***
Что это? Она не могла выбросить это из головы. Как только такси отъехало от жилого комплекса, что-то заклокотало внутри Эли. Что-то, с чем она не могла определиться, но это было горько, это сжимало ее внутренности тяжестью промокшего одеяла. Чем дальше становился Блакеберг, тем тяжелее делалось бремя этих чувств. Как деготь, что медленно обволакивает все. Она тонула в нем. Наиболее крышесносными было знакомство. Знакомство будто годы тому назад. Тот, чье имя не называешь, но лицо — ты знаешь это лицо. Оно — на кончике языка, но оттуда не сорвется. Эли подумала, что сойдет с ума, если не найдется решение этой головоломки. Вчера она ехала поездом так долго, как только могла себе позволить, прежде чем кончилось бы время на поиски убежища от грядущего рассвета. Путь привел ее в захудалый мотель — он был единственным местом, где мог найти приют двенадцатилетний ребенок. Эли мысленно сидящую за столом проклинала женщину и ее прокуренный скрипучий смех. — Ну, девочка, где твои родители? Думаешь, я стану рисковать, сдавая номер ребенку. Это тебе не сиротский приют. Возвращайся с родителями или проваливай. Она закурила новую сигарету от окурка старой. Эли пожелала ей, чтобы ее отвратительные крашенные темные волосы вспыхнули. Чтобы она взорвалась, объятая пламенем. Она ненавидела свой вид двенадцатилетней девочки. — У меня есть деньги. Морщинистая кожа женщины натянулась, и на ее лице появилась гнусная ухмылка. — Сколько? Она должна была сдать Эли трехместный номер, судя по стоимости. Если бы не царившая в ее душе тоска, то за эти деньги она могла бы получить еще и ужин. Но все что ей было нужно — это тишина, темнота и оцепенение сна. Следующим вечером Эли взяла такси, чтобы двигаться дальше на север. Табличка расстояния промелькнула мимо, когда авто въехало в покрытую ледяной коркой глушь. Молчание присутствовало в салоне вместе с ними. Несколько раз водитель пытался завязать разговор с пассажиркой, но Эли усложнила обмен словами, насколько это только было возможно, издавая лишь невнятное ворчание и «мхм». Она пожалела, что у нее не было одной из тех музыкальных шкатулок, как у Оскара, которую она разломала. Поезд был лучше такси — меньше ненужных взаимодействий, меньше соблазна. Но она понимала, что ехать поездом — все равно, что играть в русскую рулетку. Если он не доедет до станции вовремя, она погибнет в огне. Правда, теперь эта мысль не пугала ее так, как в прошлом. Она не думала, что у нее еще есть за что бороться, когда возвращалась в квартиру после бегства от Хокана. Это было странно — с таким безразличием думать о рассвете. Бороться с солнцем? В чем смысл? Ее разум вернулся к встрече с женщиной, которая была больна тем же, чем она.— Нас очень мало. Очень мало. — Но почему? — Почему? Потому что большинство из нас губит себя, вот почему. Ты должна понимать это. Это тяжкая ноша, Боже правый.
Мелодраматично. Но Эли задавалась вопросом, почему она не совершала то же, что и другие так долго. Она всегда списывала это на детскую жажду жизни, которая была сильней какого-то там чувства вины или… или… Она обнаружила, что постукивает пальцем по внутренней выстеленной пластиком поверхности дверцы такси. Длинный, длинный, длинный. Короткий, короткий, короткий. Длинный, короткий, длинный. О-С-К…Одиночество.
Чувство вины или одиночество. Вот что давило на нее. Эли была одинока. Кого-то ей не хватало. Она забыла, что это за чувство. Одиночество пленяло ее двести лет, она уже привыкла к нему, но он рассеял его недавно безо всяких церемоний. И жизнь стала только лучше даже при том, что она не сознавала этого. Чума, что заполняла бесконечность ее дней, была побеждена несчастным белобрысым мальчишкой, как будто в его кубике Рубика таилось какое-то волшебное лекарство. Накануне их встречи во дворике она в последний раз ощущала эту гнетущую тяжесть. Она перестала страдать из-за своей матери почти век тому назад, ей не было, по кому тосковать. У Эли было много людей, которых она убеждала добывать для нее кровь ради выживания. «Опекуны». Хокан был одним из них. Эли вздрогнула от отвращения. Ей никогда не нравился Хокан. Можно даже было сказать, что она ненавидела его, но до самого конца он выполнял свою работу безо всяких жалоб. Голод был сильнее, так что она держала его около себя. Эли знала, почему так легко было заполучить себе человека, забивавшего людей точно свиней на бойне. Тошнота волнами разошлась в желудке Эли, стоило ей вспомнить о полуразложившемся смердящем трупе, безуспешно пытавшемся проникнуть в нее. Пытавшемся трахнуть ее с такой же жаждой, что терзала Эли, когда ее мучил кровавый голод.Но я делаю это, чтобы выжить, извращенный старый пердун!
Отвращение Эли не умалилось ни на секунду даже при мысли о том, как Хокан плакал и объяснялся ей в любви. Он любил ее маленькое неразвитое тело. Он любил лгать себе, считая, что раз Эли оставалась живой на протяжении столетий, она не была ребенком. Ужасно. Среди «опекунов» не было никого, по кому она могла тосковать. Особенно по Хокану. Но Оскар, милый Оскар… он был тем, по кому она скучала. Она нравилась Оскару. Он был не в восторге от того, что она была холодной, то ли мальчишкой, то ли девчонкой. Ему не особенно нравилось, что она была вампиром, или то, что от нее разило смертью, она совершала странные вещи, к примеру, носила найденную на помойке одежду. Несмотря на ее неспособность быть нормальной, Оскар все еще стучался в дверь квартиры Эли и обнимал ее ночью. Эли скучала по Оскару. Она смогла бы полюбить его. Но теперь он остался далеко позади, в Блакеберге, совсем один.Оскар остался совсем один. Но он одинок не так, как я.
Эта мысль просвистела, будто пуля, сквозь тьму жалости к себе в разуме Эли и озарила его секундным всполохом. Один. Что случалось раньше с Оскаром, когда он оставался один? Подземка. Эти мальчики. — Остановите машину. — Простите, мисс? — Остановите машину! Водитель лишь успел подумать о том, чтобы замедлиться, а Эли уже принялась отворять дверь. Таксист тут же вдавил педаль тормоза в пол, и они резко остановились. Эли выскочила из машины, порвав свою рубашку, а мужчина, опустив стекло, вопросительно уставился на, казалось бы, обезумевшего ребенка. — Стоп! Что же… Мы посреди пустоши. Вам не безопасно здесь оставаться. — Уходи! — Эли мигом швырнула в окно человеку все имевшиеся у нее кроны. — Прочь! — Тут слишком… У Эли не было времени на это. Она сгорбилась, ощущая, как кожа на ее руках уплотняется и растягивается. Она взглянула на мужчину, зарычала, сверкнув глазами и острием зубов, обнажая кожистые как у летучей мыши крылья. — Убира-а-а-айся! Лицо таксиста вмиг стало бледнее зимней бури. Он поднял стекло и ударил по газам с еще большим остервенением, чем прежде по педали тормоза. Эли вскарабкалась на дерево и спрыгнула оттуда, поймав крыльями поток воздуха, чтобы двинуться к югу, в Блакеберг.Оскар… Оскар… Я иду к тебе, Оскар. И когда я буду рядом, любой, кто осмелится навредить тебе, уже никогда не встретит завтрашний рассвет.