Невесомость

Эти двое иностранцев смотрелись среди здешних, по меньшей мере, странно. Высокие, белокурые, с серыми, как сталь, глазами – точно скандинавские боги, они юрко пробирались сквозь грозно ревущую толпу. Теснота грязных и донельзя людных улочек Стамбула постепенно сжимала свои цепкие тиски, пытаясь поймать этих двоих в свои радушные объятья, растворить их в пьянящей атмосфере восточного колорита. Настойчивые лучи нещадно палящего солнца, казалось, насквозь прожигали измученное сознание и, как старую кинопленку, заставляли комкаться и сжиматься далекие мутные мысли. Воздух здесь был особенно насыщен. Тонкий аромат пряностей мешался с куревом фруктового табака и манящим запахом турецкого кофе, и даже еще с чем-то терпким и особенно дурманящим. Чем-то, что было совсем не подвластно расшифровке. Все здесь было для юной Дейенерис в диковинку: старые, облупленные стены полуразвалившихся зданий в исторической части города, громкие, невнятные слова странной молитвы, звучавшей по несколько раз на день, и даже море. Здесь оно было совершенно иным, чем на родине: теплое и ласковое, манящее неразгаданной тайной, нежно зазывающее в лазурную даль. Так и хотелось безрассудно отдаться этим чувственным волнам, броситься вслед за резкими порывами сухого ветра и целую вечность мифической сиреной бороздить бездонные пучины, увлекая за собой заблудших моряков вглубь этого дивного мира. Но вот вереница этих чудных грез исчезала так же внезапно, как и появлялась, едва Дейенерис ощутила на себе пристальный взгляд местных мужчин. Похотливый и безумный, почти звериный отблеск в черных, как ночь, глазах отражался в зеркалах сознания щемящей, непреодолимой тревогой. Эти чужие глаза преследовали и брали в плен наивную душу, норовили обжечь золотавые крылья мотылька в адском пламени страстного желания и животных инстинктов. Ей сразу же становилось до жути неуютно, бледные впадшие щеки мгновенно покрывались густым пунцовым румянцем. Своими худенькими пальцами она машинально сжала крупную ладонь брата, впиваясь острыми ногтями в чувствительную кожу, прижималась к его широкой спине, ища защиты, словно чувствовала угрозу особой опасности. Визерис глядел на сестру властно и холодно, возможно, даже с искорками насмешки и легкого презрения в бездонных серых глазах. Этот суровый взгляд леденел заснеженными вершинами северных фьордов, завораживал разморенное восточным зноем, но, все же, еще не до конца утратившее нордическую обстоятельность, сознание. Почему-то именно здесь, в этом дурманящем, солнечном краю, тщательно скрываемая чувственность болезненно растекалась по венам, горячила холодную скандинавскую кровь, манила в неизведанную пропасть накипающих в юном сердце страстей. Впервые за долгое время Дейенерис улыбалась. Бордовые лучи заходящего солнца проникали в прозрачную водную гладь. Уснувшее море вобрало в себя все спокойствие высоких скал и золотых, расцелованных солнцем песков. Песчаное побережье уснувшей лагуны простиралось одной сплошной линией далеко за скалы, где ветви вековых деревьев скрывали в своих объятьях ряд просторных, но аккуратных бунгало. Настежь открытые окна впускали дуновения легкого бриза, который бодрил рассудок, измученный дневным зноем. На миг Дейенерис окинула взором море. Казалось, в этом сказочном месте само небо c землей поменялись местами. В бликах ровной, как шелк, морской глади сонно мерцали миллионы крохотных звезд, словно какой-то кудесник раздул горсть блесток на иссиня-черный сатин. Где-то меж этих таинственных созвездий одиноко блуждала рдеющая луна, оставляя на водной поверхности тянущийся, размытый желтоватый след. Просторная и по-домашнему уютная комната. Вот только кровать двуспальная. Дейенерис в смятении попятилась назад, едва не споткнувшись о порог. Визерис окинул взглядом сестру: в полумраке длинные белокурые пряди отливали серебром, а лучи лунного света таинственно путались в невесомых складках прозрачного одеяния. Такая растерянная и невинная, она стояла перед ним, замерев в ожидании - точно чувственная Фригг пред суровым Одином. Легкая ткань лениво скользит изгибами юного девичьего тела, с едва уловимым шорохом падает на пол. Тонкие длинные пальцы с неким любопытством исследуют упругую кожу, обводят острый контур ключиц и спускаются ниже, задевая твердеющие соски. Холодная ладонь бережно накрывает упругую девичью грудь. Визерис чувствует, как где-то глубоко внутри под бархатной кожей, отбивает бешеный ритм маленькое сердце, впервые ощутившее пьянящие мгновения такой неправильной, тягостной любви. Склонившись над лицом сестры, белокурые пряди его волос легко щекочут скулы Дейенерис, заставляя ее поморщится и с трудом подавить невинный смешок. Дорожка почти невесомых поцелуев в шею, впечатывается в сознание обжигающим, будоражащим кровь чувством неестественности и греховности. Низ живота пленит приторно-сладкое, мучительное желание, поддавшись которому рискуешь полностью потерять рассудок. Ну и к черту рассудок! Они – Таргариены. Они не умеют иначе. Да и не обязаны вовсе.