Снежная пыль

Этой ночью им всем так и не удается толком поспать, хоть они и знают, что в завтрашний бой нужно идти с ясной головой и свежими силами. Они собираются небольшими группами, стремясь провести последние часы с близкими: разговаривают, курят, перекидываются шутками. Вернувшись в Гору, Двалин присоединяется к Фили и Кили. Оба парня уселись в дальнем углу и переговариваются о чем-то вполголоса, замолкая при его приближении. Он не собирается снова обсуждать с ними приказ Торина. Принцы останутся с эльфийскими воинами, при королевской гвардии. Это тоже не гарантия безопасности, но хоть как-то снижает риск: лучникам нечего делать в самой гуще битвы. От Фили там будет меньше толку, так как он не столь умело управляется с луком как Кили, но наследник, скрепя сердце, покоряется решению дяди. Сейчас он, должно быть, как раз пытается переубедить сердитого и отказывающегося слушать его брата. Двалин хмыкает - в Кили так много от Торина: то же упрямое нежелание смиряться с обстоятельствами; та же необузданная жажда проявить себя, доказать, что он достоин; та же железная воля, ведущая к цели, и постоянный страх потерпеть неудачу. Он знает, что Кили боится потерять дядю, которого любит как родного отца, и что он готов на все, чтобы спасти его. Но если он вмешается, то потеряет все, что у него есть. В повисшей неловкой тишине Двалин присаживается рядом с ними, и Кили поднимает голову, глядя на него с вызовом. - Мне это не нравится, - поясняет он то, что и так написано у него на лице. – Просто, чтобы ты знал. И не думай, что я это проглочу. - Нет смысла спорить, - говорит Двалин. – Ты слышал, что сказал Торин. От мертвых от вас проку не будет. Азог спит и видит, как уничтожить род Дурина. Вот уж он рад будет, если вы втроем к нему заявитесь. Лицо Кили явственно бледнеет под темной челкой, и Двалин понимает, что сказать грубую правду, возможно, было не самой лучшей идеей. Но парням в любом случае надо это знать. - Но дядя… - возражает Кили, и в его голосе слышится испуг. - Двалин будет с ним, - натянуто улыбается Фили, обнимая брата за плечи. – Если кто и сможет позаботиться, чтобы он вернулся целым и невредимым, так это он. Верно? – Он бросает на Двалина встревоженный и одновременно умоляющий взгляд. Двалин вспоминает Дис, которой достало сил остаться в Синих Горах, как того требовал долг, и поручить ему заботу о ее детях, хотя они оба знали, что он не мог ей ничего пообещать. Он вспоминает голос Вили, его отчаянную просьбу, навек изменившую его жизнь, и его последнюю печальную улыбку, перед тем как он повернулся и скрылся в тени. Спаси их. Прошу тебя. У Фили светлый ум матери и горячее сердце отца, и Двалин говорит ему то, что сказал обоим его родителям. - Я не знаю. Но я сделаю все, что в моих силах. Обещаю. Когда Торин и Балин наконец возвращаются с переговоров, уже поздно, но никто из отряда еще не спит. Двалину хочется подойти к другу и обнять его, сесть рядом с ним и с Балином и разделить с ними возможно последние часы, что им отпущены, но у Торина еще есть дела. Он обходит всех участников похода, находя для каждого слова ободрения и признательности. Сейчас он не в том состоянии, чтобы вселять веру в победу, но обязанности предводителя с него никто не снимал. Двалин и Балин молча сидят вместе, и Двалину вспоминается Азанулбизар: такая же долгая зимняя ночь, когда они собрались всей семьей, осознавая, что на следующий день все может закончиться. Тогда с ними был отец. Это был последний раз, когда они разговаривали с ним. Двалин хотел бы так многое сказать брату, но никакие слова не выразят того, что он чувствует, и он продолжает молчать. Балин бледен и выглядит уставшим, время от времени он оглядывается вокруг с тоской, которая не покидает его взгляда с тех пор, как они вошли в Гору. Ему не по себе здесь, и Двалин может только догадываться, чьи лица он видит, глядя в пустоту, чьи голоса ему слышатся в покинутых залах. Впервые он думает, что Балину, может, и не стоило возвращаться сюда. Может, было бы лучше, если бы никто из них сюда не приходил. Двалин старается не думать о видении, в котором карие глаза безжизненно застывают, а кровь течет по груди, пятная белоснежную бороду. - Прости, - внезапно произносит Балин. – Жаль, что так и не удалось предотвратить войну. Теперь остается только надеяться на лучшее. - Мы должны защитить Торина, - говорит Двалин, и Балин кивает, как будто знает об открывшемся ему будущем. Двалин задумывается, стоит ли предупредить брата о его собственной судьбе, но решает промолчать. Вряд ли он захотел бы знать об этом заранее. Вместо этого он протягивает руку, находя ладонь Балина, и сжимает ее. И впервые за все последнее время брат искренне улыбается ему. Голоса переговаривающихся гномов стихают, и Двалин поднимается, отправляясь на поиски Торина. Никто из отряда не может сказать, куда он направился, но у Двалина есть смутное предположение. Он идет по коридорам, покрытым пылью, спускаясь по узким лестничным пролетам и, наконец, перед ним открывается огромный завораживающий своим величием Тронный Зал. Из тени проступают очертания гигантских статуй. Сейчас, когда зал освещен лишь светом звезд, проникающим через глубокие световые колодцы, никто кроме гномов не смог бы различить их во тьме. Никто кроме гномов не смог бы пройти по узкому переходу, ведущему к полуразрушенному трону. Или разглядеть на нем одинокую сгорбившуюся фигуру. Двалин подходит ближе и склоняет голову, как сделал бы, если бы зал был ярко освещен факелами, и сотни гномов смотрели бы с верхних галерей, как это бывало прежде. Торин горько усмехается. - Не смейся надо мной, Двалин. - Я не смеюсь. – Он твердо встречает взгляд синих глаз, но ему не нравится то, что он видит. Торин выглядит печальным и подавленным, совсем непохожим на гордого короля, готового вести за собой народ. Его плечи ссутулены, и, завернувшись в меховую мантию, он сейчас напоминает напуганного ребенка, забившегося в дальний угол кровати. Разбитая, треснувшая спинка трона и зияющая пустотой выемка, в которой должен был быть Аркенстон, довершают картину разорения. - Ты достоин этих почестей и не только их, и ты их получишь, - убежденно говорит Двалин. – Никто не заслуживает этого больше, чем ты. Торин отводит взгляд, и Двалин в который раз корит себя за излишнюю прямоту. Ему всегда было далеко до балинового красноречия, но он никогда прежде так не завидовал брату. Какое-то время они оба молчат, но Торин знает, что Двалин не уйдет по своей воле. - Я сказал тогда, что я – не мой дед. Это правда. Какое бы проклятие не овладело его разумом, он был великим гномом. Он знал бы, как справиться с этим. – Торин откидывается на спинку каменного трона и закрывает глаза. – Мне здесь не место. - Это чушь, и ты это знаешь, - резко говорит Двалин. Торин не отвечает. - Ты привел нас сюда через полмира. Мы последовали за тобой – все, даже мастер Бэггинс - хотя могли не раз повернуть обратно. На кой, ты думаешь, нам это сдалось? От нехер делать? - Я привел вас к погибели. - Может быть, но мы это знали. - У Двалина чешутся руки вбить хоть немного здравого смысла в и без того не очень здоровую башку его короля. – Мы пошли за тобой, потому что мы верим тебе, Торин. Мы пошли за тобой, потому что ты – наш предводитель, и за тебя мы готовы сражаться. И мы пойдем за тобой до конца. Я не только за себя сейчас говорю. Торин поднимает на него усталый взгляд. - Откуда ты знаешь? - Любой, у кого есть глаза, это видит. Но вообще-то я говорил с ними эти полгода. Как и ты, между прочим, так что ты тоже должен знать. Торин снова прикрывает глаза. - Помнишь, Гэндальф посоветовал мне бежать? Я достиг Эребора, и Азог все еще преследует меня. Бежать больше некуда. Он отнимет все, что у меня есть, все, что мне дорого. – Торин криво улыбается. – Хотя это все равно не имеет значения, если на этом все закончится. Возможно, от судьбы просто нельзя убежать. - Если бы я в это верил, то давно сошел бы с ума. Я пытаюсь изменить судьбу вот уже восемьдесят лет, Торин. А ты говоришь мне, что все напрасно? Торин молча смотрит на него. Его глаза блестят в полумраке, словно от непролитых слез. - Вили не верил в это, - упрямо говорит Двалин. И добавляет, сам не зная почему: - И Бильбо тоже не верит. Торин продолжает молчать, не соглашаясь, но и не возражая, и Двалину хочется считать, что это что-нибудь да значит. - Идем со мной, - произносит наконец Торин, вставая с разрушенного трона. – Давай найдем спокойное место. Если завтра все будет кончено, я хочу провести оставшееся время с тобой. Держась за руки, они идут к жилым покоям. Торин направляется к комнате Двалина, и тот не задает вопросов, даже когда они проходят мимо коридора, ведущего к личным покоям королевской семьи. Они опускаются на узкую постель, раздевая друг друга без лишних слов. Двалин смотрит будто со стороны, как его пальцы – в шрамах и мозолях - распускают шнуровку ториновой рубахи и касаются покрытой темными волосками груди, и думает, что это должно быть странно: оказаться здесь, на этой кровати, которая принадлежала ему, когда он был еще мальчишкой, а Торин – всего лишь его лучшим другом. Тогда самым неприличным, что они на ней делали, была игра в кости и распитый на двоих бочонок пива, который Торин стащил из запасов отца. Последствия были не самыми приятными. Но сейчас, когда они медленно целуются, не торопясь размыкать объятия, и Торин утягивает его за собой на постель, он не думает о последствиях. Они знают каждый дюйм изборожденной шрамами кожи, которую можно ласкать и гладить, и пробовать на вкус, сохраняя до мельчайших подробностей в памяти на случай, если завтра одному из них останутся лишь воспоминания. Они были вместе бессчетное число раз, но редко вот так: касаясь нежно и трепетно, не торопясь утолить желание, зная, что оно может оказаться последним в их жизни. Двалин погружает руку в густые темные кудри с серебряными прожилками, наслаждаясь тем, как они струятся, обвивая его пальцы. Торин прижимается губами к синякам на его горле и опускает руку, касаясь чувствительной кожи на внутренней стороне бедра. Они любят друг друга, стремясь подарить все мыслимые и немыслимые ласки, принимая и отдаваясь, двигаясь в едином ритме, пока один за другим не достигают высшей точки. После, когда они вытягиваются на смятых простынях, Торин первым нарушает молчание. Он спрашивает о видениях, и Двалин рассказывает ему все, каждую деталь, которую он запомнил, вплоть до зажимов в испачканных кровью волосах Фили, и того спокойного, умиротворенного выражения, которое он видел на бескровном лице друга. Торин слушает его, не перебивая, и рассеянно поглаживает длинные белые рубцы на руке Двалина, оставленные когтями варга вскоре после Азанулбизара. Он не озвучивает своего мнения, не предлагает бессмысленных заверений, что все будет хорошо, или прощения за то, что Двалин столько лет хранил свою тайну. Вместо этого он берет ладонь Двалина и целует ее, и они сидят молча, не желая нарушать тишину ненужными словами. Когда они возвращаются, остальные тихо лежат на своих спальниках, хотя обычного храпа и сопения не слышно. Торин устраивается рядом с племянниками, а Двалин ложится рядом с Балином. Брат должно быть, слышал, как он пришел, но он не открывает глаза, и Двалин еще долго смотрит на его спокойное лицо, перед тем как его одолевает тревожный неглубокий сон. - Нет. Это совершенно неприемлемо. Если бы над ними не висела чудовищная угроза, Двалин бы уже хохотал во всю глотку. Один вид Бильбо Бэггинса в свисающей до колен мифриловой кольчуге был донельзя уморителен, хотя Двалин первый сказал бы, что награда более чем заслужена. Но негодующее выражение на круглой хоббичьей мордахе – это нечто. Бильбо выглядит так, словно собирается прочитать Торину нотацию о недопустимости ношения кольчуги перед вторым завтраком, ничуть не представляя себе истинной ценности подарка, а Торин смотрит на него, словно у Бильбо выросла вторая голова. Их король умеет произносить торжественные речи, но хоббичьи традиции остаются за пределами его понимания. - Это будет считаться оскорблением всего нашего рода, если ты отвергнешь подарок, - Фили дружески хлопает Бильбо по плечу, когда становится ясно, что у Торина не осталось аргументов. – Представь, что ты вручил кому-нибудь прекрасный чайный сервиз на свой день рождения, а твой подарок отвергли. Вот как ты сейчас. - О. – Бильбо неловко расправляет подол слишком длинной кольчуги. – Я понимаю. Ну что ж, тогда… я прошу прощения. Она очень милая. Милая. Гномы дружно вздыхают. Торин открывает рот и, помедлив, закрывает его снова. Ситуацию спасает Бофур, которому всегда удавалось лучше других понять, как устроены хоббичьи мозги. - Правда же? – просияв, говорит он. – И вдобавок ужасно полезная. Ее никакой стрелой не пробьешь. Давай еще шлем тебе подберем. Он берет Бильбо под руку и утаскивает его, пока тот бормочет слова благодарности. Торин ошеломленно поворачивается к Двалину. - Милая? Да уж, полурослики, и впрямь, очень странный народ. Глядя, как Бильбо и Бофур выходят из оружейной, Двалин вспоминает, что так и не сказал Торину про Аркенстон. Он не представляет, с какой стороны к этому подойти, и не уверен, что это не разрушит хрупкий мир, которого они достигли. Сейчас Торин держит себя в руках, но это явно требует усилий с его стороны. Ярость, которая жжет Двалина изнутри, скоро сможет вылиться на Азога и его приспешников, а Балин выглядит спокойнее теперь, когда перед ним поставлена конкретная задача. Напряженность между членами отряда спала перед лицом внешней угрозы. И Двалин не собирается нарушать это шаткое равновесие, признаваясь в измене. Только не сейчас. Но факт остается фактом: кроме них с Бильбо никто не знает о том, что Аркенстон лежит в тайном месте глубоко под Горой. И если они оба погибнут, камень будет потерян навсегда. Может, это и к лучшему. Старое королевство лежит в руинах, а уцелевшее сокровище лишь сводит с ума их короля и разжигает жажду обладания у врагов. Пусть Сердце Горы останется легендой, а Эребор возродится вновь без постоянного напоминания о былых днях, которые уже никогда не вернутся. Но прежде им предстоит битва, и никто не может сказать, чем она закончится. Двалин всем сердцем надеется, что их взломщик выживет в кровавой бойне, в которой он никогда не должен был участвовать – миролюбивый хоббит, который любит книги и ценит красоту, и все, что растет на земле. Бильбо обязательно выживет. Он вернется в свой дом, по которому так скучает, и будет счастлив. Он будет сидеть за своим опрятным столом, глядеть в круглое окошко и вспоминать их. Может, он даже напишет книгу об их походе, чтобы эта история сохранилась в памяти потомков. Двалину хочется в это верить. Снаружи солнце ослепительно сияет на выцветшем зимнем небосклоне. Двалин жмурится, выходя вслед за Торином. Свет кажется еще более ярким, отражаясь от заснеженной равнины и укрытых плотным белым покровом предгорий. Бильбо улыбается, стягивает шлем и встряхивает кудрями, подставляя лицо легкому ветру. - Какой славный день, - с сожалением говорит он. – Трудно поверить, что что-то плохое может случиться, когда так светит солнце. - Солнцу все равно, что тут у нас творится, дружище, - отвечает Бофур, кладя руку ему на плечо. В преддверии того, что вскоре должно произойти, все эти дружеские жесты вдруг обретают особое значение. Гномов мало интересует солнечный свет или голубое небо, но нельзя отрицать преимущество в виде отличной видимости, так что Двалин не собирается лишний раз ворчать. Их небольшой отряд спускается вниз к эльфийскому лагерю, где Торин и Балин присоединяются к другим главнокомандующим и Гэндальфу в шатре Трандуила для последнего совещания. Посланные на разведку вороны заметили армию орков примерно в четырех часах марша к северу, так что у них еще есть время подготовить горячий прием. В лагере царит оживление: люди и эльфы озабоченно снуют туда-сюда, седлают лошадей, проверяют оружие и переговариваются каждый на своем языке. Несколько гномов из Железных Холмов – скорее всего личная гвардия Даина – явно чувствуют себя здесь неуютно, как и сам Двалин, да и остальные. На них бросают подозрительные взгляды, терпят как вынужденных союзников, но ни капли не доверяют, и даже не скрывают этого. Впрочем, это чувство взаимно. Двалин шкурой ощущает нервное напряжение в отряде. Даже Бильбо не улыбается, с тоской глядя на запад. Где-то в той стороне, за лесом и Мглистыми Горами, находится его дом. И Двалин понимает, что он должен сейчас чувствовать. Высокая эльфийка с длинными рыжими волосами направляется к ним, обращась к Двалину, видимо, потому, что он выше остальных. Он узнает в ней одну из тех стражей, которые схватили их в Лихолесье. Умелый воин. И теперь они на одной стороне. Она не улыбается, но и не кривит высокомерно губы, как все остальные эльфы при виде гномов. - Меня зовут Тауриэль, - представляется она. – Я капитан королевской стражи. Владыка послал меня сообщить, что ваши принцы и хоббит будут под моей защитой. Мы займем позицию вон там, южнее, чтобы атаковать врага, как только он подойдет на расстояние выстрела, но при этом не попасть в ловушку. - Звучит толково, - признает Двалин. Бильбо выглядит расстроенным, но ничего не говорит. Эльфийка обводит взглядом их отряд, и неожиданно на ее лице появляется что-то похожее на улыбку. Двалин оборачивается и видит сияющее лицо Кили. Проклятье. - Мы снова встретились, моя госпожа, - произносит младший торинов племянник, пытаясь изобразить обворожительную улыбку, ну, как он ее понимает. – И, по крайней мере, на этот раз нас не разделяет решетка. Фили посылает ему предостерегающий взгляд и бормочет что-то вроде «Веди себя пристойно!» Кили закидывает руку ему на плечо и подмигивает. И вот сейчас Тауриэль совершенно точно улыбается. Махал, сжалься. К счастью появление Торина избавляет его от необходимости вмешиваться. Король направляется в их сторону, поправляя вернувшийся к нему эльфийский клинок, и Гэндальф следует за ним. Они обмениваются парой слов, которые Двалин не может разобрать, а потом маг кладет руки Торину на плечи. Должно быть, его слова находят должный отклик, потому что Торин слабо улыбается, подходя к Двалину и остальным. - Настало наше время, друзья, - говорит он. – Покажем бледному выродку, кому принадлежит Эребор. Попрощавшись с отрядом, принцы и Бильбо отправляются вместе с Тауриэль к отряду лучников. Двалин замечает упрямый взгляд, который Кили посылает Торину, и ловит себя на нехорошем предчувствии. Но сейчас нет времени об этом задумываться.