Я в своей любви эгоистичен

Стоит Ясону вернуться домой, Пифагор сразу понимает: что-то не так. Лицо воина уже не выражает скупую радость от победы, доставшейся столькими жертвами, на него словно упала тень. Юноша замирает и не знает, что сказать своему темноволосому другу. Как назло, именно сейчас, когда так необходимо разрядить обстановку, Геркулес, который тоже был сам не свой, ушёл, ничего не сказав. — Вернулся, мой друг, — нацепив одну из своих наивных улыбок, произносит Пифагор и, когда Ясон оказывается рядом, похлопывает друга по плечу. Тот устало поднимает уголки губ и, тяжело вздохнув, практически падает на стул. Светловолосый юноша тут же начинает суетиться. И как он, глупый, мог забыть о том, что хоть герой и пережил битву, то наверняка набил кучу синяков и ссадин, да и рана от стрелы наверняка ещё доставляла изрядное беспокойство. — Сними доспех, — деловито говорит Пифагор, выуживая из своих запасов целебный травяной отвар, который помогал практически при любых ранениях. — Я осмотрю твою рану. — Не хочу-у-у-у-у, — протяжно и глухо тянет Ясон, уткнувшись лицом в стол. Удивлённо приподняв брови, Пифагор поворачивается к нему. — Тебе настолько плохо? — он упорно продолжает делать вид, что совершенно не подозревает в чём дело, хотя это очевидно. Кажется, королева дала ясно понять своему возлюбленному, что, несмотря на все его героические поступки, он всё равно ей неровня, и, люби она его хоть в тысячу раз сильнее, это бы всё равно не помогло. — Угу, — бурчит Ясон, но всё же находит в себе силы и поднимает кудрявую голову, не открывая глаз. Он измучен и едва передвигается, а серьёзный разговор с Ариадной, похоже, окончательно его ослабил. Герой тянется к завязкам, закрепляющим доспех на теле, но пальцы его словно немеют. Он шипит под нос неясное ругательство и пробует снова. Понаблюдав за этой картиной несколько мгновений, Пифагор тихо вздыхает и, нацепив своё привычное выражение «ничего-не-подозреваю-и-совсем-тебя-не-утешаю», он подходит к Ясону и присаживается рядом, мягко отводит смуглые ладони, пожалуй, прикасаясь чуть дольше, чем требуется. — Ты устал, мой друг, — он хочет говорить нейтрально, но в голосе всё равно проскальзывают сочувственные и нежные нотки. Пифагору отчаянно хочется обнять своего друга, потрепать по темноволосой макушке и вызвать белозубую, беспощадно очаровательную улыбку. Но он с трудом сдерживается, соблазн настолько велик, что пальцы его чуть подрагивают. Ясон же, не замечая метаний друга, откидывается на спинку и переводит пустой уставший взгляд на потолок. Пифагор быстро расправляется с доспехом и, привстав, стягивает его с друга. Темноволосый юноша морщится, когда кожа на ещё не зажившей ране натягивается. — Ты словно ребёнок, — бормочет Пифагор, хмурясь и задирая ткань рубашки. Всё не так плохо, как ему казалось, но, тем не менее, Ясону наверняка больно. Взгляд светловолосого скользит по рёбрам друга, он замечает синяки. Удивительно, как всё же стойко переносит такие неприятности герой. — Оставь, — наконец, Ясон выходит из своей апатии, и глаза, посерьезневшие за эти дни, смотрят в лицо Пифагора. Руки героя ложатся на его бледные кисти и отводят их в сторону, продолжая удерживать. — Увы, дружище, раны телесные меня сейчас беспокоят меньше всего. — Разбито твоё сердце? — стараясь не обращать внимания на прикосновение рук Ясона, произносит Пифагор. Его тайные чувства сейчас неуместны как никогда. Ясону нужен друг, а не влюблённо взирающий бестолковый щенок, коим иногда чувствовал себя светловолосый юноша. — Твоя логика работает даже в любовных делах, — ласковая, но всё равно подавленная улыбка скользит по лицу Ясона. Наконец, он отпускает руки Пифагора, тяжело поднимается и стягивает рубашку, а затем снова падает на стул, оказываясь к своему лекарю спиной. На этот раз светловолосый юноша не может удержать свои эмоции, с его губ срывается ругательство, присущее скорее любителю таверн Геркулесу, нежели учёному Пифагору. Подняв брови, Ясон поворачивается через плечо и вопросительно смотрит. — Твоя спина... — бледные тонкие пальцы тянутся к смуглой коже и замирают возле синяков, мелких и крупных царапин. — Да на тебе живого места нет! — его голос звучит одновременно взволнованно и раздосадовано. — Пустяки, — хмыкает Ясон. Его взгляд снова смотрит куда-то далеко, и затем он отворачивается. Когда Пифагор в спешке наливает в чашу отвар, находит чистую материю и придвигает к себе стул, его друг снова начинает говорить. Его красивый голос далёк как никогда, и юноша понимает, что Ясон видит тот далёкий мир, из которого он пришёл и о котором до сих пор так ничего не рассказал. — Знаешь, там, откуда я родом, всё по-другому. По крайней мере, мне так кажется. Ведь там я никогда не встречался с королевой, — Пифагор не видит его лица, но понимает, что по нему скользит мрачная усмешка. Он сглатывает. Такого Ясона он ещё не видел. Герой, вдохновляющий, отважный и всегда готовый помочь, словно разочаровался во всём, за что так пламенно боролся. Пифагор не мог этого допустить. Ведь именно благодаря Ясону он сам стал более сердечным и теперь думал не только о себе. — Тебя как будто покинули все жизненные силы, — сжав плечо, не задетое чужим оружием, шепчет светловолосый юноша. — Хуже, — голос героя становится мрачнее. — Меня словно покинула вера. Воцаряется молчание. Пифагор принимается за обработку ран, но не прекращает раздумывать над тем, как утешить своего друга. — Я, как ты мог уже заметить, не знаток женщин. Но королеву можно понять. Едва ли особе королевской крови случается вступить в счастливый брак или же завязать хорошо заканчивающийся роман. Они, кажется, стоят выше нас, у самых облаков. Но эта высота делает их несчастными. Подумав, можно решить, что не мы слуги королев и королей, а они — наши. По крайней мере, такие прекрасные владычицы, как Ариадна, заботящиеся не о себе, а о народе. Наконец, с ранами покончено. Пифагор, чуть задерживает свою ладонь на спине Ясона, в том месте, где бьётся сердце, а потом слегка хлопает его по смуглой коже и отстраняется. — Вот и всё, мой друг. Я залечил твои телесные раны, а что до сердечных... — Ясон снова смотрит на него, и Пифагор замирает, заворожённый этим тёмным и тёплым взглядом, мерцающим в свете горящих свечей. Воздух в комнате вдруг становится удушающим и липко оседает на коже. Пифагор приказывает себе отвернуться, потому что молодой мужчина не может так смотреть на своего друга. Но силы словно покидают его. Разум, уставший обороняться, отступает, и баррикады захвачены чувствами. Это его погубит, он потеряет Ясона, и ему станет ещё хуже, потому что он лишиться того немного, что имеет сейчас. Но в этот момент Пифагору кажется, что если он сейчас же не откроется, то сердце в его груди просто не выдержит и само прыгнет прямо в ладони темноволосому юноше. И вот, он решается. Всё или ничего. Медленно, не оттягивая, а скорее стараясь запомнить каждое мгновение, Пифагор поднимается и обходит друга, оказываясь перед ним. Глаза Ясона внимательно за ним наблюдают, в них нет никакого выражения, он просто ожидает, что же будет дальше. Нервно вдохнув, Пифагор опускается перед другом на колени и, слегка поколебавшись, берёт его широкие ладони в свои. Только по их рукам можно сказать, какая пропасть отличий и непохожести их разделяет. Глаза героя чуть расширяются, а потом он снова становится спокоен. В конце концов, это всего лишь старый добрый Пифагор. — Ясон, — голубые глаза неотрывно смотрят на молодого чужестранца, — то, что я сейчас скажу, едва ли поможет твоим сердечным ранам. Быть может, даже усугубит положение, — Пифагор на секунду останавливается, набирает воздуха и на этот раз выражает взглядом все свои чувства, продолжая подкреплять их словами. — Если тебе разобьют сердце тысячу раз, ты всегда должен знать, что я рядом. Что я никогда не посмею обидеть тебя, поступиться тобой в пользу кого бы то ни было, даже целой Атлантиды. Потому что я в своей... любви эгоистичен. Я вижу лишь тебя, борюсь лишь для тебя и становлюсь лучше лишь для тебя. И в следующий раз, который, я надеюсь, настанет ещё нескоро, но женщины, они так коварны... в следующий раз, когда тебе будет плохо, просто подумай о том, что есть на этой земле человек, который любит тебя искренне и безвозмездно, который всегда поддержит тебя и поможет подняться, если ты оступишься. — Пифагор опускает глаза, не в силах наблюдать за тем, как на лице Ясона апатия сменяется искренним удивлением. Он ласково гладит сильные, мозолистые и изодранные руки своего героя, а потом, испускает тяжёлый вздох и принимает решение отстраниться. Он всё сказал, добавить больше нечего. Но стоило Пифагору отвернуться и попытаться встать, как правая рука Ясона быстрым, практически молниеносным движением ложится на шею, и дрожь пробегает по телу светловолосого юноши. Он ловит ясный взгляд Ясона, наполненный невообразимой благодарностью и нежностью. Вторая рука друга поднимается к его щеке, нежно оглаживает светлую кожу. Глаза излучают тепло. И Пифагор верит им. Он верит в то, что любовь его, может быть и безответная, не нашла отторжения или отвращения. Она принята с благодарностью и наполняет владельца его сердца силами. — Пифагор, — наконец, произносит Ясон. Между ними словно сверкают молнии. — Спасибо, — шепчет воин у самых губ друга, а затем целует его. Поцелуй выходит горячим и влажным. Он наполнен признательностью, благодарностью и восторгом со стороны Ясона, нежностью, стонами и жаждой со стороны Пифагора. Их чувства перемешиваются и сливаются, тела притягиваются друг к другу. Ясон отстраняется первым, прижимается своим лбом ко лбу Пифагора и тяжело дышит. Пифагор же с трудом подавляет желание потянуться вслед за этими горячими и сухими губами и ощутить этот жар снова. Теперь, когда он попробовал этого запретного нектара, едва ли он в силах остановиться. — Ты останешься рядом со мной? — ища опору в голубых глазах, почти умоляюще шепчет Ясон, не отпуская лица Пифагора. — Этой ночью после тяжелого боя я хочу спать рядом с тем, кто меня любит. — Тебе стоит только пожелать, мой друг, и я буду оставаться рядом, пока ты не пожелаешь, чтобы я ушёл, — отвечает Пифагор. Его жажда удовлетворена. Пока. Но ему никогда не напиться. Но возможно, когда-нибудь Ясон будет нуждаться в его любви, потому что сам полюбит, а не потому, что ему нужно, чтобы его кто-то любил и верил в него. А пока Пифагор подождёт. Но теперь он будет ждать любви, разделяя ложе, пусть только для сна, со своим другом, поглаживая его тёмные волосы и наслаждаясь тем, что в нём нуждаются. Такое ожидание, пожалуй, само по себе уже великое счастье.