Слеза обреченного дьявола при полной луне

Пришедший к нам всяк знай закон: Поднявший меч — да будет им убит; Предавший — да будет предан; Идя путем лишения и боли, знай! Да будешь ты лишен всего и болью захлебнешься. Так говорила мне она и все слова, и каждый звук, как будто вбивал в землю всё глубже, в могилу заколачивая без гроба. Я стал лишаться силы над собой, и я — не я, и свет вокруг… всё меркнет… Осталось лишь оконце. Закон космический — Возмездия. То, что делал ты, к тебе же и вернется. Мир стал размером с форточку. Как со мной могло случиться ЭТО?.. Он остановился, подошел. И сказал: «Аэрис?..» Не веря. Секунды я смотрел сквозь узкую щелочку, но и она закрылась. Нет больше сил. И я — не я… Как колесо, по кругу всё пошло. Я знал, кто она есть и, что я сделал ей. Не только ей. Очень-очень редко она давала мне на мир взглянуть, как в дырку сквозь замок или чуть больше. Я знал, и было то не раз — не сделать ничего: не убить врага и не разрушить — в секунды пре-се-че-но. И… Я падаю, я поглощен… Вокруг безмолвная без света пустошь. Нет ничего. И я никто. Так, раз за разом, я перестал — лучше ведь хоть что-то... А может, лишь мучительная агония? Я видел всё и слышал. И даже, вроде, что-то мог. Нет, лишь иллюзия… Если рядом кто-то был, они в один голос вздыхали: «Аэрис! Что случилось?» Эта грусть как в червоточину струилась из зрачков. Почти привык, что в зеркале не я. Бессилье. Горький опыт. Но нечто моё есть. Терплю. Пусть. Лишняя секунда жизни. Но было. И уже не раз. Просто, вдруг, она меня брала — и отпускала. Всего. Когда рядом никого. К примеру, ночью. Я — снова я, вот — мои руки, в луне мерцает волос. Но, как хорошо она вышколила, даже выдрессировала меня: рыпнись, рванись, не так что сделай, и вот, смотри в зеркале, песком из пальцев ускользает твоя гримаса на чужом лице. А дальше пустота и бездна. И в этот раз. Очнулся. Будто ночь? Свет слабый. Стены словно из бумаги. Встал. Закутался в какую-то простынку. Хн. Клауд. Вот под одеялом спит. Я зверь в ошейнике, наморднике, цепях и кандалах. Своё место знаю. Хуже уже нельзя! И отвернувшись, сдвинул рамку-дверь. Как странно… Где я? Корявые деревья. Не темно. Ни звука. А дорогу что, пьяный делал? Нет. Можно по-другому. Тихо закрыл дверь. Сел на дощатый пол и свесил ноги. Слова не те, другие: Склон гор посеребрен луной, Весь сад наполнен полнолунья светом. А меж деревьев дорожка вьется змеёю или птицей с пóдбитым крылом? Бередят душу и вернут былое, Ночные ветры, — из-за вас я здесь. В полночный час фиалки распустились, Цветов дыханье — яд… Я гость забытый и никем нежданный, Я тенью бесприютною сижу. Скользя сияньем трáвы качает грусть, Как ночь тиха. И слезу не сдержишь. Я в простыню завернут, как древний бог. Но та Богиня, что победила. Готов поспорить, что волосы за спиной сейчас цвета тех дымчатых котов, что когда-то видел. Луна в лицо. Вдруг резкий щелчок — открылась дверь. Дыханье чье-то остановилось. Чье-то? Не успела… Я ухмыляюсь от души, какое мне-то дело? Не шелохнусь. — Что ты здесь делаешь??! Медленно поворачиваю голову. Да, Клауд Страйф. Не в неглиже… Смотрю внимательно в глаза. А что здесь скажешь? Шум какой-то. Проснулся. Дверь открыл, а там… Не может быть! Точно он! И не мигая в глаза смотрит. Рука привычно потянулась за спину… Так нет же ничего! И рядом нет! И он — и без меча и даже босиком! Взгляд за спину. О, нет! — Где Аэрис? Что ты с ней сделал?! Тоскливо до зубовной боли. Она не предъявляет власть. Зараза! Нет, второй раз бы не убил, но место в разных нам мирах. Отвернулся. Пусть делает, что хочет. Тапками меня забьет? Эх, улыбнуться бы, но нет сил. А было б весело, если б прямо сейчас… — Что Она сделала со МНОЙ? — мрачно. Он ошарашен. Чую. И всё не то, и всё не так?! Ведь, в самом деле — это Моё тело! Я лучше полюбуюсь на луну. Мгновенье — и жизнь чуть длиннее. Но правда — это только правда есть. — Ложись-ка лучше спать, — сквозь зубы. Отстань. Тошно. — С утра тебе Аэрис будет. Стоит — молчит. Плевать. А мне приятно его видеть? Когда нет сил даже отвести взгляд… И та слеза, что была в словах. Что не должно быть никогда. По лицу стекает.