Наследники

— Отец, могу я показать Мадаре его комнату? — вмешивается Хаширама, открыто нарываясь на гневный окрик и заранее втягивая голову в плечи. — Ступайте себе с Богом, — неожиданно великодушно взмахивает рукой отец, и Хаширама облегчённо переводит дух. — Я покажу ему доступную территорию, можно? — спрашивает он дрожащим от волнения голосом и получает в ответ лаконичный кивок. — До ворот, Хаширама. За вами проследят, — несколько рассеянно отвечает отец и берёт свиток в ладонь. Они обходят поместье Сенджу и неспешно спускаются по ступеням, выщербленным в скале, вниз, к садам, раскинувшимся в небольшой лощине, ограждённой мощным высоченным забором. — Сюда, — Хаширама на мгновение исчезает за небольшими резными воротцами и манит к Мадару к себе. — Эти сады — плодовые, однако часть лекарственных трав выращивается именно здесь. Рецу… — на мгновение он запинается, вспоминая светлые зелёные глаза, и затем продолжает: — Одна из наших медиков попросила меня собрать травы на мазь и жаропонижающий настой. Мадара… — и совсем тихим голосом, почти шёпотом: — угощайся. — Давно не виделись, Хаширама, — ровно говорит Мадара, точным ударом камешка, подобранного с лестничных перил, сбивая с ветки спелое яблоко — оно падает в точно подставленную не глядя ладонь. — Четыре года уже прошло с тех пор, как мы перестали встречаться на берегу реки. — Хрустит яблоком, надкусывая сияющую белую мякоть. — Как она, наша река? — Что ей будет, этой реке? — отзывается Хаширама сдержанно, склоняясь к земле, срывает травы в плетёную корзинку, предусмотрительно захваченную с веранды. — Она всех нас переживёт да наших потомков. — Правду говоришь, Хаширама, — Мадара вытирает липкие, сладкие губы и щелчком отбрасывает огрызок в траву. — Увидеть бы её ещё раз, искрящуюся и прохладную… В голосе Мадары явственно пробивается ностальгия, и Хаширама цепляется за неё, как возможность узнать этого нового Мадару получше — такого непохожего на прежнего себя, исхудавшего, с лихорадочно блестящими глазами и отросшими волосами, прикрывающими остро очерченные скулы. — Насколько я помню, клан Учиха живёт на другом берегу, — осторожно направляя Мадару к разговору, упоминает Хаширама. — Уже нет — давно не живёт, — нехотя говорит Мадара и срывает новое яблоко. Хаширама смотрит, как он ест — с заметной внимательному глазу жадностью, но стараясь себя сдерживать, и мысль, прошедшая Хашираме в голову, его ужасает — что же, неужели Учиха сильно голодают? Как это случилось, что мощный, независимый клан, по силе ничуть не уступающий Сенджу, спешно покидает насиженные, обжитые места, кочуя вглубь густого, непроходимого леса? — Мы просим этого унизительного мира не только ради жизни без войны, ты не думай, — с ненавистью неожиданно заявляет Мадара. — По-другому мы не можем: у нас недостаточно здоровых, сильных выносливых шиноби, чтобы вести хотя бы оборону, не то, что атаку, недостаточно съестных припасов, чтобы выкормить наших детей, недостаточно трав и мазей, чтобы залечить раны и избавить страдающих от яда и заражений. Даже сильную боль нечем облегчить!.. Ты не представляешь, что это за жалкая смесь чувств сострадания и беспомощности, Хаширама, когда перед тобой умирает в агонии друг, а ты ничем не можешь помочь, чтобы снять мучительный приступ, лишь смотришь, как он бьётся в судорогах, хрипит безостановочно: "Убей, я больше не выдержу, убей меня!". И ты, наплакавшись ночью, выполняешь его последнюю просьбу. А потом, после декады таких жутких бессонных ночей у постелей умирающих, и вовсе перестаёшь плакать. У Хаширамы всё остро сжимается внутри, когда Мадара находит старую грушу, плодоносящую спелыми, терпкими плодами, и продолжает, смотря куда-то вдаль невидящим взглядом: — Если ты думаешь, что хуже для Учиха и быть не может, то ты сильно ошибаешься. Пара мальчишек приносит в дом арбузы — впервые хоть какое-то разнообразие среди риса и пресных лепешек. У нас умирают лекари, которые пробовали эти арбузы первыми — один за другим, и клан охватывает лихорадка. И самое страшное заключается в том, что и мой маленький брат, и его близкий друг Сецуна тоже больны, Хаширама. А вместо того, чтобы просто быть рядом и держать родных за руку, я был вынужден покинуть семью и отправиться с унизительным прошением о мире. — Зачем ты мне это говоришь? — тихо шепчет Хаширама, дрожащей рукой протягивая Мадаре самую спелую, самую сочную грушу — крупную, янтарно-жёлтую, с алыми упругими боками. — Я же могу рассказать всё отцу. Мадара зло смеётся и обкусывает грушу по спирали — сверху вниз. — Хаширама, твой отец далеко не дурак. Сложно ли догадаться, что именно отчаяние, а не великодушие толкнуло нас на мир? — А если он просто подумает, что Учиха Таджима засылает к нам шпиона, прикрываясь ненужным миром, словно шелухой? — Едва ли, — сухо возражает Мадара. — Мой отец болен лихорадкой — так же, как Изуна. Старейшины боятся, как бы он не сегодня-завтра Богам душу отдал. Знаешь, почему назначен срок в три дня? Потому что на большее у нас не хватит ресурсов. Хаширама горько вздыхает и, осенённый блестящей мыслью, воровато смотрит по сторонам на дозорных, стоящих у выхода огороженной территории. Дозорные заняты, принимая доклад от патруля, и Хаширама лукаво улыбается. — Никуда не уходи и жди меня здесь, — одними губами говорит он и скрывается среди плодовых деревьев. — Куда я уйду, — тоскливо отзывается Мадара и лишь пожимает плечами, доверчиво присаживаясь на низкий, изгибающийся качелью гибкий и упругий ствол вишнёвого дерева. И ждёт, следом за грушей вновь поедая белые хрустящие яблоки. *** — Куда мы идём? — тревожно спрашивает Мадара, кунаем разрубая тонкие хлёсткие ветви над головой, пригибается под высокой порослью кустов. — Твой отец запретил мне покидать территорию сада. Эй, Хаширама! Блестящая на первый взгляд идея оказалась едва ли не под угрозой срыва, когда его хватился Хирама, правая рука отца, методично обыскивающий весь дом в поисках Хаширамы. Сам же Хаширама, прокравшийся в кладовую, воровато замер, понимая, что если его обнаружат здесь, Мадаре запретят не только покидать поместье клана Сенджу, но и гостевые покои. Положение спасла Рецу, заглянувшая в подвалы за лекарственными травами, которые Хаширама оставил у входа. Поглядев на рассыпанные крупы и пересекшись взглядом с Хаширамой, укрывшимся за дверью, Рецу подхватила Хираму под локоть и повела в другое крыло, уверяя брата, что Хашираму не видела с собрания, жестом за своей спиной указывая Хашираме на окно. — Доверься мне, — весело говорит Хаширама, помахивает плетеной корзинкой и отводит в сторону длинные мягкие ивовые ветви, надёжно скрывающие его тайное место от посторонних глаз. — Сюда! Мы пришли. Перед ними — та самая земляничная поляна, взятая в кольцо молодым кустарником. Крупные ягоды теряются в сочных зеленых листьях, дразнящий сладкий запах сводит живот, и Хаширама с удовольствием замечает, как у Мадары восхищенно расширяются глаза. Голодный блеск его чёрных глаз, было притихший под фруктами, проявляется вновь. — Ну-ка, помоги мне. — Хаширама вытаскивает из корзинки мягкое стёганое одеяло и постилает его на мягкую траву. На одеяло выкладывает свежий рисовый хлеб, застывший шарик сливочного масла в деревянном блюдце, рисовые колобки с бобовой пастой внутри, сладкие данго, политые вязким сиропом, печёные в костре каштаны, две фляги с козьим молоком, тонкие ломтики вяленой рыбы, сваренные вкрутую яйца, посыпанные морской солью, ещё горячий суп из водорослей в небольшом чугунном котелке, обернутом тряпицами, и мелкие жёлтые яблоки. Мадара смотрит на угощение растерянно, с нарастающей отчаянной яростью в тёмных глазах. — Мне не нужны твои подачки, Хаширама! — с болью говорит он и отворачивается. — Что ты вообще о себе возомнил, если решил, что можешь вот так просто… — Ничего я не возомнил, — говорит Хаширама устало, разламывает хлеб и вытаскивает из поясной сумки кунай, аккуратно отрезая от масла тонкую полосу, скручивающуюся в спираль. — Просто позвал на пикник, на моё новое тайное место. Садись и ешь, — приглашает он жестом. Мадара кусает бескровные губы. — Хаширама, ты просто… ох... — шепчет он, и в этом слове отражается весь спектр эмоций и мадариных чувств. Мадара присаживается, опускаясь на колени в сейдза, ест старательно медленно, дрожащими руками держа в ладонях хлеб, и, не удержавшись, вдыхает его запах с видимым наслаждением. — Отнести бы этот хлеб Изуне, — с задумчивой тоскливостью говорит Мадара, — и флягу с молоком, и горячий суп, и яблоки. Изуна очень любит яблоки. А Сецуна был бы рад вяленой рыбе. Хаширама кивает, сжимает губы в полосу, про себя проклиная бранными словами затяжную войну. Ком в горле растёт, давит, мешая глотнуть воздуха полной грудью без сухого судорожного всхлипа, и Хаширама часто дышит и незаметно для Мадары смаргивает слёзы. — Всё это у вас будет в скором времени. Вы больше не будете голодать, — убеждённо заявляет он, рассеянно смотря куда-то вдаль поверх низких деревьев, и Мадара благодарно ему улыбается. Они съедают всё до последней крошки и до последней капли выпивают молоко. Мадара довольно жмурится и предлагает взяться за ягоды. Земляника горстями ссыпается в корзинку, оставшуюся после импровизированного пикника, а переспевшая и мягкая, сочащаяся сладким соком, кладётся в рот. Кусты ещё сверкают спелыми алыми ягодами, точно каплями крови, когда Хаширама предлагает доесть землянику прямо сейчас, не нести в поместье, а остальное собрать в следующий раз. Мадара соглашается, зачерпывает землянику полной ладонью и отправляет в рот — горсть за горстью. — Эй, эй, не наглей! Там же и мои ягоды, — возмущённо вопит Хаширама, обхватывает мадарино лицо, качает из стороны в сторону, будто переспелую дыню. Тот смеётся с набитым ртом, довольно щурит сытые матово-тёмные глаза, и Хаширама, желая не то досадить, не то забрать ему причитающееся, не то впитать в себя эту улыбку, этот смех, крепко прижимается губами к податливому узкому рту. Смех обрывается — Мадара широко распахивает глаза, пытается что-то сказать: зря. Язык Хаширамы скользит в сладкий от земляники рот, собирает терпкий привкус с десен и чужого языка и отпускает лишь тогда, когда Мадара судорожно сминает под пальцами хаширамино хаори, оставляя красные следы с запачканных соком рук. — Ты сейчас... что? — сдавленно шепчет он, тыльной стороной ладони трёт губы, яркие от поцелуя и ягод. — Ты сейчас… — Я просто забрал свою долю, — ворчливо возражает Хаширама и отстраняется на расстояние вытянутой руки. — Что не так? — Ты… ты поцеловал меня, вот что! — неистово кричит Мадара, и на бледных щеках вспыхивает жгучий яркий румянец. Хаширама отстранённо отмечает, что смущаются Мадара и Тобирама одинаково — покрываясь алыми, словно земляничный сок, пятнами по бледной коже. Догадка этого смущения была столь проста и нелепа, что Хаширама решается спросить: — Мадара, неужели это был твой первый поцелуй? Мадара осекается, смотрит зло сквозь полукружья тёмных дрожащих ресниц — густых и длинных-длинных, словно у девчонки — и, перехватив с земли сандалии и оружие, исчезает за перелеском. Хаширама его не останавливает и пальцами прикасается к собственным губам, все ещё липким и горящим от поцелуя. И что-то ему подсказывает, что-то сумрачным, до пресности правильным голосом Тобирамы, что близкие друзья, особенно друзья-юноши, не имеют права так целоваться. *** Мадара старательно избегает с ним встреч, — так понимает Хаширама на первый день ближе к вечеру. Его не было нигде — ни в саду, ни на веранде, ни в покоях, ни даже у отца. На земляничной поляне по-прежнему алели крупные нетронутые человеческой рукой ягоды, лишь соловьиные трели звенели в кустарнике. Тобирама, мрачный, полный ненависти в красных глазах, сквозь зубы однажды сказал, что понятия не имеет, где праздно шатается Учиха, лишь посоветовал обратиться к отцу, если это так необходимо. К своему стыду, Хаширама тогда промолчал, решив обойтись собственными силами — если отец, не приведи Боги, узнает, что Мадара тайно покидает пределы поместья… О-о, Хаширама все душой надеялся лишь на то, что отец занят более важными вещами, чем слежка за наследником великой семьи Учиха. Он ищет Мадару весь третий, последний уговорный день и наконец, сбившись с ног и решив напоследок наловить мелкой рыбы к ужину, находит его у реки с корзинкой белых спелых яблок из сада. Мадара стоит на каменистом берегу, провожая взглядом извилистое течение, покачивает корзинкой и зябко передёргивает плечами. «Замёрз», — с неясной нежностью думает Хаширама и делает шаг навстречу. — Мадара! — кричит он радостно, спускаясь с пригорка и взмахивая приветственно рукой, — усталость тут же забывается, исчезает при виде Учиха. Мадара вздрагивает, резко оборачивается, выпуская корзинку из рук — рассыпаются яблоки, падая в воду — и невольно отступает назад. — Мадара, — уже растерянно говорит Хаширама, ступая по сточенным скользким камням. — Что ты, избегаешь меня всё-таки, Мадара? Тот упрямо качает головой. — Мадара, посмотри на меня. Посмотри же, Мадара, — просит уже отчаянно Хаширама, крепко хватает друга за узкие худые плечи. Совсем девчоночьи. — Давай забудем всё то, что было на поляне, хорошо? Сделаем вид, что ничего не было и будем такими же друзьями-соперниками, что и прежде. Давай, Мадара? Ты мне почти как брат, я не хочу рушить эту связь! — Ты придурок, Хаширама, — болезненно отзывается Мадара, яростно вырывается из крепкой хватки. — Никакими друзьями мы не будем и быть не сможем. Хаширама молчит, раздавленный этим презрительным взглядом, и медленно отстраняется к земляному берегу, поросшему мягкой, густой травой. — Три дня истекают на закате, так? — задумчиво говорит он, разглядывая золотистый солнечный диск, плавящийся в багряных облаках. — Через несколько часов ты с отцом покидаешь наше поместье. Не думаю, что отец позволит мне пойти вместе с вами, а значит, что в мирное время мы видимся с тобою в последний раз. Угнетенный тягостным молчанием, Хаширама разворачивается, собирается уйти, но внезапно Мадара ухватывает его за ворот косоде и своим тощим гибким телом вжимает в нагретый ствол дерева. На глаза Хашираме невесомо опускается его же собственная бандана, а к губам прижимаются узкие тёплые губы — лишь на мгновение. — Ты такой тугодум, Хаширама, — хрипло шепчет Мадара ему на ухо. — Я не воспринимаю тебя как друга или брата лишь только потому, что больше не могу им считать, понимаешь, дубина? Но это вовсе не значит, что я собираюсь от тебя отказываться. Хаширама обмысливает его ответ долго, крайне долго, а потом, всё прояснив для себя разом, прочитав настрой между строк, тянется за новыми и новыми жадными поцелуями. И Мадара, сраженный таким напором, кажется, ему отвечает.