«…Это совершенно неприемлимо для меня — умереть: ведь тогда я больше не смогу увидеть Изуми. …Невозможно, Изуми, быть разделенным с тобой и не видеть тебя. Это намного труднее, чем просто быть живым или просто быть мертвым». Нанджо Коджи
«Если захочешь, я отвезу тебя к нему прямо сейчас».
…А если бы я согласился? Если бы сказал: «Да. Поехали!»? Что тогда? Я возвращаюсь в дом Мацумото уже под вечер и, занятый своими мыслями, не сразу обращаю внимание на очередной бушующий скандал. А когда замечаю, то сначала думаю, что это опять из-за меня. Однако Мацумото-сана в этот раз не слышно, звучат лишь девичьи голоса, которые быстро смолкают. Видимо, Каяо услышала, что я вошел, и спешит мне навстречу, раскрасневшаяся после ссоры, с еще зло сверкающими глазами, но уже улыбающаяся: — Наконец-то вернулся! Как прошел день? Встретился с братом? Наверное, голодный? Сейчас покормлю тебя… — Не беспокойся, — мы пока в гостиной одни, и я пользуюсь этим, чтобы обнять ее крепче, — я не голоден. Не против, если я отдохну немного? — Нет, конечно! — Каяо порывисто обнимает меня в ответ. Ее бархатистая кожа, запах длинных шелковистых волос и тонкий флер ее любимых духов Chanel — мне так нужно все это сейчас. Я устал… — Давай я провожу тебя в твою комнату… Такуто, что с тобой? — вдруг вскрикивает она. — Ты хромаешь! Повредил ногу? В этот момент нам навстречу выходит Хитоми-тян, и я неохотно разрываю объятие. Глаза девочки покраснели, она демонстративно не замечает сестру. Коротко кивнув мне, она бормочет приветствие и быстро удаляется. «Точно, ссорились», — резюмирую я про себя, а вслух отвечаю невесте: — Нет. Все в порядке, это не травма. Просто старый шрам разболелся… Разболелся он сразу после разговора с Шибуйей. Пока он рассказывал мне о Коджи, позвонила Сэрика и сообщила, что у нее неожиданно образовалось «окно» между съемками, и она сможет приехать на помолвку. На мой сухой вопрос, почему Шибуйя узнал об этом раньше меня, сестра смутилась и пролепетала, что не сумела сразу до меня дозвониться. В ее голосе явно слышались виноватые нотки, из чего я сделал вывод, что с Катсуми у нее и вправду что-то есть. В другой ситуации я бы высказал ей все, что думаю об ее двуличном поведении — в конце концов, Лучано неплохой парень и точно не заслуживает такого отношения к себе. Но тогда был слишком занят собственными переживаниями, чтобы разбираться еще и с делами сестры. Успею поговорить с ней, когда она прилетит сюда. После этого звонка Шибуйя быстро закруглился. Он колебался, стоит ли выкладывать все подробности, а я не стал расспрашивать — просто уже не мог. Это и так было чересчур, и я вышел из ресторана едва не покачиваясь. Слова Катсуми назойливо вертелись в голове, словно заевшая пластинка, и избавиться от этого внутреннего гомона как я ни пытался, не смог.«Если захочешь, я отвезу тебя к нему прямо сейчас».
Если бы я согласился, то тогда, к этому моменту, уже встретился бы с Коджи. Вновь увидел бы его лицо — красивое, с правильными, почти идеальными, чертами, заглянул бы в светлые, всегда невеселые глаза, услышал низкий, с теплой хрипотцой голос — удостоверился бы лично, что он снова жив… А еще… У меня разболелся мой старый шрам. Сначала просто неприятно и назойливо ныл, но пока я добирался до дома Мацумото, боль стала настолько сильной, что я начал прихрамывать. — Старый шрам? Ты имеешь в виду тот, на левом бедре? Не знала, что он беспокоит тебя! — Не волнуйся, Кай. Обычно он и не беспокоит. Вот только сегодня что-то разнылся… — Ты плохо выглядишь, Такуто. Приезд на родину не идет тебе на пользу. Вот и хорошо. Пусть думает, что на меня так действует перелет и смена часовых поясов. Ей не надо знать правду… В своей комнате я, наконец, могу обнять свою невесту так, как давно уже хочу: всем телом, прижать к себе, как можно ближе, крепко обхватив за точеные плечи и тонкую талию. — Такуто!.. Задушишь… Я спохватываюсь и слегка ослабляю объятие. — Каяо, прости! Я ужасно соскучился. — Я заметила. Я тоже скучала, Таку! Она счастливо смеется и, обнимая меня в ответ, прижимается уже сама и подставляет под поцелуи разрумянившееся лицо. Сейчас я чувствую буквально физическую необходимость в ней. Моя Каяо… Мы так давно не были вместе. Внезапное осознание этого отдается тягучим, почти мучительным, жаром в паху. Мои поцелуи из нежных превращаются в жадные. Но нельзя здесь, сейчас, в доме ее родителей — я помню об этом каждую секунду, и это доставляет почти реальную боль. Черт! Лучше бы я настоял на проживании в гостинице, там нам никто бы не помешал… Видимо, похожие мысли одолевают и мою невесту, и она начинает тихонько отстраняться от меня. Со вздохом я расцепляю объятия и выпускаю ее. Впрочем, отпустить ее совсем я еще не готов и потому беру ее ладони в свои и осторожно сжимаю. Она с готовностью переплетает наши пальцы, а голову кладет мне на плечо. Я слышу стук наших сердец — быстрый и неровный у обоих. Машинально облизываю губы: на них еще ощущается любимый вкус поцелуев Каяо. А ее запах по-прежнему будоражит меня. Чтобы как-то отвлечься, я задаю первый пришедший на ум вопрос: — Как прошел день у тебя? Со всеми успела встретиться? Каяо смеется в ответ: — Ты шутишь! Увидеть такую прорву народа в один день просто невозможно! Я навестила лишь самых близких — двух школьных подружек и еще нескольких, с которыми начинала вместе работать в модельном агентстве. Все были очень рады видеть меня… Хотя… — она снова смеется, на этот раз с горечью, — не знаю, чего было больше — радости или зависти… Мир красоты циничен… — Так уж повелось, — откликаюсь я и коротко целую ее в лоб. — Кстати, о мире красоты: Сэрика приезжает послезавтра на нашу помолвку. — Да, я уже знаю. Она мне звонила. Видишь, как все удачно складывается… — А что с Хитоми-тян? — вспоминаю я. — Кажется, она плакала… Вы поссорились? Этот вопрос явно расстраивает Кай, и она окончательно высвобождается из моих объятий и отходит на пару шагов. — Она сама виновата. Если честно, я не ожидала от нее такого идиотизма. Мы, правда, никогда не были особенно близки, но все-таки родные сестры, одна семья… — Идиотизм? — удивляюсь я, усаживаясь на татами. Каяо следует моему примеру. — В чем же? — Она категорически против нашей свадьбы. Маленькая эгоистка! Подозреваю, что Каяо собиралась высказаться и резче, но сдержалась в последний момент. — Да. Я ей не нравлюсь, — пожимаю плечами, — но не вижу в этом особой проблемы… — Та-а-аку! — выразительно тянет Кай и качает головой. — Иногда ты бываешь таким… наивным! Да она влюблена в тебя по уши! — Ерунда! — я даже головой встряхиваю от абсурдности этого заявления. — Этого не может быть! Она едва меня видела… С чего ты взяла? — Ну, — Каяо решительно скрещивает руки на груди, — она этого и не отрицает. Да это было видно по ней, как только мы зашли в дом! На лице было все написано! И родители тоже заметили… Я думала, ты все понял… Но мне по-прежнему все это кажется полной нелепицей. — А разве она не влюблена в Коджи? Твоя мама сказала, у нее все стены в постерах с ним! — Одно другому не мешает, Таку. Нанджо Коджи — ее кумир. Его можно любить хоть всю жизнь, он вроде даже не реальность, а так, мечта, фантазия… А ты настоящий, из плоти и крови. Понимаешь? И умеешь производить впечатление, — последние слова она произносит даже с какой-то обидой, словно обвиняя в неожиданно открывшемся для меня собственном обаянии. — Каяо, — я придвигаюсь к невесте и вновь беру ее за руку, — ну, разве это повод для ссор? Сама подумай! Даже если все так, как ты говоришь, едва ли у нее это серьезно. Вчера Нанджо, сегодня я, завтра Леонардо ди Каприо какой-нибудь… Не стоит обращать внимание! Хитоми-тян — почти еще ребенок… — Уже — почти что нет, — категорично возражает Кай и вдруг с силой прижимается ко мне. — Ты мой, Такуто! Никому тебя не отдам, слышишь? И страстно впивается мне в губы. Я по-прежнему не согласен с ней по поводу нашего спора, но это в миг перестает меня интересовать. Я отвечаю на поцелуй не менее горячо, и вскоре понимаю, что остановиться уже невозможно. Лихорадочно сжимаю ее плечи, глажу спину, грудь… Каяо едва слышно стонет мне в губы, и от этого звука у меня едва окончательно не отказывают тормоза. — Кай, — шепчу я надломленно и нечеловеческим усилием все же отрываюсь от нее, — надо остановиться, любимая, слышишь? Твои родители… — Их сейчас нет, они еще не вернулись, — длинные волосы слегка растрепаны, шальные глаза, на высоких скулах пылает румянец, голос то и дело срывается, — а мелкая не войдет… Мы все сделаем очень быстро, вот увидишь, — лукаво добавляет она шепотом и неожиданно опрокидывает меня на спину. Ни сил ни желания сопротивляться у меня уже нет. Я обнимаю невесту крепче, еще… И когда ее губы скользят по моему телу, я откидываю голову и закрываю глаза, отдаваясь во власть ее волшебных ласк…«Если захочешь, я отвезу тебя к нему прямо сейчас».
…А еще… Позволил бы я ему прикоснуться ко мне? Ведь Коджи наверняка бы попытался… Что бы я сделал тогда? Оттолкнул его? Попробовал бы «достучаться» — объяснил бы ему, что теперь нельзя? Но разве это подействовало бы? Разве когда-нибудь было «можно»? И когда подобные условности его останавливали? Так во что бы вылилась наша встреча? Нет, это правильно, что я не поехал! Пусть я беспрестанно думаю об этом, даже сейчас, когда ловкие пальцы Каяо расстегивают молнию джинсов на мне… Я запускаю руку в ее густые волосы, очерчиваю ладонями удлиненные скулы… Одним движением сажусь и, подняв ее лицо на один уровень с моим, вновь жарко целую… …Это правильно, что я не поехал. Ведь я не смог бы объяснить ему, что теперь нельзя, и он обязательно прикоснулся бы ко мне… А это то, чего я боюсь больше всего. Потому что не уверен, что не позволил бы ему сделать это… Одно касание. Одно объятие. Поцелуй… Вот как сейчас — с Каяо. И даже больше… И на самом пике, когда тело уже не держит и ломит от невыносимого жара желания, шепотом в ухо: «Я люблю тебя…» С силой отталкиваю Каяо и резко сгибаюсь, пронзенный адской болью в бедре. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать, но мучительный стон, больше похожий на рычание, все равно прорывается сквозь них. — Такуто! Такуто!!! — я слышу полный ужаса голос своей невесты и сквозь алеющую пелену боли смутно различаю ее склоненное надо мной, побелевшее лицо. «Бедная моя девочка», — мелькает последняя связная мысль за миг до того, как весь мир взрывается новым приступом неописуемой боли, и в уши бьет собственный крик. А потом я стремительно падаю в спасительное забвение. *** — Просто невралгия, Каяо. Клянусь, со мной уже все в порядке. Для спортсменов это обычное дело. Я полусижу на кровати, прикрытый одеялом, и чуть не битый час пытаюсь убедить невесту, что со мной все в порядке. Получается плохо. — Невралгия? Я знаю, что такое «невралгия», Таку! Но первый раз вижу, чтобы человека так перекручивало. И кричал ты так, что я решила, что сейчас умрешь! И потом, разве от невралгии кто-нибудь теряет сознание? — Это от боли. Но уже все прошло. Каяо! Со мной, правда, все в порядке. И не надо заставлять меня валяться в постели, словно умирающего. Ну, хочешь, поговори со штатным врачом «Милана»! Я же регулярно прохожу медосмотр. — Это единственная причина, по которой ты до сих пор не в больнице! Я не желаю повторения… Пожалуйста, Такуто, — уже другим, умоляющим тоном добавляет она, — не пугай меня так больше! Сделай, как я прошу, и оставайся в постели. Невозможно спорить с любимой девушкой, когда голос ее дрожит, а в глазах слезы. — Ну, хорошо, Кай. Я прекрасно себя чувствую, но, если тебе так спокойней, я не буду вставать. — И на концерт завтра не пойдем. Я сдам билеты… Я едва не подпрыгиваю на месте. — Ну, что ты, Кай! Это же твой подарок! И ты так хотела… — Это неважно, — хмурится она, пристально изучая мое лицо. Похоже, я и вправду напугал ее до полусмерти, — я переживу. И придумаю другой сюрприз. — Каяо, — я качаю головой и беру ее за руку, заставляя сесть рядом. — Мы пойдем, слышишь? — пойдем на этот концерт. Я хочу этого. Мы оба хотим. Отказываться не имеет смысла! — А если приступ опять повторится? — Не повторится. Обещаю тебе. К тому же, у нас на первую половину завтрашнего дня запланирована еще масса дел, которые мы не можем отложить — времени до помолвки совсем мало! Так что мне все равно придется встать. Но, обещаю тебе, если почувствую себя плохо, я тут же тебе сообщу. А если это случится на концерте, мы немедленно уйдем. Хорошо? Кай пару секунд колеблется, но все же кивает и порывисто меня обнимает. Я прижимаю ее к себе, чувствуя, как подрагивают ее руки — я так напугал ее… и сам испугался. Она тут же вызвала скорую, но к приезду врача я уже пришел в себя. Боль исчезла, будто и не бывало. Врач осмотрел меня, ничего не нашел, задал несколько вопросов и рекомендовал госпитализацию и обследование. Я категорически отказался. Не хватало еще, что б в команде стало известно… даже думать не хочу, что меня могут отстранить от участия в Лиге Чемпионов. И на вопрос доктора, бывало ли со мной такое раньше твердо ответил «нет». Незачем кому-то знать, что такое однажды на самом деле было. И эта ужасная боль, сбивающая с ног, до потери сознания, знакома, хоть и случилась со мной целых одиннадцать лет назад. «Ментальная боль» — так называл ее Шибуйя. У нее нет физиологических причин, ее природа — лишь в моей голове. Коджи по-прежнему влияет на мою жизнь! Значит, действительно было правильным не ехать на встречу с ним. Но этот концерт нужен и своевремен. Я увижу Коджи, удостоверюсь, что с ним все в порядке — и успокоюсь. Без каких-либо последствий для нас обоих, без всякого риска. Ему же незачем знать… незачем видеть меня. Пусть мне больно, но с этим я справлюсь — в сотый раз мысленно обещаю себе. А вот Коджи едва ли справился бы… Хотя, — влезает вдруг подленькая мысль, — он ведь даже не пытался найти меня, связаться со мной… Так ли уж он одержим, как утверждает Шибуйя? Прежний Коджи перевернул бы мир, чтобы найти и вернуть меня. Нынешний Коджи даже пальцем не пошевелил для этого… Нет, не стану думать об этом! Он болен, он еще не поправился, ему, наверное, авиаперелеты запрещены… Ага! — возражает все тот же ехидный голос с еще большей настойчивостью, — но на гастроли его здоровья хватает. И когда это Коджи соблюдал какие-то запреты? Может быть, ему просто не так уж это нужно больше? Не так нужен ты? Возможно, это лишь воспоминания, иллюзии, память о прежних, уже затухающих чувствах? Я едва не вскакиваю с кровати, чтобы прекратить этот сводящий с ума внутренний спор, забыв, что все еще сжимаю в объятиях свою невесту. — Что с тобой? — в изумлении вскидывается она. — Прости, — я вновь опускаюсь и привлекаю ее к себе, — прости… *** Гигантские экраны посреди стадиона развернуты так, чтобы транслировать происходящее на сцене, с каждой из четырех сторон по паре, и на всех них — Нанджо Коджи. Мрачный взгляд голубых глаз, сведенные в тонкую линию брови, непроницаемое, словно застывшее, выражение лица. Светлые волосы не такие длинные, как я помню, аккуратным каре едва касаются плеч. В свои семнадцать он выглядел чуть не на десяток лет старше, а теперь удивительным образом кажется почти юным… Музыка мощная настолько, что заставляет вибрировать переполненный «Токио Доум»* и голос… тот самый голос, знакомый и в то же время немного изменившийся — кажется, он стал еще глубже, сильнее, проникновеннее. Я не в силах отвести взгляд от сцены, а ноги словно вросли в пол. Уверен, я не один испытываю подобное. Гипнотическая харизма Коджи покорила, влюбила в себя многотысячную толпу с первых же аккордов, с самых первых слов, слетевших с его губ. Люди с восторгом и аплодисментами встречают каждую новую песню и тут же затихают, беспрекословно отдаваясь во власть его мелодий и, главное, голоса Нанджо Коджи. Все неотрывно следят за его малейшим жестом, ловят каждое движение, вслушиваются в каждую ноту. Купаются в эйфории от его выступления. Ему не сопутствуют модные сейчас шоу, десятки людей подтанцовки и бесконечные спецэффекты. На сцене он, его группа, приглашенный оркестр и несколько человек бэк-вокала. Но Коджи единолично и безраздельно царит на стадионе и в душе каждого присутствующего. Он заставляет прочувствовать его боль, заставляет страдать вместе с собой и восторгаться. Профессиональный певец. Талант от Бога. А я просто один из этих пятидесяти пяти тысяч. И все же есть одно кардинальное отличие. Эти люди не чувствуют того, что чувствую я. Они не могут и им не дано. Потому что каждая его песня — про меня. Все сравнения, все метафоры, вся боль его сердца — все это обо мне, по-прежнему. Я узнаю себя в каждой строке. Я узнаю НАС… И понимание этого выворачивает наизнанку, заставляет сердце плясать и заходиться в сумасшедшем, почти запредельном ритме. Мне больно. И мне сладко. И не разобрать, что сильнее. Я не могу сейчас сказать, в волшебный сон ли я попал или в ужаснейший из кошмаров. Еще чуть-чуть, и я сорвусь — в пропасть полного безумия. Но почему же так не хочется делать шаг назад? Огромным усилием пытаюсь взять себя руки, но никак не удается. Какофония звуков, света и необъятной людской толпы кружит голову, дезориентирует, подобно, наверное, действию каких-нибудь легких наркотиков. С наших мест в вип-зоне Коджи отлично виден и без помощи мониторов. Наконец, я нахожу силы и в перерыве между песнями заставляю себя оторваться от сцены и смотрю на Каяо. Она нарядилась будто на свидание, в элегантное изумрудного цвета коктейльное платье и сжимает в руках массивный букет белых роз. Любимые цветы Коджи… Она чувствует мой взгляд и тут же поворачивается ко мне: лицо ошеломленное, в глазах чистый восторг. Сейчас она смотрится ровесницей Хитоми-тян, не старше. Я улыбаюсь в ответ на ее вопросительный взгляд и, кивая на букет, спрашиваю: — Каяо, как ты рассчитываешь их вручить ему? Мы ведь сможем пробраться к сцене, разве что на крыльях! — Не переживай, — улыбается она взволнованно и загадочно, — я уже знаю как. А ты, Таку? Как себя чувствуешь? Я просто качаю головой и снова улыбаюсь. А потом перестаю что-либо замечать и проваливаюсь в магическую бездну новой песни:Я так хочу обнимать до рассвета Твою бронзовую горячую спину, Обладать тобой и все секреты Твоего трепещущего тела вызнать. А если ты вдруг не вернешься больше, То пусть весь этот бессмысленный мир сгинет. Ты единственный. Ты заменил воздух. Мне из сердца тебя не удастся вынуть.*
Я закрываю глаза, вслушиваясь в низкий, завораживающий голос. Еще немного — и я растворюсь в его музыке. Меня поглощает, проглатывает невыразимая красота и непостижимая скорбь… Как я мог сомневаться в его чувствах, думать, что они остыли, если вот они — в каждом нерве, в каждом вздохе, в каждом звуке… «Спасибо», — беззвучно шепчу я, не раскрывая глаз, чтобы не дать скатиться подступившим слезам.«Если захочешь, я отвезу тебя к нему прямо сейчас».
Нельзя. Теперь совершенно ясно, что нельзя. Шибуйя был прав, что не хотел этой встречи, а я был прав, что не поехал. Потому что если бы она состоялась, то неизбежно привела бы к катастрофе. После страстной и откровенной «Bronze» наступает перерыв. И Каяо тянет меня к выходу вслед за толпой. Мы с трудом пробираемся сквозь тесные ряды кресел и гудящую пчелиным роем, нескончаемую толпу. Погруженный в свои мысли, я не сразу замечаю, что ведет она меня не путем основного потока, а заворачивает в сторону сцены. — Каяо, — прихожу в себя и недоуменно гляжу на невесту, машинально продолжая следовать за ней, — куда ты? Ведь остальные идут в другом направлении! Ты к сцене? — понимаю я вдруг. — Но нас не пропустят! И Коджи уже ушел со сцены… Каяо! — Не волнуйся, все схвачено, — она на секунду оборачивается ко мне, заговорщически подмигивая, протягивает мне букет: — На, подержи пока! И достав телефон из сумочки, набирает чей-то номер, не переставая продвигаться к сцене. На пути нас ожидаемо останавливают крепкие ребята из службы безопасности, но тут она называет в трубку наш сектор, и охранники берутся за рации: очевидно, им поступают распоряжения. Они окидывают нас внимательным взглядом, и, к моему изумлению, открывают перегородку со словами: — Изуми-сан? Мацумото-сан? Проходите, пожалуйста, вас ждут. Я окончательно теряю дар речи, когда один из них вызывается сопроводить нас. И дальше, быстрее, чем я успеваю прийти в себя от удивления, ведет нас по длинным коридорам в святая святых «Токио Доум», помогая так же беспрепятственно проходить через все встречающиеся на пути патрули безопасности. Каяо вновь оборачивается ко мне, довольно улыбаясь: — Вот видишь! Но я в ответ сжимаю губы и хмурюсь. — Каяо, может, объяснишь, как тебе это удалось? — Конечно, Таку. Только не отставай! Все просто: я договорилась с Шибуйя-саном, что он представит меня Нанджо. Хочу выразить ему свое восхищение и подарить букет. — Ты… — я делаю судорожный вдох, — ты знакома с Шибуйей? — Лично — нет. Познакомилась через Сэрику. По телефону. Она упоминала о нем несколько раз, а недавно я узнала, что, он, оказывается, менеджер Нанджо Коджи. Глупо было бы не воспользоваться такой возможностью… Видишь, ты его тоже знаешь… Разве ты не рад будешь вновь встретиться с ним? Я резко замираю, не выпуская руки Кай, и заставляю остановиться вместе со мной: — Каяо! Это… просто немыслимо! Как ты могла придумать такое и не посоветоваться со мной?! — Таку, — она обескураженно смотрит на меня, — ты что, против? Но почему? — Потому что я не хочу! Охранник застывает в нескольких метрах от нас, недоумевая, почему мы остановились. — Мы возвращаемся! — решительно бросаю я ему и разворачиваюсь, все же успевая заметить, что глаза Каяо увлажняются, но сейчас меня это не трогает — я в такой ярости, кажется, не был никогда. Как она могла! — Такуто! — она вправду уже чуть не плачет. — Подожди! Я ведь хотела, как лучше… — Мацумото-сан? — одновременно слышу я знакомый голос и обреченно остановившись, поворачиваюсь к Шибуйе. Каяо, не успевая среагировать, налетает на меня, но я удерживаю ее одной рукой — во второй все еще держу треклятый букет. — Изуми, рад снова видеть тебя… Всё в порядке? Надеюсь, проблем с охраной не возникло? Катсуми с легким недоумением оглядывает нас — расстроенную до слез Каяо и явно злого меня. Приходится вспомнить о хороших манерах: — Все в порядке. Шибуйя, кажется, вы уже заочно знакомы… Позволь представить: это Мацумото Каяо, моя невеста. Извини, кажется, вышло недоразумение, — продолжаю я, решив убраться отсюда как можно скорее. — Нам лучше уйти… — Такуто, не надо! — тон у Каяо из-за слез выходит странный: наполовину умоляющий, наполовину командный. — Чего ты так боишься? Встреться с Нанджо! Я догадываюсь, что тебе это трудно. Я не знаю, что было между вами не так, но ведь прошло столько лет! Если вы вправду были друзьями, почему бы не вернуть вашу дружбу? За такой срок могут забыться любые обиды… И если бы ты не хотел увидеться с ним, то и на концерт не пошел! Разве я не права? Вот теперь я точно разозлен дальше некуда. — Так ты меня проверяла? Вся твоя забота и волнение — все это было лишь притворством?! — Конечно, нет, — хмурится Кай, — не передергивай. Я в самом деле собиралась сдать билеты… — А разве… — неуверенно прерывает нашу перепалку Шибуйя, — разве это была не твоя идея, Изуми? Встретиться с Коджи? Я подумал… — За кого ты меня принимаешь?! — накидываюсь я уже на него. От нелепости происходящего мне хочется не то зарычать и что-нибудь разнести — благо окружают нас одни стены, либо истерически расхохотаться. Неужели Шибуйя мог подумать, что я использовал Каяо как предлог, чтобы встретиться с Коджи?! В голове не укладывается… Но высказать все, что думаю, о своем теперь уже точно бывшем друге я не успеваю: меня опережает другой голос — раздраженный, низкий, с чуть заметной хрипотцой… Тот, что невозможно спутать ни с каким другим: — Шибуйя, мне долго еще ждать? Ты сказал, это займет минуту! Какого черта ты вообще… К нам, широко шагая, приближается явно недовольный и уставший кумир. Он сердито встряхивает волосами, и даже на расстоянии видно, как хмурится. Вдруг он застывает, разглядев меня за спинами охранника и своего недальновидного менеджера. И тут же рывком устремляется нам навстречу. Я гляжу на него — он приближается с каждым ударом сердца, и словно со стороны машинально отмечаю детали: он по-прежнему любит прятать одну руку в карман, виски, кончики волос, лицо и грудь в V-образном вырезе концертной рубашки блестят от пота. И снова — лицо. Что-то не так с лицом… кажется, левая сторона словно застыла безжизненной маской, в то время как правая явно напряжена. А в его глазах сейчас расплавленный лед, переливающийся всевозможными эмоциями: потрясением, неверием, сомнением, радостью… Я не могу отвести взгляд. Этот шрам… он снова болит. Настоящий шрам, не тот, что на бедре — на сердце. Но эта боль не милосердна больше и не подарит спасительное беспамятство. Она и есть моя память. Не знаю, что сейчас написано на моем лице, почти не чувствую, как Каяо резво забирает из моих рук букет. Вообще ничего не чувствую, кроме всепоглощающего чувства вины. Даже не так. Я становлюсь виной. Я виноват. Тысячу раз виноват! Коджи поехал тогда догонять меня в аэропорт на мотоцикле из-за моей трусости и моей невнятной записки. Он попал в аварию, лежал в коме, а я так и не смог к нему «пробиться»! Более того, бросил его, оставив один на один со смертью. Без поддержки и всякой надежды. А после… одиннадцать лет… «Ты хоть раз навестил его?» — всплывает в памяти справедливый упрек сестры. В том, что случилось с Коджи, только моя вина. Коджи… Прости меня, Коджи. Прости меня. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости… Меня будто замкнуло. И больше нет ни единой мысли. — Изуми? Ты здесь? Его голос сейчас не узнать — глухой и надломленный. Мы глядим друг другу в глаза с расстояния вытянутой руки и одиннадцати лет жизни. Я не знаю, что мне сказать ему. Но, тем не менее, говорю. Обычное дежурное приветствие. В голове по-прежнему гудит болезненным звоном лишь одно слово:«Прости…»
Чтобы сгладить всеобщее замешательство, заговаривает Шибуйя, торопливо представляя ему Кай. Она широко улыбается. Коджи же, услышав слово «невеста», чуть заметно вздрагивает, на минуту отрывает от меня взгляд и впивается им в ничего не подозревающую Каяо. И взгляд этот настолько тяжел и холоден, что я внутренне содрогаюсь и инстинктивно делаю шаг вперед, пытаясь ее заслонить. Однако мой маневр значительно сокращает расстояние между нами. И я растерянно замираю, не зная, что предпринять дальше. У Коджи есть особый талант: он умеет смотреть будто на всех сразу. Поэтому восхищенная Кай не замечает, что пристальный взгляд устремлен только на меня, вручает букет и беззаботно щебечет какие-то комплименты. Он, чуть склонив голову, вежливо отвечает ничего не значащими фразами. — Каяо-сан, — прерывает их натянутый диалог Шибуйя. — Коджи и Изуми давно не виделись… Давайте мы дадим им несколько минут поговорить наедине. Вы не против? Каяо совершенно не против, меня это злит… и радует… И оттого злит вдвойне… — Десять минут, не больше. Ты слышишь, Коджи? — продолжает как ни в чем ни бывало Шибуйя. — А я пока угощу Мацумото-сан кофе.«Прости…»
Я почти не осознаю, что происходит вокруг меня. Не замечаю, как Шибуйя, продолжая непринужденно болтать, уводит от нас Кай. — Идем. И снова неузнаваемый, неожиданно отстраненный голос… Я молча следую за Коджи…«Прости…»
Он доводит меня до своей гримерной, пропускает вперед, запирает за нами дверь. Я прохожу в центр, бездумно разглядывая обстановку: большая просторная комната, с обязательными креслом и зеркалом с подсветкой напротив, с претенциозным черным кожаным диваном у стены, журнальным столиком на резной ножке. На столе кофе, графин с водой, фрукты. Пепельница… Нет, ни пепельницы ни сигарет я не вижу. И не чувствую запаха никотина. Коджи делает делает стремительное движение — всего шаг — и крепко прижимает меня к себе. Я стою оглушенный, с громко бьющимся сердцем, ощущаю его тепло, память о котором так тщательно стирал одиннадцать лет подряд, чувствую солоноватый от пота запах его кожи… Нет ни мыслей ни голоса, чтобы что-нибудь сказать ему… Меня снова мучает боль, и чем дольше он обнимает меня, тем она сильнее, заставляет почти задыхаться, нагнетая давящее ощущение плена. Я уже готов вырваться из ставших стальными объятий, когда Коджи вдруг тяжело вздыхает, поднимает лицо, заглядывая мне тоскливым взглядом прямо в душу, и тихо произносит: — Прости.