Стена из подушки

Швейцария подскочил от внезапного звонка в дверь. Была уже самая что ни на есть середина ночи — время, когда людям свойственно спать, — поэтому, кто бы к нему сейчас ни заявился, он скорее всего был не в своем уме.  — Ох, — Цвингли медленно поднялся и сел на кровати. — Почему я всегда так чутко сплю? — Его сонные мысли были прерваны очередным нетерпеливым звонком в дверь. — Да иду я, чёрт побери, иду! Опустив ноги на холодный пол, он поспешил нащупать ими тапочки, затем достал из-под подушки автомат и встал, запрокидывая ствол на плечо. Теперь он был готов встретить незваного гостя со всем радушием. Покидая спальню, он ещё раз крепко выругался. Слишком быстро он покинул обитель сна, в которую последнее время ему и так было нелегко попасть, особенно учитывая разные кошмары, связанные с давнишними войнами. Или образ побитого Австрии из далекого детства. Звонок в дверь раздался снова и был настойчиво повторён несколько раз, видимо, гостю совершенно недоставало терпения. — Да хватит уже завывать! — крикнул раздраженный Цвингли, оступился на ступеньке и чуть не упал. — Да долбаная лестница! Он уже успел оценить глобальный минус многоэтажного дома: до нужных ему комнат приходилось подниматься и спускаться, что делалось с утра в сонном состоянии. Он вполне мог поставить лифт, тогда хлопот было бы меньше, но для Швейцарии это было слишком дорого по стоимости и содержанию. Словом, он не любил тратить денег на то, на чём можно было сэкономить без большого вреда для здоровья. — Пристрелить бы того, кто изобрел ступеньки, — пробормотал он, оказавшись, наконец, на первом этаже, и, в два шага преодолев прихожую, распахнул парадную дверь. — Долго же ты шёл, — возмутился Австрия вместо приветствия. — Я, между прочим, все это время стоял под дождём. Сперва оторопев, Швейцария широко улыбнулся. Нет, он далеко не был рад своему гостю, но вид Эдельштейна, вымокшего до нитки, невероятно поднимал настроение. — Вот и стой дальше, — ответил он, закрывая дверь, однако австриец предсказуемо выставил руку, препятствуя этому. — Мне нужно где-то переночевать, — спокойно констатировал он. — На это есть отель… — Все ближайшие отели я уже обошёл, — перебил Австрия, — в них нет свободных одноместных номеров, а… — Остальные тебе не по карману? — в отместку перебил Швейцария. — Мои финансы в данный момент довольно ограничены, да, — после паузы согласился австриец. — И я очень устал, пока искал ночлег. — Ну, кто в этом виноват? — Цвингли пожал плечами и снова попытался закрыть дверь. — Всего на одну ночь, пожалуйста, — взмолился Австрия, снова перегораживая дверь. — Обещаю не злоупотреблять твоим гостеприимством. — Как ты можешь злоупотреблять тем, чего я тебе не предоставлял? — Швейцария попытался закрыть дверь с силой, но у Австрии, видимо, её тоже было немало. — Дай мне закрыть. — Дам, если ты дашь войти. — Отпусти мою дверь! — Сперва ты впусти! — Черт, не ори так! — зарычал Цвингли. — Лихтенштейн же спит! Австрия закатил глаза. — Если уж она не проснулась от дверного звонка, то вряд ли её побеспокоят уличные крики. — Ты решил это проверить? — Швейцария угрожающе поднял автомат. — Между прочим, она не отличается хорошим настроением, если разбудить её среди ночи. — Ты как будто себя сейчас описал, — Эдельштейн криво усмехнулся, на что Цвингли гневно сверкнул глазами и попытался отцепить руку незваного гостя. — Отпусти уже мою дверь! — Отпущу, когда впустишь на порог, — невозмутимо ответил тот, — и тебе не помешало бы хоть иногда стричь ногти. Отдернув в негодовании руку от пальцев австрийца, Швейцария выдохнул сквозь зубы. — Чёрт, ладно, — бросил он, открывая дверь чуть шире, — но с утра чтобы свалил домой! — Благодарю, — ответил Австрия, шгая на порог и сдержанно улыбаясь хозяину дома, который развернулся и стремительным шагом пошёл прочь. — Надо дать тебе полотенце. Через минуту он вернулся, протягивая обещанный предмет. — Ненавижу этот цвет, — отчеканил австриец. — Вот и хорошо! — сказал Цвингли, настойчиво ткнув Эдельштейна свертком в грудь, тем самым заставив взять в руки. — Ты не хочешь спросить, почему я вдруг снизошел до твоего скромного жилища? — спросил австриец, вытирая намокшие волосы. — Нет, — отрезал Швейцария, поднимаясь по лестнице. — Жаль, — Австрия последовал за ним. — Тебе было бы интересно послушать. — Что мне будет интересно слушать в четыре утра? — Три тридцать пять, — поправил Эдельштейн, расстегивая мокрые рукава и ворот рубашки. — Ну что, в какую коморку ты меня положишь? Цвингли надменно прыснул. — Тебя? В коморку? Ты серьёзно?! — Куда же ещё ты можешь положить? — Ты спишь в комнате Лихтенштейн, — сообщил Швейцария, и Австрия опешил. — С твоей сестрой? — Разбежался! — невесело усмехнулся Цвингли. — Я разбужу её и положу к себе! — Думаю, это плохая идея. — Почему? — Ты же сам говорил, что Лиште не такая милая… — Не смей называть её Лиште! — Ты иногда перебарщиваешь со своей опекой над ней, Баш, — сказал Австрия изменившимся тоном. — Неужели у тебя нет гостевой? — Нет, потому что там склад для оружия. — Что? Ещё один? — изумился Эдельштейн. — Их всего-то четыре, — отмахнулся Швейцария, — и я не вижу в этом абсолютно ничего смешного. — Как знать, — тихо смеялся Австрия. — Ну и чёрт с тобой! — Цвингли направился к комнате Лихтенштейн, собираясь сделать задуманное, но его остановил внезапный жест Австрии. — По-моему всё же не стоит, — сказал тот, крепко держа собеседника за руку. — Что? — Швейцария нервно отдернул запястье, отступая от на шаг. — Ты разве не пришёл сюда спать? — Я думаю, не стоит будить Лихтенштейн. — Почему не стоит?! — Цвингли снова начинал злиться, только в этот раз на то, как резко участился собственный пульс. — Тебя же нужно где-то положить. — Можно и у тебя. — Нет! — выпалил Швейцария, уже не пытаясь сбавить громкость. — Почему нет? — нахмурился Австрия. — Я не хочу спать рядом с тобой! — Ох, не делай из этого трагедию, Баш. Когда-то мы постоянно спали на одной кровати, что в этом страшного? Швейцария помедлил, чувствуя протест, но не зная, как его выразить. Да, в детстве они часто засыпали бок о бок и имели много общих дел в принципе. Но теперь все было иначе. Теперь они оба повзрослели, и их разделяли сотни лет междоусобиц и взаимной неприязни. А если люди друг другу неприятны, то как они могут делить одну кровать? — Я просто не хочу, — заявил Швейцария. Австрия вздохнул, опустив полотенце на плечи. Было непривычно видеть его с падающими на лоб волосами. — Не думаю, что деление ложа с маленькой девочкой, которая зависит от тебя экономически, заденет твою гордость меньше, чем несколько часов сна со мной. — Боже, ладно! — Цвингли начинал уставать от этого разговора. — Только если чего странного задумал…! — Успокойся, мы оба знаем, что ты для меня настолько же сексуально привлекателен, насколько и я для тебя, — Эдельштейн намеревался сыронизировать, но комментарий получился чересчур интимный и невзначай обрывал дальнейший спор. Они дошли до комнаты Швейцарии в абсолютном молчании, от которого ощутимо отяжелел воздух. — Ну и мерзость, — тихо прокомментировал Эдельштейн, когда они оказались за порогом. — В смысле? — Цвингли готов был начать защищать качество своего убранства, но быстро понял, что австриец всего-навсего пытается расправить мокрую ткань рубашки, полностью облепившей его торс. — Да так, — Австрия тут же оставил свои попытки. — Ясно, — отвернувшись, Швейцария открыл шкаф и достал сложенный комплект тёмно-синей мужской пижамы. — Мне она великовата, а вот тебе будет… впритык. Эдельштейн усмехнулся. — Что поделать, если ты такой коротышка. — Ванная внизу! — Цвингли бросил в него одеждой. — Полотенце потом кинь в корзину. — Я приму душ утром. Спасибо, — улыбнулся ему Австрия, и, тем не менее, покинул комнату, чтобы переодеться. — Не за что, — донеслось до него из-за спины и было сказано явно через губу. В ванной все было до безвкусицы простым, без единой вешалки на стенах. Очень типично для Швейцарии, который всегда был фанатом минимализма. Эдельштейн вздохнул, наконец освобождаясь от мокрой одежды, которую кинул вместе с полотенцем в корзину для белья. Выданная пижама была, как и предсказывал Цвингли, практически в обтяг: пуговицы застегнулись только со второй, рукава обтянули плечи. — Чёрт, — шепотом выругался Австрия, оглядев себя полностью. — Да у тебя аж лодыжки видать! — не скрывая смеха, прокомментировал Швейцария, как только Эдельштейн оказался на пороге комнаты. — Это потому, что ты намного ниже меня! — Зато не выгляжу, как идиот. — Сам ты идиот! Австрия никогда не был эксгибиционистом, но данная ситуация наводила его на мысль в пользу снятия одежды, нежели её ношения. Он вдруг увидел, как Швейцария чинно укладывает под подушку автомат. — Вижу, ты вооружился на сон грядущий. — Мне так спокойнее, — отозвался Цвингли и, схватив одну из подушек, положил её четко по центру своего немаленького ложа. — Это ещё зачем? — нахмурившись, спросил Эдельштейн. — Это стена. Возле тумбочки — моя половина, — он сел на край кровати в подтверждение своих слов, — другая — твоя. — Ты не думаешь, что это как-то по-детски? Швейцария проигнорировал его вопрос. — Окажешься на моей половине, и ты труп, понял? — С чего мне вдруг этого хотеть? — Понял?! — Да, понял. Окажусь на твоей половине, и я труп. Ясно. — Хорошо. Оба сели по краям, оказавшись друг к другу спинами, и на некоторое время повисла тишина. Чуть погодя Австрия откинулся на спину, потягиваясь и зевая. — Ты храпишь? — Что?! — снова взорвался Цвингли. — Ты храпишь? — невозмутимо повторил тот. — В детстве ты был жутким храпуном и часто говорил во сне. Я не знаю, может, у тебя это прошло. — В смы…? Не говорил я во сне! — Швейцария забрался на кровать полностью и, укрывшись одеялом, откинулся на подушки. — И я не храплю! — Как ты можешь знать, что происходит, пока ты спишь? — спросил Австрия, его плечо при всём удобстве всё равно касалось подушки-стены. — Храп и бессмысленная болтовня прерогатива недостойных. А я никогда не вёл себя недостойно, — заявил Швейцария. — Конечно, — Эдельштейн засмеялся, тоже натягивая на себя одеяло. — Ты иногда говорил забавные вещи… — Заткнись! — Например, что избавишь мир от надменных засранцев, которые слишком бурно выражают любовь на публике. Цвингли задумчиво промолчал. — Потом ты кому-то доказывал, что сделаешь самые крутые в мире часы. Настолько крутые, что они смогут поворачивать время вспять и удалять жирные пятна с одежды, — Австрия продолжал посмеиваться, и Цвингли в раздражении скрипнул зубами. — Ещё ты как-то твердил о том, что у тебя есть секретный рецепт лучшего в мире шоколада, который спрятан в сейфе, что охраняют дикие гориллы. — Это были не гориллы, а огромные сурки, — вдруг сказал Швейцария, — я помню этот сон! — Как будто твои сурки делают факт менее забавным. На это раз Цвингли не удержал смешка. — Однажды ты много говорил о работе в приюте. — В приюте?! — удивился Швейцария. — Да, и громко выкрикивал что-то вроде: «Чёртова ребятня! В вас со ста метров не попадёшь!» или «Слезь с моего ножа, мелкая тварь!». — Правда? — Швейцария рассмеялся в голос. — Я там точно не няней работал. — А кем тогда? — смеясь, спросил Эдельштейн. — Тебе вряд ли понравятся подробности. Лучше скажи, что ещё я говорил. — Ну, как-то ты сказал, что… — Австрия вдруг оборвал себя, — хотя ладно, неважно. — Что я как-то сказал? — Тебе вряд ли понравятся подробности, — передразнил он, вздохнув. — Говори, — потребовал Цвингли. — Ты сказал, что… если я когда-нибудь перестану быть твоим другом… тебя тоже не станет. — Да? — не зная зачем, переспросил Швейцария. — Да, — выдохнул Австрия, и после этого резко наступила тишина. Наличие подушки, отделяющей одного собеседника от другого, только прибавляло ситуации неловкости. Швейцария повернулся на бок, прижимаясь спиной к подушке-стене, и только в контрасте с холодной поверхностью простыни ощутил, как горит лицо. — Если надо, ты можешь остаться здесь ещё на пару дней, — сказал Цвингли. Раньше потребовалось бы немало силы воли, чтобы сказать хоть что-то примирительное в адрес Эдельштейна, но сейчас эти слова вышли сами по себе. — Спасибо, — сказал Австрия, и Швейцария почувствовал, как он зашевелился и тоже прижался спиной к подушке-стене. От ощутимого взаимного нажима с той стороны у Цвингли шумно застучало сердце. Так, впрочем, было нередко, если он слышал голос Эдельштейна откуда-то издалека или из толпы на общем собрании. Когда вовсе не ожидал его услышать или почувствовать рядом. Куда уж там оказаться в десяти сантиметрах практически под одним одеялом. Швейцария понимал, что даже под угрозой смерти не скажет об этом чванливом аристократе ничего хвалебного или просто хорошего. Его вовсе не воодушевляет, как Венгрию и Лихтенштейн, культурное наследие, музыкальные шедевры или богатая архитектура Австрии. Однако, почему-то редкие контакты с ним продолжали неестественно волновать Цвингли, что давало о себе знать последующим раздражением. Швейцария глубоко вздохнул, отгоняя непрошеное волнение, и вспомнил, что минуту назад собирался выключить настольный светильник. Однако теперь, чтобы дотянуться до него, ему придется сдвинуться, и потом он уже не сможет так же лечь обратно. «Всё-таки… — подумал он, закрывая глаза, — подушка-стена это действительно немного по-детски».