неурочного приказа, но чародейка обрывает его, резко вздрогнув, как от удара: — Какой еще ведьмак?! — Дык… как же, милсдарыня ведьма… — глуповато-боязливо улыбается селянин, припоминая, — Геральт он, кажись… — и осекается, когда глаза «ведьмы», пропустившей мимо ушей оскорбительное прозвище, на миг вспыхивают ярко-фиолетовым пламенем непонятной ярости: — Когда кажется — молиться надо! — почти шипит ядовито гостья, и, справившись с болью, уже обычным холодно-спокойным тоном бросает, с чуть слышной тенью угрозы в голосе, — Еще раз услышу это имя — пеняй на себя. Слишком тяжело… вспоминать. Хочется поскорей забыть, исчезнуть, сбежать на край света — не потому, что плохо. А потому что слишком хорошо. Могло быть. И было. А будет ли еще… одно небо знает. Ветер поет, стонет, зовет Тронуться в путь. …Раз обернуться — но не проснуться, Не обмануть. То, что горит — лишь до поры Искрой в ладони. …Нас не найдут, — за грань унесут Шалые кони. Она уезжает за час до рассвета, по заросшей дороге, ведущей на север. Мелкие камешки летят из-под ног, путь змеится лентой, тянется далеко-далеко — куда? Кто знает… В низинах расстилается клочьями сырой туман, вороная кобыла фыркает, мотая головой — звенят серебряные подвески на узде, извечной грустной мелодией разлуки надрывая сердце. И чародейка крепче обнимает спящую девочку, подбирая поводья, резким движением отбрасывая за спину иссиня-черные волосы — пусть. Пусть он снова ушел, искать свое Предназначение, которое дремлет сейчас, уткнувшись в плечо женщины, убаюканное шумом ветра в кронах. Пусть неизвестно, сколько лет впереди, и куда приведет их дорога. Да и какая разница? От судьбы не сбежишь, а расстояние… Расстояние — всего лишь песчинки дней, неуловимо скользящие в череде сезонов, да пыльный тракт, послушно ложащийся под копыта лошади. И если было начало у этой дороги, значит, будет и конец. А пока есть лишь солнце, алеющее за краем горизонта, да стук копыт по иссохшей без дождей почве, ясный летний рассвет и тихий шепот: — Спи, львенок из Цинтры… когда-нибудь все дороги сольются в одну, и тогда не будет больше слов и ошибок. Но до тех пор — спи, мое дитя. Спи спокойно.