История одного "пидораса"

Взрослые расступились, пропуская Родьку к гробу, чтобы мальчик в последний раз простился с матерью. Он испуганно скосил на меня глаза и тихо, стараясь, чтобы никто не заметил, сжал мою ладонь. Его рука была холодная, как лед, и сухая, как засохшие хлебные крошки на столе у нерадивой хозяйки. Я крепко его держал, переплетя наши пальцы, стараясь вложить в этот жест всю свою любовь к моему самому лучшему другу, с которым мы прожили нашу недолгую еще жизнь на одной лестничной площадке в ветхом пятиэтажном доме, в одном из старых районов Москвы. — Ой, сыночек, да как же ты теперь без мамки-то? – невозможно громко и неприятно запричитала, в надрыве всех своих легких, его двоюродная тетка, которая приехала из глухой деревни, находящейся где-то под Элистой, на похороны сестры. Родька поднял голову и посмотрел на свою родственницу отсутствующим взглядом. — Тихо ты, Степанида, — моя мама одернула женщину и, обняв Родиона, заставив нас расцепиться, сама вместе с ним подошла к покойнице. Он не плакал, он смотрел на женщину в гробу и медленно что-то шептал одними губами, я не мог слышать его из-за плача все той же Степаниды, а вот моя мама зашлась в рыданиях, и ее подхватил отец, не дав упасть на колени рядом с мальчиком. Родька вдруг резко побежал прочь от могилы, он сшиб меня с ног и сам чуть не упал, заскользив на влажной после дождя земле. — Стой, окаянный! – крикнула Степанида ему вслед, но он не обернулся, а побежал еще быстрее. Я засуетился, посмотрел на взрослых, ища у них помощи и разрешения бежать за другом, но они застыли в немом отупении. Первым пришел в себя отец и, махнув на меня рукой, крикнул хрипло и надломленно пересохшим голосом: — Верни его, быстрее. Не стой столбом! Я догнал его у самого выхода, поймав за развевающуюся полу расстегнутой куртки, развернул к себе и очень крепко обнял. Из сторожки, которая была там же, при входе, вышел грязный мужик и начал нас ругать, прогоняя с территории кладбища. Сторож не стеснялся в выражениях, костеря нас с Родькой на все лады и стыдя, что мы не нашли другого места для игр. Потом до него, видимо, дошло, кто перед ним. Он осекся, подавившись последними своими словами, и пригладил свои взлохмаченные вихры. Догадаться было нетрудно, мама Родиона урожденная калмычка, а Родька был похож на нее как две капли воды, впрочем, и от русского отца он унаследовал немножко: конопушки и курносый нос. Родион был калмыцкой породы, такое же круглое, широкое лицо и суженные глаза, как у предков. Сын степей, говорила моя мама, а я никак не мог взять в толк, почему степей, ведь у Родьки и папа, и мама - люди. — Так это твою мамку хоронят? – спросил он моего друга и положил свою большую мозолистую руку с грязными ногтями ему на макушку. – Я ей могилку копал, хорошее место, сухое. Осинка там растет, будешь к мамке приходить, а она с тобой ее листвой разговаривать начнет. Конопатое, курносое лицо моего друга вдруг исказилось, он поднял руки и сжал мои предплечья. Если бы меня попросили сказать в тот момент что такое настоящее горе, рвущее сердце на кусочки, я бы, не задумываясь, ответил, что это были глаза Родьки. - Как же я теперь? – губы его подрагивали и кривились, он боролся с подступающими рыданиями и все сильней сжимал мои руки. — Меня же теперь увезет с собой Степанида. Я ведь к маме не смогу сюда приходить, – он начал меня трясти, требуя ответа, хотя понимал, что я ничего решить не могу, и он ничего не мог решить, нам было по девять лет, а взрослые сделают так, как им удобно. – Я не хочу, Макс, не дай ей меня увезти, не позволяй. Она только и говорит мне об этом, как мы с ней жить хорошо будем. Я часто моргал глазами и качал головой, не зная, что ответить. Для меня это было потрясение, я не подозревал, не думал, что Родьку увезут. Я не слышал, как Степанида это с кем-то обсуждала, и не мог поверить в страшные слова друга. Только не это, я не представлял жизни без него, впрочем, как и он без меня. Мы были родные друг другу, как братья-близнецы, мы были с ним одним целым, нас нельзя было разлучать, тем более в этот трудный период жизни. — А батька? Батька твой? – мужик наклонился к нам так близко, что я разглядел в его нечесаной бороде, застрявшую веточку укропа. — Батька-то как, не поднимет разве тебя? Меня вона, — его указательный немного кривоватый палец взметнулся вверх, — батя один ростил, — он сделал ударение на первый слог, произнеся слово через букву «о». - Мамка нас бросила, когда я совсем мальцом был. И ничего, — он встал ровно и похлопал себя по груди ладонями, — вона, каков вырос, не пропал. — Спасибо вам, дядечка, — я смотрел на лохматого великана, в ужасе представляя, что мой друг может стать таким неотесанным мужиком, живущим в сторожке на кладбище. - Спасибо, мы пойдем, к своим, - залепетал я, боясь, что он нас не отпустит, а заберет к себе. – Нас уже заждались… - Идите с Богом, - мужик посторонился, давая нам дорогу, и перекрестил напоследок, прося помощи для Родьки и всех детей, ставших так рано сиротами.

***

На поминках взрослые, выпив достаточно вина и водки, начали решать судьбу Родиона. Его отец, совершенно убитый горем, в принципе, молодой и сильный мужчина, только качал головой в знак согласия, когда громогласная Степанида расписывала все прелести жизни в деревне. Про то, что там есть школа, хоть и далековато, но учителка - баба грамотная, в городе училась, и дело свое знает туго. Сама же Степанида парня будет любить как родного и не делать различий между своими детьми и сыном сестры. Родька сидел, ни жив ни мертв и тихо плакал, не сводя глаз с тарелки, на которой лежал чуть надорванный блинчик, которым по правилам нужно было помянуть усопшую. - Нет! – раздался резкий голос моей мамы и все подняли на нее глаза. - Нельзя парня из города увозить. У него тут друзья, школа, коллектив сложившийся, кружки. Куда его в деревню, не приученный он к такой жизни. Ему там плохо будет. - Не права ты, Вера! - не собиралась сдаваться Степанида. - Отец у Родьки еще семью себе устроит, а сын мешать станет. Пусть со мной живет, я его к работе приучу, он на комбайнера выучится, человеком станет. Мой отец обхватил голову руками и протяжно выпустил воздух через нос, производя странный звук. Он всегда так делал, когда собирался сообщить нам с мамой свое решение, которое уже не подлежало оспариванию. Я обнял Родьку, и мы с ним, не сговариваясь, сжали кулаки. - Парень останется тут, в Москве, он не деревенский житель, у него талант, он самый способный в художественном классе. - Да и у нас можно красками бумагу пачкать, - всплеснула руками Степанида. - Эка невидаль - художник! От слова «худо». В деревню его заберу, я тетка и мне решать! – она взяла стопку со стола и залихватски опрокинула в себя, занюхав рукавом блузки. - У него отец есть! - голос папы стал стальным. - И это ему решать, где сыну жить и с кем. - Да чего тут решать-то? – Степанида зашлась румянцем, то ли от крепкого напитка, то ли от негодования. - Отцу его нужно свою жизнь устраивать, он молодой, женится и еще себе детей настругает. А Родьку мне нужно отдать. - Как тебе не стыдно? - мама ударила ладонью по столу. - Мы Катерину только-только похоронили, а ты её мужа уже сватаешь! Тут Родька останется, с нами! Мы его поможем вырастить. Ну! – она пихнула отца Родиона. - Скажи хоть слово, мужик ты или кто? Игорь! - Да, да, да, – Родькин отец вышел из оцепенения, он провел пятерней по волосам и посмотрел сыну в глаза. - Никуда я тебя не отпущу, справимся сами, а нет - друзья помогут. И жениться я не собираюсь, нету больше таких, как мама твоя. - Ну, как знаешь! - Степанида сделала обиженное лицо и развернулась к Родькиному отцу всем корпусом. - Захочешь отдать - не возьму! - она погрозила у него перед носом толстым пальцем. - И не проси. Меня и Родиона было решено отпустить из-за стола, и мы ушли в нашу квартиру, оставив взрослых спорить и решать свалившиеся на них проблемы. Родька забрался с ногами на мою постель и попросил, чтобы я почитал ему вслух «Карика и Валю». Я открыл книгу на том месте, где дети, став маленькими, улетели в открытое окошко на стрекозе, оставив пустую комнату, свою одежду и недопитый волшебный лимонад. - Вот так и мама, - заплакал Родька, - взяла и бросила меня одного. Я отложил книгу, сел на кровать, положил ему руку на плечо и сказал: - Все будет хорошо, я узнавал.