Триумфатор

«Когда я нашел его, одно крыло у него было сломано. Тогда я взялся за второе и вырвал из него перья, Чтобы он никогда больше не смог летать, Никогда не смог бы сбежать от меня… Но крылья начали заживать… Однажды их заволокло облаком густой пыли, Которое обернулось ослепившей меня белизной. Крылья блистали, словно наполненные светом кристаллы, И вновь были целы. И тогда он улетел прочь, далеко в небо, к сияющим в вышине звездам… Не думаю, что он вернется ко мне». Нанджо Коджи

— Прости, — тихо говорит Коджи, отпуская меня и делая шаг назад. Глаза его полны боли, он не просто смотрит — впитывает меня в себя. — Я знаю, что не должен был, но… Я поверить не могу, что ты здесь! Изуми, я так рад видеть тебя! — Я тоже, — признание вылетает само, до того, как я успеваю сдержаться. — Как давно ты в Японии? — Третий день. — Надолго? Я качаю головой: — Улетаю через пару дней. Я приехал, чтобы познакомиться с родителями Кай. Он хмурится и бледнеет. И я вновь замечаю странную асимметричную неподвижность его лица. — Так у тебя с ней… все уже настолько серьезно? — Да. Он долго смотрит на меня, будто что-то ищет. Я молчу. Трудно придумать общие темы для разговора спустя одиннадцать лет. — Получается, — вновь спрашивает он, — Шибуйя знал о твоем приезде, но мне не сказал? — Коджи, — я машинально запускаю пятерню себе в волосы, пытаясь подобрать нужные слова. Я не собираюсь оправдываться, но все равно чувствую себя виноватым, будто в чем-то обманул его… — Я решил так, чтобы ничего не усложнять. И Шибуйя со мной согласился… Я ведь не знал, что ты поправился… — Как это не знал?! — резко прерывает он мои объяснения. — Разве Шибуйя не сказал тебе? Или Сэрика? Или…? Но… я думал… Он так же резко сникает, и я вижу его потрясение, придающее наполовину онемевшему лицу неестественное, даже устрашающее, выражение. — Никто не сказал мне, — тихо повторяю я и невесело усмехаюсь: — А ты думал, что я такой бессовестный ублюдок, знал и не прилетел навестить тебя? Вправду так думал обо мне, Коджи? — Это казалось логичным, — он вновь поднимает на меня тяжелый взгляд, — но я никогда не винил тебя за этот выбор… Я бы… Я бы принял твое решение, Изуми. Я вздрагиваю. Не ожидал от него таких слов. Одиннадцать лет назад он говорил совсем другое. Из глубины души поднимается разочарование: значит, я был прав. Коджи изменился, и его чувства ко мне неизбежно изменились тоже. Мы оба так напряжены, что воздух в гримерной, кажется, вот-вот заискрится. Даже дышать тяжело. Я чувствую, что сменить тему просто необходимо и задаю первый пришедший на ум сторонний вопрос: — Что у тебя с лицом? Он сначала недоуменно смотрит, но затем вдруг улыбается, прикасаясь к левой щеке: — Ты про это? Паралич. Мышцы левой стороны тела полностью не восстановились. Я немного хромаю на левую ногу, не могу до конца поднять левую руку и еще лицо. Что, так заметно? — На сцене совсем нет, — я нервно переступаю с ноги на ногу, на меня начинает вдруг давить эта гримерка. Или не в ней дело… — я только вблизи заметил. А что говорят врачи? Это пройдет или..? Он пожимает плечами. — «Прогнозы оптимистичны» — так они говорят. Но гарантировать никто ничего не может. Изуми, — он вдруг вновь вплотную подходит ко мне, и я едва сдерживаюсь, чтобы не попятиться. — Ты сказал, что обязательно прилетел бы ко мне. Но… когда ты узнал, то даже не сообщил мне, что снова в Токио. В чем же дело? Или есть какое-то обстоятельство? Дело ведь не только в твоей невесте? Я прав? Вот теперь я отступаю, скрещиваю руки на груди и смотрю на него с вызовом. — Много причин, Коджи… Мне… трудно их все озвучить. Но год назад ты был беспомощен и на краю смерти, а сейчас ты поправился и вновь выступаешь, ты успешный певец. И я тебе… — я резко замолкаю, но поздно: он понимает. Чуть наклонив на бок голову, он смотрит затягивающим взглядом и договаривает: — «Не нужен»? Ты ведь это хотел сказать? Я не отвечаю. Не хочу озвучивать то, что и так очевидно нам обоим. И что будит во мне старую обиду, память о невыполненном обещании — всегда быть рядом. — Изуми, — зовет он с совершенно особенной улыбкой, от которой у меня вдруг убыстряется пульс, — ты вправду так думал? — Ты обвиняешь меня в том, что я не приехал к тебе, а сам?.. — измотавшие меня за последние сутки сомнения берут верх над здравым смыслом. — Я приезжал, — тихо отзывается он. Я забываю вздохнуть: — Что?! Вранье! Ты никогда… — Я приезжал, — тихо, но настойчиво повторяет он, рассеянно теребя лепестки цветов из букета Каяо, небрежно брошенный им на стоящий рядом столик. — В начале сезона. Как только выписался из больницы. Врачи запретили мне летать, но мне было наплевать на все. Шибуйя настоял сопровождать меня… Я смотрю на него во все глаза, не решаясь поверить в услышанное. — Почему ты не позвонил мне?! Сам слышу обвинение в своем голосе, но поделать с этим ничего не могу. Сердце бьется, как сумасшедшее, не давая вздохнуть полной грудью, безжалостно разрывая швы на старой затянувшейся ране… — Я хотел этого больше всего на свете! Но потом… увидел тебя на поле — ты был так счастлив! И я вспомнил, что Шибуйя говорил мне про твою девушку. Я понял, что я теперь — лишь твое прошлое, только тень, и мне нет места в твоей жизни. Я не захотел слышать это от тебя. Видеть, как омрачится твое счастливое лицо… из-за меня. Вновь стать тебе помехой. Я бросил подсолнух тебе под ноги и ушел… — Подсолнух? — изумленно повторяю я. — Обычная мягкая игрушка… Хотел подарить на память лично, но… Шибуйя потом сказал, что спортсмены не хранят у себя игрушки, отвозят их в приюты или больницы… Мне трудно поверить в это: мой талисман, с которым я не расстался даже в этой поездке, единственный сувенир, запавший мне в душу — подарок Коджи! — Почему… — голос хрипнет и я сначала откашливаюсь, — почему именно подсолнух, Коджи? Он снова улыбается, на этот раз непонятной улыбкой, вновь гладит лежащие перед ним цветы Каяо и смотрит куда-то мимо меня.  — Когда я лежал в больнице, за мной ухаживала медсестра, помешанная на астрологии. Всё знала про гороскопы, могла говорить о них часами. Подробно описывала мой. Как-то раз я назвал ей дату твоего рождения и попросил рассказать о тебе. Мне запомнилось, что по цветочному гороскопу ты — Подсолнух. Я еще подумал тогда, что он очень тебе подходит. Ты и вправду как солнце, Изуми. Твой взгляд ослепляет… твоя энергия… и даже запах… «…Ты пахнешь солнцем…» Он не произносит вслух эту фразу, сказанную им одиннадцать лет назад, но она все равно звучит у меня в ушах. Я на миг закрываю глаза, прислушиваясь к бушующим в моем сердце противоречивым эмоциям. Его признания словно наизнанку меня выворачивают. Я совершенно растерян и… беспомощен перед ними. — И твое имя… — добавляю я, открыв глаза. И тут же тону в серебристо-голубом океане его бездонного взгляда. — Ты знаешь… — Я помню. Тишина оглушительно бьет по ушам. Он вновь переводит взгляд куда-то в сторону и я, не выдержав, оглядываюсь: на стене, прямо за мной висят часы. До меня доходит, почему он все время смотрит на них: — Кай и Шибуйя сейчас вернутся… И вдруг чувствую его руку на своем запястье: — Изуми… хочешь, я покажу тебе кое-что? Конечно, я не должен. Перерыв заканчивается. И Каяо будет волноваться, потеряв меня. И я ведь не собираюсь давать ему надежды или повода или… — Да. Охваченные внезапным единым духом авантюризма, мы почти бегом выскакиваем из гримерки. Коджи, не выпуская моей руки, быстро ведет меня бесконечными узкими коридорами, словно в лабиринте. Он избегает попадаться на глаза случайным встречным — персоналу стадиона и охранникам — и тут же сворачивает в другие коридоры или вжимается в неосвещенные углы. И я следую за ним без единого вопроса, чувствуя жар его горячих пальцев на своем запястье и угадывая ритм его сердца — такой же бешеный, как мой собственный. Наконец, мы доходим до какой-то двери, он бросает на меня короткий взгляд, заговорщически подмигивает, проводит ключом-картой по электронному замку, мы делаем шаг, и нам в лица порывисто выдыхает промозглый, сентябрьский ветер. Он привел меня… на улицу? Уже стемнело, из освещения лишь пара тускло-желтых фонарей. Мы стоим на лестнице, огражденной с двух сторон простыми железными перилами. Небольшое заасфальтированное пространство вокруг обнесено забором… — Где мы? Коджи поднимает голову, с явным удовольствием вдыхая свежий, влажный от изморози воздух. — Это служебный выход. Персонал вывозит отсюда мусор и бегает на перекур. Но во время концертов здесь никого не бывает. Лицо Коджи в неясном уличном освещении кажется совсем белым и будто светящимся. Холодный ветер треплет его волосы, забирается под концертную рубашку… Мне чудится что-то очень интимное в этой неприхотливой ласке осенней стихии. О чем я только думал, согласившись на этот побег? — Отключи телефон, — тихо говорит он, не меняя позы, лишь озорно щурится. — Здесь нас никто не найдет. — А Шибуйя не прибьет тебя? — все же не выключаю мобильник совсем, ставлю на виброрежим. — Коджи, ведь концерт!.. — Ничего страшного, Изуми. Не переживай из-за этого. Лишние десять-пятнадцать минут не критичны. А мне… так хотелось побыть с тобой еще немного. Мы ведь одиннадцать лет не виделись, — добавляет он тихо, опуская голову. Я растерянно молчу, делая вид, что не замечаю его руки, все еще сжимающей мое запястье. — А я думал, ты решил покурить, — неудачно шучу, не выдержав затянувшейся паузы. На свежем воздухе правда лучше и… умиротворяюще тихо. И, что странно, совсем не слышно гула многотысячной толпы, наполняющей сейчас стадион. — Я не курю, — отзывается Коджи. — Врачи запрещают. И пить тоже… Я теперь такой… правильный, Изуми! Теперь мы смеемся вместе. Я ощущаю необыкновенную легкость, как будто только что скинул с себя неподъемный монолит, лежавший на моих плечах скорбным грузом целых одиннадцать лет. — Неужели своевольный Нанджо Коджи слушается рекомендаций врачей? Он смотрит на меня с такой теплотой, будто я сказал что-то очень приятное. Мне кажется, он видит меня насквозь и понимает, что я сейчас чувствую, в то время, как сам я едва ли. — Я почти восемь месяцев провел в больнице, Изуми. Интенсивная терапия — это настоящий ад, но он был необходим, чтобы поправиться и вновь встать на ноги. У меня была одна цель — вновь начать ходить, чтобы найти тебя… И если бы понадобилось пройти десять этих курсов, я бы их прошел. Бросить курить по сравнению с этим — такая ерунда… Мои щеки горят и, чтобы хоть немного остудить их, я подставляю лицо каплям усиливающегося дождя. Вот теперь узнаю Коджи. И вновь слышу его признания… — Как ты живешь, Изуми? Тебе нравится в Италии? Ты не… хотел бы вернуться? Я качаю головой. — Да нет. Мне комфортно там. Есть друзья, и Сэрика тоже теперь живет там, тоже в Милане. И Каяо… — А какая у тебя машина? — Альфа Ромео Спайдер. Черная, — я смеюсь. — Вопрос в стиле Нанджо Коджи! Он в ответ тоже улыбается: — Я часто думал об этом, правда… Представлял… — Думал, какой у меня автомобиль? — Думал о тебе. Как ты живешь… Вспоминаешь ли хоть иногда… Я резко отворачиваюсь. — Я ничего не забыл, — отвечаю севшим голосом. — Думаешь, я не чувствую своей вины? Думаешь, не понимаю, что ты… что все, что с тобой случилось, из-за меня? Цена моего успеха… я помню о ней каждую минуту, Коджи! Это твоя жизнь! — последние слова, вновь повернувшись, кричу ему уже почти в лицо. — Изуми! — Коджи делает буквально полшага, разделяющие нас, и крепко прижимает к себе. Так уверенно и просто, как делал это одиннадцать лет назад. Словно мы вновь очутились в том времени… Словно он имеет на это право. А я застываю в его руках. У меня не хватает силы воли его оттолкнуть, но его близость причиняет мне боль. Снова… — Нет, Изуми! В этом нет твоей вины… Это я оставил тебя одного, хотя сам столько раз клялся всегда быть рядом. Я должен просить прощения! — Нет! — я трясу головой и теперь чувствую, что плачу и не могу остановиться. — Не говори… За такое не извиняются, Коджи… Его ладони на моих щеках. Горячие и тоже влажные от дождя. Лицо Коджи всего в паре сантиметров от моего, и холодные капли летят с его волос на мои плечи. Дыхание Коджи согревающим паром касается моих губ: — Я знаю, что обидел тебя. Я читаю это в твоих глазах. И ты прав во всем. Но ты должен знать, Такуто, — он впервые называет меня по имени, и от этого словно током пробивает сквозь тело, — я чувствую ту же боль, что и ты.  И по-прежнему хочу быть с тобой. А чего хочешь ты, Изуми? И тут же прижимается к моим губам. Ему, как и прежде, не нужен ответ. Или мое тело уже ответило за меня на все его вопросы. Он целует меня, гладит мои намокшие волосы и плечи. А меня всего трясет от его прикосновений, от ощущения близости его тела. Я сам тянусь к нему, мне мало, до боли, до беззвучного крика мало его. Еще крепче, еще ближе, зарываюсь ладонью в густые, мягкие волосы. Целую в ответ — жарко, жадно, бездумно. Наружу рвется запертый на долгие годы и сотню замков голод: по его телу, его рукам — голод по его одержимой любви. Я хаотично шарю руками по его плечам, мечтая разорвать разделяющий нас скользкий шелк его рубашки, и остатками стремительно тающего здравого смысла понимаю, что нельзя. Но… Овладевшее мной безумие взаимно, не разрывая поцелуй, он так же нетерпеливо гладит мое тело, добирается до линии ремня и почти рвет на мне одежду, высвобождая рубашку из брюк. Когда его ладони ложатся на мою обнажившуюся спину, почти обжигая, я не сдерживаю стон, не просто целую — уже почти кусаюсь, до слез желая быть еще ближе, слиться совсем… — Коджи! — шепчу я отчаянно, не представляя, что делать со своим помрачением — с этим внезапным возбуждением, не подвластным доводам разума. — Изуми, — откликается он, целуя мне щеки, глаза, веки, спускается к шее… Шепчет снова: — Мой Изуми! Люблю! Я хочу… Позволь мне… Я не могу остановиться… Его ладонь ложится мне на пояс и тут же тянется к пряжке. Вздрагивая от нетерпения, я делаю то же самое с ним, расстегивая его брюки, не задумываясь, что никогда не позволял себе такого раньше. В кармане куртки начинает беззвучно вибрировать мобильник. Одновременно с этим краем уха слышу, как изнывающий от нетерпения многотысячный стадион начинает скандировать имя Коджи. Но для нас с ним, уже охваченных предвкушением близящегося экстаза, это сейчас не имеет ни малейшего значения. Ничего и никого не существует. Лишь его жадные губы, влажный жар его возбужденного тела на моих пальцах и его ладонь — нежная, настойчивая, нетерпеливая, сильная. А еще сентябрьский дождь — наш неожиданный сообщник, прячущий нас от всего мира за своей плотной, прохладной завесой. Мы одни… Мы вместе… Снова… *** Указатель на стене подсказывает, что я иду прямиком к ВИП-зоне. Мне навстречу спешат растерянные Кай и Катсуми. — Такуто! — моя невеста взволнованно хватает меня за руку. — Куда вы пропали? Почему ты весь мокрый? Ты что, выходил на улицу? Мы вас обыскались! Шибуйя-сан очень волновался… — Изуми, где Коджи? — встревает сам Шибуйя. Неужели думает, что его подопечный может сбежать с концерта? Хотя, конечно, у него есть причины бояться этого… — Не стоит так переживать. Нам просто захотелось подышать свежим воздухом… Он собирался вернуться в гримерную, — продолжаю я, обращаясь теперь к Шибуйе и удивляясь собственной невозмутимости, — наверное, ты его уже там застанешь… — Безответственная скотина! — ворчит менеджер, впрочем, как обычно, беззлобно. — Нашел время для прогулок. А если простудится! Ладно, пока, — и все же на секунду задерживается, нерешительно глядя на меня, — но… Изуми… ведь все в порядке? — Конечно, — улыбаюсь я спокойно. — Никаких проблем. Шибуйя озадаченно смотрит на меня, я отвечаю ему уверенным взглядом. Ему и вправду не о чем волноваться. Наконец, он кивает — мне и Каяо - и, коротко попрощавшись с нами, спешит прочь. Я устало прислоняюсь к стене и прикрываю глаза, но даже не глядя, чувствую, как напряжена Каяо. — Таку… — Кай, пойдем домой, — тихо прошу я. — Н-но… концерт ведь еще не закончен… — Все равно… пойдем! — Ты… тебе опять плохо? Ты такой бледный… Ты не заболел? Искренняя тревога, звучащая в ее голосе, заставляет меня чувствовать себя ничтожеством. Да, я болен. Но она об этом никогда не узнает… — Нет. Но я устал. Пойдем, — прошу я настойчивей. Она крепче сжимает мою ладонь. — Конечно, Такуто. В такси Каяо почти беспрерывно что-то рассказывает — я не слышу о чем. Рассеянно глажу ее ладонь, смотрю на капли дождя, тонкими бороздками ложащиеся на окна автомобиля и машинально киваю на ее вопросы. Ее родители и сестра приветливо встречают нас дома, предлагают поужинать. Но я, извинившись, отказываюсь и поднимаюсь в свою комнату, по пути ловя на себе удивленный и встревоженный взгляд Хитоми-тян. — Такуто почувствовал себя плохо на концерте, и после перерыва мы ушли, — слышу вполуха объяснения Кай. — У Изуми-куна проблемы со здоровьем? — деловито интересуется Мацумото-сан. — Может, вызвать врача? — предлагает его жена. Я не дожидаюсь ответов невесты. Добравшись до своей комнаты и оставшись, наконец, один, я обессиленно падаю на футон и зарываюсь лицом в подушку. Что я наделал! Каяо предположила, что я болен и, похоже, не ошиблась. Я болен. А, может быть, проклят. Или, скорее, зависим, как наркоман. Понятия не имею, есть ли у меня шансы на выздоровление. Никакая таблетка, никакое лекарство мне не в силах помочь. Я поворачиваюсь на бок и замечаю торчащий из сумки подсолнух-талисман. Его подарок… У моей болезни есть имя — Нанджо Коджи. Особый наркотик. И я только что принял новую дозу. Долго, очень долго смотрю на цветок и ни о чем не думаю. Потом закрываю глаза и, наконец, выпадаю из своей сумасшедшей реальности.*