Разговор после шестой склянки

– Мистер Кеннеди, разве я не ясно дал понять, что хочу остаться один? – Мистер Кеннеди? Горацио, мы не на вахте. Хорнблауэр опустил голову. – Прости, Арчи. Дай мне с четверть часа, потом я спущусь вниз. – А пока постоишь здесь, опираясь на фальшборт... – Кеннеди отошел на пару шагов. – Это глупо. – Что? – Голос Хорнблауэра звучал так, будто горло дало трещину. – Отказываться от того, что предлагают друзья. – Он помолчал, но не дождался ответной реплики. – Я понял это, когда мы были в гостях у дона Массаредо. Помнишь? – Не понимаю, о чем ты? Конечно, забыть ту тюрьму сложно, но... Кеннеди встал рядом. – Не хочешь, чтобы кто-то видел твои слезы? – Здесь темно. – Я всё равно их вижу. И если бы ты оплакивал ту девушку, я бы немедленно ушел. Однако ты занят тем, что винишь себя. – Перестань. – Нет, Горацио. Эти злые слезы беспомощности я знаю слишком хорошо. Хорнблауэр стремительно развернулся. По его пуговицам пробежал отблеск горевшего у брашпиля фонаря. – Я пообещал ей защиту! Последнее, что я там видел, это как казнили маркиза. И она погибла из-за меня. Она могла остаться в своем городишке, республиканцы охотились за мной, но не за ней, я был мишенью, но потащил ее с собой. – Хорнблауэр говорил быстро, почти захлебываясь словами, больше из-за невозможности держать в себе этот поток, чем из желания поделиться. – Шестеро моих людей могли остаться в живых, если бы я был более толковым командиром, но это война, мы все могли погибнуть. Он сказал, что она как животное, а она говорила со мной на моем языке. Нет, он тоже знал английский, я о другом. – Он выдохнул, на миг замолчал и продолжил чуть сдержаннее: – Мариэтте ничего не угрожало, я позвал ее с собой, я сказал ей прыгнуть из окна и не поймал, тогда она ногу и подвернула. Ведь как раз с республиканцами она отлично ладила и они бы ее не тронули. Позвал... А теперь она мертва. Кеннеди старался собрать непонятные осколки в цельную картину. И сделать это как можно быстрее, пока Горацио не передумал и не замкнулся. – Девушка пошла с тобой по своей воле? – Конечно. – Значит, она так решила, а не ты. – Она не знала того, что происходит вокруг. Это я должен был сообразить, что у нас чересчур мало шансов пройти незамеченными, что солдаты не только в Мюзйяке, но и вокруг, а моя форма выдает меня с головой. – Хорнблауэр нервно провел пальцами по щеке. – А я сказал, что без нее не уйду. Так что выбора у нее не было. – Ты хотел ее спасти. – Тихо и почти без интонации, так что невозможно понять, вопрос это или утверждение. – Спасти? Арчи... – Тебе же обязательно надо кого-нибудь спасать. Наверное, ты в отца пошел... Хорнблауэр удивленно посмотрел на слабо различимое в темноте лицо друга. Тот пожал плечами. – Ну, я не знаю, я просто предположил, что он стал доктором из желания исцелять людей. – Арчи, почему ты вспомнил испанскую тюрьму? – Я хотел умереть, а ты мне не дал. Ты вцепился в меня, как репей. И даже то, что я попытался уморить себя голодом, мне не помогло. Ты всё решил за меня. Вернул меня на этот свет, а потом и на "Неутомимый". Всех нас. – Кеннеди усмехнулся. – Смирись, Горацио. Такова твоя натура. – Я... я не мог позволить тебе погибнуть. Ты не понимаешь, в чем разница? – Хорнблауэр с трудом удержался от резкого тона. – Я был единственной причиной ее смерти. – Нет, не ты. Твои благие намерения. – О, да. И мы оба знаем, куда они ведут, верно? Кеннеди повернулся и уперся руками в фальшборт, подставляя лицо ветру, несущему соленые брызги. – Эдрингтон был лаконичен. И ты тоже не много слов истратил на описание действий маркиза. Но мне хватило его в коротком плавании через Канал. – Он вздохнул. – Гильотину он, полагаю, вез не для себя. Что там было? – Он казнил их десятками. Кеннеди не ответил. – Твое красноречие иссякло? – Пожалуй, да. Сейчас уйду. – Я скоро буду, Арчи. – Ты хотел спасти их. Каждого. Правда? И не мог защитить ни одного. Только девушку можно было попытаться избавить от угрозы, которую представлял для них всех вернувшийся в разоренный дом маркиз де Монкутан. Хорнблауэр сухо сглотнул. – Мне надо было остановиться, когда пришли те, кто относился к ней как к человеку. – Ты ошибся. – Цена моей ошибки – ее жизнь. Кеннеди удержал на языке слова, слишком жестокие для того, чтобы выпускать их на волю. Если бы Мариэтта не погибла, был бы убит Хорнблауэр. Так или иначе. Если бы повезло и огонь пехотинцев Эдрингтона уберег его от пули, то с хромающей девушкой он оказался бы на мосту, когда взрыв нельзя уже было остановить никакими силами. Кеннеди не чувствовал себя виноватым в том, что не горюет по незнакомке, чье лицо видел лишь миг. – Это значит, что ты должен чему-то научиться. И в будущем спасти гораздо больше жизней, чем одну. – Арифметика, Арчи? – Поэзия, мой лейтенант. "Горацио, ты лучший из людей, с кем только доводилось мне встречаться."