Ямочки

Второй час ночи. Почему ему не спалось, Тилль представления не имел. Вообще, в последнее время его всё чаще одолевали и неясные мысли, и всякие покалывания и потряхивания в неожиданных местах, словно организм начинал напоминать о своём далеко не юном возрасте. Линдеманн в который раз обвёл глазами утонувшую в полумраке спальню, привычно задержав взгляд на зеркальной поверхности двери гардеробной. Замысловато отражавшийся в ней бледно-розовый свет настольной лампы снова кольнул раздражением. С недавних пор Рихард взял моду спать с включённым светом, чего Линдеманн категорически не переносил. Ну, не мог он засыпать в освещённом помещении! Причём дожидаться, пока Круспе отправится в страну Морфея, и втихую выключать лампу возле кровати было бессмысленным. Любовник тут же просыпался, и Тиллю доставалось по первое число. Тяжко вздохнув, Тилль перевернулся на правый бок, натянул одеяло на остывшую кожу плеча и принялся разглядывать спокойно сопящего Рихарда. В отличие от мающегося бессонницей Линдеманна, тот безмятежно похрапывал, лежа на спине, как и полагается всем лидерам по жизни. Во сне Рихард не менялся, по-прежнему оставаясь ослепительно красивым и столь же желанным для Тилля: примятые поблескивающие чёрные пряди, тщательно прокрашенные, без единого седого волоска, прямой, аккуратный нос, задиристо вздёрнутый вверх, мерно вздымающаяся рельефная грудь, упругие накачанные плечи, легко угадываемые под одеялом очертания сильного крепкого тела, вызывающего приятное томление внизу живота. Хотя, время – противная штука, оно не пощадило и его. Сейчас Круспе мало напоминал того безбожно красивого засранца с наглой ухмылкой, каким он был лет двадцать назад. Целая свита мелких и не очень морщинок, окружающих сомкнутые во сне веки, резко выделяющаяся носогубная складка на расслабленной ночным отдыхом коже лица, опущенный вниз уголок рта. Он смешно хрюкнул, тихо всхрапнув, и Линдеманна окатила волна умиления. Совершенство тоже храпит и стареет, как ни пытайся хорохориться и молодиться, однако и в этом моменте были свои плюсы. Додумать философскую мысль на излёте ночи ему не дали. Круспе перевернулся на левый бок и, поёрзав подбородком по подушке, открыл один глаз. И тут же заворчал, стараясь казаться разозлившимся. – Иди и смотрись в зеркало, считай свои морщины, – язвительным бубнёж у него явно не получился, потому что губы неминуемо расползались в шаловливой усмешке. – Ты не спишь? – глупо спросил Тилль и почему-то обрадовался, словно ему надоело бодрствовать в одиночку. – Твоя идиотская улыбка мне прямо в лицо разбудит лучше любого фонаря, – Рихард зевнул, сверкнув безупречной белизной зубов, потёр кулаком глаз и, поудобнее завернувшись в одеяло, спросил: – Ну, и чего не спим? Внезапно Тиллю пришло в голову кое-что уж совсем несусветное. – А помнишь, как мы с тобой трахались в первый раз? – Мы так нажрались, что у нас ничего не вышло, – засмеялся, окончательно просыпаясь, Рихард. – На следующий день снова накатили для храбрости... – почти смущенно пробормотал Линдеманн. – И опять ничего не получилось... – Потом мы целую неделю ходили трезвые и злые... – И, наконец-то, о небо! – Круспе снова опустил плечи на подушку и прикрыл руками глаза. Локти мелко затряслись от хохота. – Ты был преисполнен такой решимости, что я засомневался – а стоит ли вообще? Круспе провёл ладонями по лицу, затем опустил их вниз, складывая друг на друга поверх одеяла. В его взгляде отразилась вся мечтательность воспоминаний, улыбка была тёплой и такой радостной, что Тилль даже не сомневался – этот незапланированный экскурс в прошлое доставил удовольствие не ему одному. – А потом ты кончил практически мгновенно, – продолжил Рихард, – и ещё раз, и ещё. – Ты так злился на меня... – щеки Тилля обдало жаром изнутри, и он с изумлением понял, что покраснел. – А, кстати, какого черта ты таким «скорострелом» оказался? Я тогда забыл тебя об этом спросить. – Круспе повернул голову и требовательно уставился на Линдеманна. Тилль отвёл глаза, его охватило совсем уж какое-то не мужское смущение. Одно напоминание об этом немыслимо далёком времени и происшедшем с ним тогда казусе вызвало целую бурю чувств. – Ляг на живот, я тебе покажу. Рихард с сомнением оглядел Тилля, хмыкнул и перевернулся, подложив руки под голову. Линдеманн поёрзал, опускаясь ниже, и отогнул край одеяла с обнажённого тела любовника. Едва касаясь пальцами, провёл рукой по коже, не такой упругой и гладкой, как когда-то в далекой молодости, и уже не такой бархатисто-загорелой, как хотелось бы самому Рихарду. Тилль очень хорошо помнил, как легко вздрагивала эта роскошная спина от каждого его прикосновения. Как покорно никли плечи, и мощной мускульной волной легко перегибалась поясница. Как напрягалась шея от невесомых поцелуев, а веки дрожали и взметались вверх, открывая затуманенные страстью глаза. А еще Тилль помнил крупную каплю пота, медленно скатывающуюся по глубокой ложбинке позвоночника, которую так удобно было целовать. Капля катилась и катилась, и Линдеманн зачарованно наблюдал её поблёскивающий путь, пока она, ускорив свой бег, не запутывалась в едва заметных светло-золотистых волосках на крестце. Проследив её движение до конца, Линдеманн внезапно увидел то, на что обычно не обращал внимания – две трогательные ямочки на пояснице, неглубокие, с заманчивой тенью на самом дне. Они и сейчас никуда не делись, и Тилль, склонившись ниже, дотронулся поочерёдно до каждой. Знакомая дрожь пробежала от пальцев вверх по руке и плечу, до самого сердца. Он помнил, как тогда, в один миг, с него слетело и яростное желание, и острое возбуждение, и вязкий морок похоти. Он почти плача от невыносимой нежности, сдавившей тяжёлым обручем грудь, прижимался губами к этим тёплым, зазывным ямочкам, понимая, что любит, любит... Ну, как тут было устоять! Уже не смущаясь, Тилль приподнялся на локте и поцеловал одну из них: – Вот это, – прижался губами к другой, – и вот это. Я думал, что я умру от восторга прямо у тебя за спиной, когда разглядел твои ямочки. Линдеманн оглаживал спину и ягодицы Круспе, ожидая от него чего угодно: обвинений в сопливом старческом романтизме, саркастичных шуток или просто оглушительного смеха. Но ничего этого не произошло. С лёгким вздохом Рихард развернулся, притянул Тилля к себе и без тени улыбки крепко поцеловал в губы. Снова и снова, не закрывая томно поблёскивающих глаз. – Ты такой сентиментальный, Тилль. Как и все поэты, – потом уютно устроился щекой на его плече и с полушутливой грустью в голосе произнёс: – Вот стану я совсем старым, не будет у меня никаких ямочек, и ты меня разлюбишь. Вытянув губы, снова чмокнул куда-то под ключицу и, протянув руку, выключил, наконец-то, проклятый свет. – А сейчас давай спать! Тилль обнял его, прижимая к себе, закрыл глаза и улыбнулся в обволакивающую долгожданным сном темноту. «Я буду любить тебя и через десять, и через двадцать лет. Так же, как и в тот день, когда впервые коснулся тебя. Буду любить и дольше... и даже сильнее...»