Сволочь

Он снова смотрел на меня. Смотрел этим ледяным ненавидящим взглядом презрительных голубых глаз, ежесекундно напоминая, какая я грязь. С того самого момента, как я проснулась в поезде на верхней полке и обнаружила, что сплю не одна, моя жизнь превратилась в полнейший кошмар. Мы спали валетом, полусидя, уперевшись каждый в свою стенку, неудобно изогнув спины и шеи, которые сразу же начали болеть после пробуждения. И он не спал – сложив на груди руки, он молча уничтожал меня этим своим взглядом, как только я разлепила глаза и увидела его. В голове было пусто и плохо, отчаянно хотелось пить и немного тошнило, но этот взгляд заставил меня потерянно замереть. - Ты кто? – осипшим после выпитого и выкуренной за ночь пачки сигарет голосом, с надеждой на адекватный диалог, попробовала прохрипеть я. Но он лишь презрительно оглядел меня с ног до головы этими своими ледяными, жуткими до ужаса глазами и, зевнув, легко спрыгнул с полки и вышел из купе, хлопнув дверью. Я потом видела, выходя пару раз в тамбур и туалет – он так и стоял в коридоре, возле открытого окна, часа три, до самого Симферополя. И ни с кем из наших – ни с кем – так и не обмолвился ни единым словом. Но каждый раз, когда я протискивалась в коридоре мимо него, я чувствовала, как холодный взгляд его ненавидящих глаз буравит мне спину. То, что он не разговаривает ни с кем – это нормально. Мы обговаривали это «на берегу». Если ты не хочешь – ты можешь ни с кем не знакомиться. Просто следовать вместе со всеми, наслаждаясь тем, что ты не один. Наш Админ специально все это проговаривал каждому по несколько раз. Я знаю это, потому что мы вместе придумывали, как все устроить. Но. Но с этим – что-то не так. Мы все ненормальные в этой поездке, но этот мне кажется наиболее ненормальным. Почему? Не знаю. Наверное, потому, что он настолько не такой, как все остальные, что это сразу же бросается в глаза. Не знаю, как другие не видят этого… Или, может быть, все это потому, что я не верю ему. Я не верю, что он тоже хочет сдохнуть в ближайшее время. И еще я не могу понять, за что он ненавидит меня. И вообще – за что мне все это. Сначала Админ, теперь, когда я приняла решение – эти следящие ненавидящие глаза идеального, в моем понимании, парня. Когда-то давно, когда я думала, что буду жить – я бы душу продала за то, чтобы проснуться с таким на одной полке. Да что там – просто посидеть рядом было бы здорово. Он такой… такой…. Идеальный. Голубоглазый и сильный. Смуглый и светловолосый. Уверенный в себе и пропитанный презрением ко всем остальным. Мечта. Сказка. Если бы он не ехал с нами и не отравлял этим своим презрением мои последние дни. Сволочь. Мы – клуб самоубийц, как бы затасканно это ни прозвучало. Сообщество людей, решивших покончить с собой, и ищущих в этом поддержки и помощи. Наша группа в социальной сети насчитывает более десяти тысяч подписчиков. Но официально, естественно, все выглядит более безобидно – Админ предлагает помощь тем, кто стоит на краю. И он, действительно, хочет помочь. Очень старается. Делает все возможное, что, как ему кажется, надо бы делать и говорить. Так это выглядит даже в разрезе личных сообщений, которыми, в основном, и живет наша группа. Общедоступные обсуждения – это только прикрытие. Админ, правда, старается. Но этого недостаточно. Потому что он всего лишь экономист с незаконченным высшим, почему-то решивший, что он способен помогать балансирующим на краю … Или не помогать. Я больше не знаю. Я больше не верю ему. Не верю с прошлого месяца, когда умер Blood. Пашка. Он не хотел умирать. Пашка был всего лишь глупым подростком, запутавшимся в сложных взаимоотношениях с родителями и одноклассниками. Я все время писала, что ему среди нас не место. А вот Админ, да и остальные с его подачи, воспринимали этого несчастного некрасивого мальчика всерьез. Всерьез давали ему советы, “вытаскивали” из депрессии, подбирали психотропные препараты, ставя диагнозы по описаниям в интернете, и убеждали их принимать… Шаг за шагом они закапывали его все глубже, подводя к пропасти. Blood шагнул под поезд в метро, находясь в невменяемом состоянии от очередной дозы сильнодействующих транквилизаторов, добытых ему кем-то из наших. Админу позвонили в полпервого ночи, чтобы сообщить эту новость. Я уже три недели жила у него – просто как-то так получилось. Он предложил встретиться в реале, а я не увидела повода отказать. Потом Админ предложил зайти к нему – посмотреть какие-то позитивные фильмы, и я пошла. Хотя знала, что мы не будем смотреть никаких фильмов. Но это было не важно. Тогда Админ мне казался чуть ли не божеством. Божеством клуба самоубийц. Казалось, он знает про смерть все. Как истинный Демон или Сатана. Это было так захватывающе притягательно. И он даже в реале меня понимал. Слушал и понимал, не осуждая за срывы, за резаные руки, за ночные кошмары. И я пошла к нему на ночь, а когда он потребовал остаться с ним и перевезти мои немногочисленные вещи из комнаты, которую я снимала на пару с подругой – безропотно подчинилась. Тогда мне казалось, что только с ним у меня все-таки есть шанс выжить. А потом я увидела его улыбку, когда он слушал по телефону сообщение, что Пашка покончил с собой. Он улыбался. И тогда игры кончились. Я поняла одну очень страшную вещь: чтобы клуб самоубийц воспринимался серьезно, надо, чтобы его члены хоть иногда умирали. Хоть изредка. Чтобы потом долго вспоминать их, цитировать их бесполезные раньше слова, оставлять соболезнования на их страницах и публиковать их счастливые и светлые фотографии на стене клуба. Потому что иначе все это несерьезно, и превращается просто в игру. В модные разговоры о желании умереть, и мрачные картинки, посвященные смерти. И тогда наше сообщество ничем не отличалось бы от сотен других. Но у нас умирали. И это и было изюминкой, тем, что придавало особенную притягательность. На смерть Blood’a слетелось множество новых участников, пачками подававших заявки на вступление в группу. В их глазах мы действительно были самоубийцами, отчаянно желающими умереть, и только силами друг друга держащимися на краю. И они очень хотели быть такими же тоже. С нами. Лучшая реклама – это настоящая смерть. И она же и лучший способ напомнить всем членам сообщества, что они регистрировались не для того, чтобы заводить знакомства или обмениваться музыкой. А для того, чтобы умереть. Отличный повод напомнить о неразрешимых проблемах каждого. Заставить задуматься, что пора и ему сделать шаг. Запустить цепную реакцию. Эта наша поездка – традиционный выезд в реал, в котором участвуют только самые проверенные и надежные. Избранные. Находящиеся на последней ступени отчаяния. Те, кто, случись что – не расскажет об этом никогда никому. Каждый год Админ вывозит группы по нескольку раз в красивейшие места, пытаясь доказать, что жить нужно. Каждый год в этих поездках происходят знакомства, мимолетная любовь, бесплодные попытки вырваться и, иногда – несчастные случаи, про которые все в глубине души знают, что это, конечно же, самоубийства. Знают, но молчат. Их было немного – таких случаев. Не более четырех за два года. Не та статистика, при которой Админа могут все-таки вычислить, несмотря на сложнейшие схемы предосторожности, и куда-то позвать для допроса. Но я жила с Админом почти два месяца. И весь последний месяц всеми силами пыталась остаться с ним рядом, стараясь не замечать его отсутствия по ночам, находя оправдания его внезапному холоду и упрямо не слыша прямых откровенных фраз, что чувства остыли. Пока не застала в последний вечер перед поездкой его в постели с другой нашей участницей клуба. И я знаю, кто теперь кандидат на несчастный случай в этой поездке в красивейшие горы Крыма. Но, по большому счету, я этого всегда и хотела. И поэтому я и поехала. Все-таки это лучше, чем поезд в метро. Меня все равно в этом мире ничто уже не удержит. Кучка людей на вокзале, быстрый взгляд – какие же мы все неудачники. Убогие задроты, несмотря на пафосность речей, гитары и палатки в рюкзаках за спиной, словоблудие и цитаты. Из десяти тысяч виртуальных созданий, подписанных на паблик, поехать решились с десяток. Десяток людей, глядя на лица которых, о любом можно было бы сказать, что он неудачник. О любом. И все они искренне полагали, что едут искать себе место для последнего шага. А Админ их разубеждал, все еще играя свою бесконечную роль мессии, изредка озабоченно поглядывая на меня. Но я ничем не могла испортить его игру. Что я могла сказать? Что этот человек дал мне шанс почувствовать себя наконец-то живой? Поверить, что меня действительно кто-то может любить? Забыть свое детство, полное непонимания и отчуждения, и начать жить новой жизнью, полной любви, полной планов на общее будущее? Что он, черт возьми, дал мне впервые почувствовать себя личностью? Но он же потом снова все это забрал. Раньше я хотела умереть, потому что меня никогда не любили родители, после него я хотела умереть, потому что со всей отчетливостью осознала, что будущего – того будущего, о котором я мечтала, которым жила и держалась в минуты отчаяния – его нет и не будет. Я на самом деле ничтожество. Я не достойна любви. Какое мне дело до его новых жертв, если сама я ехала выбрать себе место случайно-сознательной смерти? Мне было хорошо в понимании принятого решения, хорошо, как бы извратно это ни казалось. Все было кончено. Сев в поезд с незнакомыми мне в реале людьми, я хлестала водку, вперемешку с портвейном. Покурим? – пойдем. Закинуться? – да, конечно. Это был поезд в один конец, и было совсем без разницы, что в нем случится, и доеду ли я в Симферополь. Или откину копыта еще в дороге. Плевать. На все было плевать. Пока я, проснувшись за три часа до прибытия, не обнаружила Сволочь на своей полке. И это испортило все. У нас и было, всего-то, пять дней. И все эти дни мне отравил пристальный, ненавидящий и презирающий взгляд Сволочи. У нас было правило – не надо настоящих имен. Мы общались по вымышленным именам, привычным в нашем сообществе. Но некоторые девчонки (естественно) тут же сообщили свои полные имена понравившимся им парням. Мне это было никак. Я любила Админа. Админ меня бросил. И никто в нашем палаточном лагере на берегу Черного моря не пытался завести знакомства со мной. В нем ли было все дело? Не знаю. Он ни разу не сидел со мной рядом. Вряд ли кто-то вообще мог подумать, что нас с ним что-нибудь связывало. Я чувствовала себя ничтожеством, глядя на Админа при свете костра из вечера в вечер. Глядя, как он обнимает Милашку в крови – самую колоритную девушку из нашей группы. И утешала себя, что завтра я точно решусь. А потом все расходились спать по палаткам – парами или поодиночке, на ногах или на четвереньках, в зависимости от состояния, количества принятого алкоголя и всего остального. И у костра оставались лишь я и эта уничтожающая меня взглядом Сволочь. Моя безысходность и его презрительная ненависть ко мне. Глядя в его глаза, я хотела провалиться сквозь землю. Я не могла ни пить, ни курить под этим пристальным взглядом. Я ни на минуту не могла расслабиться и забыться. Он превращал мое существование в ад. А я даже не знала, под каким ником он существует в сети – он так и не представился, а у меня не хватало духу его спросить. Про себя я звала его Сволочью. И мне было жутко сидеть ночью с ним у костра – мне начинало казаться, что он сумасшедший маньяк, выбравший себе в жертву меня. В голове каждый раз всплывали все просмотренные за мою жизнь хорроры, особенно те, где компания молодежи выбирается на природу и там их вырезает какой-нибудь потрошитель. Всех. Если бы Сволочь не ехал бы с нами в поезде – я бы поставила все, что имею, на то, что наша компания станет героями нового хоррора. И я буду первой – той, которую в фильмах обычно не жалко, потому что она неудачница и полная дура. Та, которая погибает, чтобы разогреть зрителя перед основным действием и переживаниями за симпатичных главных героев. На второй день я перестала участвовать в общих пьянках, и стала отказываться и от дури и от таблеток. Меня все равно ничего не брало. Беспокойство от присутствия Сволочи и его осуждающих глаз накладывалось на страх и отчаяние от принятого решения умереть, и все это вместе создавало такую нервозность во мне, что ничего бы не помогло. К тому же… К тому же, под взглядом его прозрачных как лед светло-голубых глаз, я почему-то не могла ничего принимать. Не то, чтобы стеснялась, но… Но каждый раз, когда я отказывалась от предложенного одним из соратников «угощения», тонкие губы Сволочи растягивались в злой, но все же улыбке. Это было так странно и так пугающе – как будто этот ненормальный человек имел власть надо мной. Впрочем, я всю жизнь только и делала, что подчинялась. И всю жизнь искала, кто бы это ценил и кому это было бы нужно. Видимо, этот псих с ненавидящими глазами, каждую ночь сидящий через костер от меня, был последним, кому выпал шанс насладиться моей бесхребетностью. И он считал меня такой же грязью, не заслуживающей даже знакомства, как и все остальные. А днем было море и пляж. Я люблю море. Обожаю его с детства. Могу плавать до бесконечности и, сколько бы ни кидал Админ на меня ожидающих взглядов, я каждый раз возвращалась из дальних заплывов. Я сделаю это. Обязательно сделаю. Но только не в море. В море мне хочется жить. Сволочь не плавал. Он садился в тени, подальше от всех и, засунув в рот зубочистку или травинку, мечтательно смотрел на воду, обхватив руками колени. И почему-то, каждый раз, выходя из воды, я взглядом искала его. Не знаю, зачем. Не могла себе этого объяснить. Как будто ждала одобрения в его ненавидящих холодных глазах, и презрительной злой усмешки, каждый раз появлявшейся на лице, когда мы встречались взглядами. Один раз я попыталась к нему подойти, чтобы заговорить и выяснить наконец, что ему от меня надо. Но, заметив, что я направляюсь к нему, Сволочь демонстративно поднялся и отошел подальше. Это было более, чем наглядно, и очень болезненно. Такие, как он, не заговаривают с такими простушками и ничтожествами, как я. Ему просто было интересно наблюдать за таким жалким созданием, не способным даже решиться на смерть. На то, что, если судить по нашим сообщениям в клубе, мы все жаждали получить. В последний день моря не было - были горы. Экскурсия на Ай-Петри. И я знала, что здесь я решусь. Выходя из вагончика канатной дороги, Админ мягко коснулся меня плечом и прошептал мне в лицо: - Я волнуюсь за тебя, Девочка. Ты же не сделаешь глупости здесь, верно? Он тоже знал. И он улыбался, растягивая пухлые губы, которые когда-то умели так нежно меня целовать. Все было кончено. Мне незачем было жить дальше. Под цивильно огороженной смотровой площадки самой высокой вершины Крыма вниз спускалась узенькая тропинка, ведущая на неогороженный каменистый уступ. Наша группа со смехом спустилась туда и рассыпалась по выступающим над бездной камням, любуясь открывающимся великолепным видом на скрывающуюся далеко внизу Ялту и море. Девчонки, пересмеиваясь, фотографировались на камнях в соблазнительных позах, избегая, впрочем, подходить к самому краю. Я сидела в стороне, на покрытом травой и незатейливыми цветами склоне, издалека наблюдая за ними. За их веселым смехом, звонкими голосами, улыбками. И за тем, как Админ целует свою новую пассию, изредка поглядывая на меня. Здесь. Я сделаю это здесь. Вершина Ай-Петри – лучшее, что можно придумать. Лениво закурив сигарету, я поискала глазами вокруг. Мне не хотелось смотреть на Админа, я бы лучше увидела презрительно искривленные губы Сволочи. Его ненависть в ледяных прозрачных глазах. Пусть это будет последнее, что я увижу. Хотя бы какие-то честные чувства. Но Сволочи не было. Ни в кругу веселящихся самоубийц, позабывших о своем мрачном стремлении, ни на склоне рядом со мной, ни в стороне. Нигде. Вкус сигареты вдруг показался мне горьким. Когда все собрались уходить, я подошла к ним и попросила спускаться вниз, к автобусу, без меня. Сказала, что хочу задержаться минут на пять-десять, чтобы поснимать пейзаж в одиночестве. И подумать. - Но мы же можем тебе доверять, Девочка, правда? – озабоченно спросил меня Админ, касаясь ладонью моей руки. – Ты же не сделаешь… с собой ничего? Мы же здесь именно для того, чтобы вернуть всех нас к жизни. - Конечно же, нет, - странно, но улыбка далась мне очень легко. – Как я могу пропустить наш прощальный костер? Они все говорили мне еще что-то. Но в их глазах не было ни тревоги, ни желания удержать. Им было все равно. Всем было все равно. Как и всю мою жизнь. Я что-то отвечала им, долго махая вслед поднимающейся по тропинке сдружившейся за эти дни группе. И, чувствовала, как между ними и мной разверзается пропасть. Они уходили в жизнь. Мне оставалось только лишь умереть. Так было правильно. Медленно, очень медленно, я подошла к самому краю. Господи, как же страшно. Я всю жизнь боюсь высоты. Голова начинает кружиться, а внутри все сворачивается тугим тянущим комом. Под моими ногами – отвесная бесконечная бездна. Далеко-далеко внизу зеленеют кроны заповедных деревьев, ползет вагончик фуникулера, кажущийся отсюда меньше спичечного коробка. Мамочки. Я не могу. Я даже этого не могу. Что я почувствую, когда буду лететь вниз? Ведь это же наверное будет так долго… Прежде чем меня разметает по кронам этих зеленых деревьев. Ноги начинают дрожать, тело сводит судорогой от отчаянного желания немедленно опуститься на четвереньки, чтобы почувствовать крепость камней под ладонями и ногами. Стоять так, над бездной – невыносимо. Мне кажется, что моя нога сейчас сама соскользнет, или голова закружится настолько, что бездна утянет меня… Надо прыгать. Надо хотя бы прыгнуть, а не безвольно скатиться с обрыва, ломая ногти о камни. Пересиливая себя, вскидываю глаза, чтобы в последний раз увидеть всю эту красоту передо мной. Пытаюсь сделать последний глубокий вдох, чтобы решиться… Но не получается – горло сводит спазмами, тугой ком ужаса внутри мешает, и я судорожно хватаю ртом воздух, словно проглатывая. Пора. И в этот момент сильные руки толкают меня сзади в спину. И тут же притягивают обратно, крепко вцепившись в плечи. Но я этого уже не осознаю. От ужаса я не могу даже думать – работают лишь инстинкты. В последнем рывке разворачиваюсь, балансируя на кончиках кроссовок на самом краю, чудом удерживаясь от падения. Кричать не могу – воздух застрял где-то в горле и, открывая и закрывая рот, как погибающая рыба, вытаращив глаза, я отчаянно сопротивляюсь. Скольжу пальцами по сильным плечам, царапаюсь в кровь, ломая ногти, дерусь, изо всех сил прорываясь туда – подальше от края, на надежную почву, к жизни. Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ! Сильное тело Сволочи кажется мне стеной, я отчаянно, невыносимо, безумно хочу жить! Жить как угодно, пусть в своем низменном существовании, пусть без любви – но только лишь жить, жить! Пожалуйста! Сволочь обхватывает меня двумя руками и оттаскивает от края. Я луплю его кулаками в плечи, захлебываясь в рыданиях, но он совсем не обращает на это внимания. Оттащив меня на тот самый склон, поросший редкими цветами и травкой, он садится со мной на землю, презрительным взглядом отгоняя любопытные взгляды случайной пары туристов. И долго обнимает за плечи и гладит меня по голове, пока я бьюсь в слезах, не в силах ни осмыслить происходящее, ни выдавить из себя хотя бы лишь слово. А потом вдруг вскакивает на ноги и крепко тянет меня за руку. - Они сейчас вернутся. Пойдем. - Ч-что? – я почти ничего не вижу из-за слез и не понимаю, чего он хочет от меня. - Админ сейчас приведет их назад. Он так и не дождался твоего прыжка, и придет узнать, что случилось. Пойдем, - Сволочь требовательно дергает меня за руку, заставляя подняться. И я иду за ним на заплетающихся ногах, совершенно потеряв способность сопротивляться. Он только что меня чуть не убил. Чуть не столкнул со скалы. А я, спотыкаясь, ковыляю за ним – неизвестно куда, вместо того, чтобы дождаться своих. Мы идем долго, слишком долго. Отдаленной частью сознания я замечаю, что мы давно уже прошли предназначенную для туристов часть с маленькими кафешками, зазывалами на всякие развлечения и экскурсии, катанием на лошадях и верблюдах, и теперь идем по бескрайнему дикому плато. Идем неизвестно куда. Сволочь по-прежнему крепко держит меня за руку, и слезы постепенно проходят, оставляя лишь полнейшее отупение и безразличие. Пусть. Пусть делает со мной, что хочет. Мне все равно. - Зачем ты хотела это сделать? – вдруг спрашивает Сволочь, не снижая шага и не оглядываясь. - А? – я непонимающе вскидываю голову, глядя в его широкую спину. - Ты хотела убить себя, - он останавливается и оборачивается. – Почему? В его глазах – все те же холод и презрение. Все происходящее кажется мне нереальным абсурдом. - Ты же тоже хочешь себя убить… - глупо лепечу я. – Ты же один из нас… - Нет, - Сволочь качает головой, и я вдруг с ужасом понимаю, что это правда. Он не из сообщества. Не из клуба. Не самоубийца. – Так почему ты хочешь убить себя? Ведь не из-за того же, что он тебя бросил? Почему ты хочешь это сделать на самом деле? Его вопрос заставляет меня задуматься. Я не знаю, как облечь в слова то, что сжигает меня изнутри каждый день. - Я не знаю, зачем мне жить, - шмыгнув носом, я вскидываю голову, глядя ему в глаза. Кем бы он ни был – но он готов слушать. Готов говорить со мной. Ему интересно. – Я никому не нужна. - А себе? – тонкие губы Сволочи презрительно дернулись, глаза смотрели осуждающе, строго. - Себе… И себе не нужна. Я не умею жить для себя. Зачем, если я никому не нужна? Если я просто ничтожество, - я больше не плачу. Волной накатывает сожаление, что я не использовала свой шанс. – Я не могу больше быть одна. Не могу! Мне так нужно быть с кем-то, мне так надо, чтобы меня хоть кто-то любил! Хоть кто-нибудь!!! Зачем мне жить, если я знаю, что этого никогда не будет! Я срываюсь на крик. Сволочь внимательно смотрит на меня, ожидая продолжения. Но мне больше нечего сказать, кроме главного: - Зря ты мне помешал, - теперь, немного отойдя от шока, я уже понимаю, что он меня спас. – Все равно я сделаю это, только теперь уже не так красиво. Он еще некоторое время смотрит на меня. А потом разлепляет тонкие губы: - Нет, не сделаешь. Потому что я люблю тебя. - Сде… Что ты сказал?! – до меня не сразу доходит. – Ты…ты… - Я люблю тебя, - спокойно повторяет он, и поворачивается ко мне спиной. – Пойдем. Оторопев, я некоторое время смотрю в его удаляющуюся спину. На то, как он вышагивает по цветам и траве, совсем не сминая тонкие стебельки. А потом срываюсь с места, торопясь догнать. - Подожди! Пожалуйста, пожалуйста, подожди! – кричу я и, когда он наконец останавливается и оглядывается, с ужасом выдыхаю. – Да кто ты вообще?! Сволочь некоторое время молча смотрит на меня, а потом вдруг широко улыбается, легко пожимая плечами: - Твой Ангел-Хранитель. … Денег у меня хватило лишь на боковое место в плацкарте, но это совсем не важно. Как не важна ни жара, ни запах потных тел в душном вагоне, ни визгливые крики детей. Я смотрю на сидящего напротив человека, рассеянно глядящего в окно, и улыбаюсь. Это нескромно, но я ничего не могу с собой сделать. Сволочь чувствует мой взгляд и поворачивает голову: - Что? – спрашивает он, чуть нахмурившись. - Ничего, - с глупой улыбкой качаю я головой. И он опять отворачивается, прилипая взглядом к пейзажу за окном. А я улыбаюсь еще шире. На самом деле, мне хочется даже не улыбаться – хочется смеяться, бегать, гоняться за бабочками… А еще хочется петь. Впервые в жизни. Внутри так легко и так радостно – я никогда не чувствовала себя так. Кажется, теперь я знаю, что значит счастье. … Когда я просыпаюсь утром на жесткой полке покачивающегося вагона, Сволочи уже нет. Я знала, что так будет. И, наверное, я больше его никогда не увижу – хотя, кто знает? Как бы там ни было, но я выхожу на вокзале с бесконечной легкостью на душе. И все еще чуть-чуть улыбаюсь. Я знаю, что будет трудно. Что невозможно просто проснуться другим человеком, что люди вдруг не полюбят меня, а проблемы никуда не уйдут. И за жизнь мне придется бороться. Но еще я знаю, что у меня все получится. Потому что где-то там, наверху, есть странный Ангел со светло-голубыми глазами. Мой Ангел-Хранитель, спустившийся на землю на целых пять дней, чтобы спасти меня. Этой любви мне хватит на всю мою жизнь. И я сделаю все, чтобы мой Ангел не хмурился, там, наверху, а одобрительно улыбался.