***
— Это не я, а Джейн увела твоего парня-брата, — блондинка парирует это без обычного энтузиазма, она слишком устала после тренировки, ей просто хочется сесть в свою машину и оказаться наконец в изолированном от внешнего мира вакууме, — если хочешь закидать её машину яйцами, то эта — моя. — Ты подвезёшь меня, — и это совсем не похоже на вопрос. Медисон сильнее сжимает папку с конспектами в руках, отчего белеют костяшки пальцев. — Ты подвезёшь меня? Рука Китти замирает на дверной ручке собственной машины, ровно как замирает и картинка происходящего на школьной парковке. Светлые брови выгибаются, но только не в обычной полуусмешке, а удивленно; МакКарти совсем это не нравится, но ей не впервые что-то скрывать. Она едва заметно передёргивает плечами, пытаясь снять напряжение, и смотрит на застывшую фигуру блондинки. Она почти уверена, что всё зависит от того, насколько прямой будет в этот момент её спина и насколько уверенно будет звучать голос: — Джейн. Теперь мы подвозим Джейн, а она постоянно пытается занять моё сиденье спереди, и её волосы... Я ничего не вижу за её волосами, если сажусь сзади! — Девушка бесшумно выдыхает и ждёт, пока Китти что-нибудь скажет, но та молчит, и Мед едва удерживается, чтобы не развернуться и не убежать отсюда как можно скорее. — Вообще-то я могу дождаться автобуса, но тебе ведь по пути... Уайлд хмурится: ей не нравится это куда больше Медисон. Она успевает начать сожалеть даже до того, как кивает головой.***
— Чем ты занимаешься ночами? Вообще-то Китти не жаждет общения со своей новой пассажиркой. Но сейчас, искоса исследуя её как обычно сосредоточенное лицо, девушке не дают покоя глубокие тени, наложенные под усталыми серо-голубыми глазами МакКарти. — Я просто... не высыпаюсь, — шатенка мастерски контролирует свой голос, и если бы не пальцы, нервно теребящие подол ярко-красной форменной юбки, — вполне могло бы прокатить. — Не можешь заснуть без братца, который теперь делит гнёздышко с другой? — Уайлд хмыкает и иронично закатывает глаза, возвращаясь взглядом к дороге. Но тогда, когда молчание очевидно затягивается, когда оно чуть ли не отрывает очередной кусок живой плоти от Медисон, она вдруг хмурится: — Это же не серьезно? Вы же не спите вместе? — Все близнецы спят вместе... — Девушка прикусывает нижнюю губу, расценивая свои слова, как фатальную неизбежность. — Лет до трёх! — Китти морщится; она вообще-то совсем не хочет об этом говорить, равно как и Медисон.***
Китти думает, будто знает, что правильно, а что нет. Китти не пытается сблизиться с кем-либо, потому что каждая такая попытка обычно венчалась сплошным разочарованием и дикой опустошенностью в виде последствия. Она не видит в людях ничего святого. Если бы она могла зацепиться хоть за какую-то нить, за кусочек порванной ткани со штанины... но нет. Ей кажется, что её не спасает ничего. Эта глубокая разочарованность в человеческом роде порождает внутри огромную многовековую хандру. Китти шутит и улыбается, не давая окружающим раскрыть её, и в то же время держит барьер, через который никому не пройти, пока она внимательна. Медисон слишком отвлечена, чтобы пытаться понять Китти Уайлд. Она лишь удивляется, когда та предлагает заехать за ней завтра перед школой. Значит, теперь не придётся придумывать глупые отговорки и оправдания для брата: дружба с Китти, пусть и звучит фантастически, — предлог, за которым не следуют более вопросы. В голове Медисон мозаика из колотых бритвенных лезвий. Она считает осколки, пытаясь отвлечься от болезненных ощущений из-за незримых прохладных пальцев, которые продавливают виски и шарят нетерпеливо в животе. Она совсем не пытается объяснить, почему с ней это происходит. Она лишь чувствует себя тотально уязвимой и что вся её броня не толще оболочки паучьего яйца, которое они рассматривали на уроке биологии. Медисон не понимает, почему раньше всё было куда проще. Когда они были в летнем лагере, когда Мейсону впервые понравилась девочка, когда он начал ухаживать за ней и проводить меньше времени с сестрой, Медисон заболевала. Местные медсёстры ставили ей какой-нибудь глупый диагноз, что-нибудь вроде переутомления или гиперинсоляции (последнее звучало особенно устрашающе), и брат-близнец сразу же бросал любое своё увлечение, проводя с сестрой едва ли не каждую минуту. Раньше всё было куда проще. Теперь Медисон игнорирует тихие вкрадчивые стенания, скребущиеся изнутри собственного тела, и пытается справиться с недугом сама. Она сокращает "пересечения" с братом до минимума и думает, что это именно то, чего хочет он сам. Она смотрит на то, как он держит руку Джейн, и улыбка её совсем незаметно дрожит, а желудок сжимается в нервный комок. Она первой закрывает дверь в свою комнату, когда раньше та всегда была настежь распахнута, чтобы Мейсон без труда мог заглядывать туда прямо из своей комнаты, расположенной напротив по коридору. Медисон лежит по полночи без сна, потому что Мейсон больше не приходит, чтобы перед сном поваляться с ней на кровати и обсудить какую-нибудь ерунду. Эта невинная привычка частенько заканчивалась тем, что он засыпал первым, так и не покинув её комнату, и раньше она целовала его в щёку и укладывалась так близко, что их носы едва соприкасались. Теперь она ворочается и прячет лицо под пуховым одеялом в надежде задохнуться и больше не мучиться. Медисон думает, что сама виновата в том, что запертые провода болезни переплетаются и множатся, что они вылизывают поврежденные стенки её самообладания, а тонкие ветви саморазрушения изгибаются, причудливо тянутся и заползают в открытый рот, в горло, в лёгкие. Когда она наконец засыпает, под самое утро, ей снятся печальные и дивные лица, проступающие на порезанных ладонях, — они всегда прячут несовершённые телодвижения и недосказанные предложения. Она просыпается от разрывающего звука будильника и избегает встречи с братом хотя бы до завтрака; перед её воспаленными глазами всё ещё стоит тысячетонный гул, раздробивший зрачки. С каждым днём Медисон всё чаще молчит. Мейсон спрашивает, будет ли она доедать свой тост, а она слишком резко выскакивает из-за стола и оправдывается тем, что Китти приедет за ней с минуты на минуту.***
— Ты веришь в это?.. — спрашивает она аккуратно, будто боится прерывать динамику шума так и не пойманной радиоволны. — В метеорит? Блондинка удивленно щурится, недоверчиво косясь в сторону своей пассажирки. Медисон впервые, наверное, заговорила первой во время их совместной поездки. — Метеорит? — Китти переспрашивает, но лишь чтобы убедится, что ранее заданный вопрос не был продуктом её воображения. — Об этом не говорят в новостях, но в интернете... — Медисон задумчиво поджимает губы, продолжая смотреть прямо перед собой. Потом она начинает цитировать, будто читая новостную ленту MySpace прямо сейчас. — Метеоритное тело войдет в атмосферу Земли уже завтра. Известны координаты и размеры... Если оно не сгорит, то Лайма может превратиться в один большой кратер! Китти хмурится, но совсем не из-за куска камня, который должен расплющить их в ближайшем будущем. — В шесть у нас тренировка, — пожимает плечами черлидерша, — Сью не позволит какому-то камню внеземного происхождения сорвать её планы. Китти смотрит на запястья Медисон, потому что не решается смотреть на лицо, потому что не хочет терять контроль, потому что боится вновь дать слабину. Она уже как неделю не пускает ни одной инцест-шутки. Медисон слишком отвлечена, чтобы пытаться понять Китти Уайлд. Она кусает нижнюю губу и совсем не замечает медного вкуса на языке. Она переворачивает руки, пряча переплетённые вселенные, а Китти думает, что единственный выход для неё в том, чтобы чёртов метеорит свалился на них прямо сейчас.