Он мой, она моя, оно мое

Смешанная
R
Завершён
79
автор
Размер:
11 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
79 Нравится 14 Отзывы 15 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Оно мое Охранник падает лицом на консоль. В голове у него дыра, пуля вошла как раз в пространство между тканью кепки и ремешком. Теперь вместо торчащих волос там чертов кратер с развороченными краями. В холодном свете люминесцентных ламп кровь на панели управления кажется черной и густой. Она постепенно пропитывает газету со сканвордами, которую листал охранник, и начинает с тупой монотонностью капать на пол. Кажется, что даже этот ничтожно тихий звук рождает в громадном помещении гулкое эхо. Или это звучат шаги? Системы сигнализации молчат. Почему они молчат?! Охранника спихивают на пол вместе с газетой, и проклятая капель прекращается, но отсутствие звука действует еще менее успокаивающе, чем сам звук. На рябящем экране перед собой он видит до боли знакомое белое лицо. Объект номер два снимает защитные очки, на этот раз не тонированные, просто предохраняющие глаза от бетонного крошева во время перестрелки, и с удобством располагается в кресле. Он, как всегда, вооружен до зубов, грудь перетягивают кожаные ремни; изображение рябит, но видно, что на скуле глубокая царапина, и стекло очков треснуло сверху до низу. Что ж, ему хотя бы было не так уж легко. Доктор Арним Зола очень надеется на это. — Какая встреча, док! — усмехается объект, регулируя изображение. Доктор Зола начинает различать его четче, хотя, конечно же, это объект видит его лицо в экранчике над консолью, не наоборот. В странном посмертном существовании доктора Золы все так зыбко, все вывернуто наизнанку... Если бы он не повторял себе ежедневно: «Я машина, я записан и оцифрован, мое тело мертво, остался лишь мой интеллект», — поверил бы рано или поздно в то, что до сих пор находится в одиночке и общается с тюремщиками через экран. Это утверждение не так уж далеко от истины, все дело в формулировке, в ее незначительных нюансах. Но объект не дает ему вновь углубиться в размышления, которыми совершенный мозг развлекал себя долгие десятилетия. — Теперь и вы, и я — единственные в своем роде, — слышит доктор Зола. К нему наконец-то начинают поступать данные с приборов слежения: все этажи бункера обесточены, немногочисленная охрана мертва, бежала или не функционирует в полной мере, связь со спутниками нарушена, восстановление потребует вмешательства ремонтной бригады. Которой здесь, разумеется, уже нет. — Рад вас видеть, Барнс, — тянет Зола, механический голосок разносится по гулкому залу операторской. Объект обращение по имени должно бы дестабилизировать. Но ни дрожи, ни ярости, ни отвращения нет и в помине. Он чувствует себя победителем, понимает Зола. В прочем, он, кажется, недалек от истины, если проделал все это сам. А у доктора нет оснований думать иначе. Объект хорошо тренировали. Полбеды, но объект, кажется, не разучился думать... — Не рады, — он грациозно встает, отходит в сторону, пропадая из поля зрения Золы. Возвращается, когда тот уже начинает нервничать. В лапищах у объекта пакет питьевой пахты в капельках влаги и тонкий стакан. Он ставит стакан на консоль, белая струя мерно, с легким бульканьем, заполняет его, густо стекает по стенкам. Объект нюхает напиток, довольно ухмыляется — и улыбка у него такая, что Золе хочется оказаться далеко-далеко... — Ваше здоровье, доктор, — говорит он, обмакивая в пахту верхнюю губу. — Это паршивая замена кефиру, но лучше на базе не нашлось. Помните, вы с вашим больным желудком не могли пить ничего другого? Еще до рака. То, во что он превратил вас, я уже не увидел. Мучительно было умирать? — Что вам здесь нужно, Джеймс Бьюкенен Барнс, год рождения тысяча девятьсот семнадцатый, Нью-Йорк, США? — Зола пытается спастись от воспоминаний произнесением точных данных. — А ведь вы всегда хотели жить. Это единственная ваша по-настоящему серьезная тайна, — качает головой объект. — Даже создание Гидры — это только попытка обрести уверенность, что на месте отрубленной головы вырастут две новые... Ваши идеи растиражировали другие люди, вы же просто хотели жить: в покое и безопасности. И в это себя позволили превратить лишь потому, что была надежда: однажды, в далеком будущем, для вас найдется подходящее тело, — он тихо, с какой-то горечью смеется, отпивает из стакана и вытирает губы тыльной стороной кисти. — Это ваша последняя голова, доктор Зола. Те две резервных копии, что вы создали, самая первая, пленочная, и аналоговая, были уничтожены. Я нашел и подчистил остальное. Отсюда вы не выйдете в сеть, не скопируете и не перепишете самого себя. В любой момент я могу отключить вас навсегда. И нет, я не блефую. Подумайте сами, пришел бы я говорить с вами по душам, если бы не знал, что вы — единственное цифровое воплощение Арнима Золы? Точнее, вы — единственное полное его воплощение. Вас создали еще до того, как эксперименты с искусственным сознанием начали проводиться планомерно. Вас не структурировали, не отняли у вас ни одну из эмоций, доступных прототипу, я читал документацию. Вы можете испытывать страх, боль, разочарование... И сейчас вам страшно. — Вы пришли мне мстить, Барнс? — спрашивает Зола. Голос звучит безжизненно. Его генерирует машина, он не может звучать иначе. — Нет, — сухо смеется человек за консолью, белые молочные усы не делают его безопаснее или забавнее. — Я пришел дать вам выбор, которого у меня не было... Как не хватает доступа в мировую сесть! Фраза кажется доктору Золе странно знакомой, в ней, может быть, скрывается ключ к спасению. Но спасения нет. Барнс вертит в пальцах неизвестно откуда взявшуюся маленькую флэшку, черный корпус отливает муаром. Потом притягивает к себе узловой концентратор. — Здесь вирус, — говорит он, вставляя флэшку в разъем. — Автор его, конечно, не я, но моих знаний хватит, чтобы держать все под контролем. Он уже начал путешествие по вашим системам, доктор Зола, заражая каждую. Вы можете попытаться защититься от него, но чем активнее вы будете с ним бороться, тем быстрее он приспособится к вашему арсеналу уловок. Он копирует и совершенствует сам себя, поэтому вам придется ежесекундно генерировать новые способы защиты. Скорость вашей работы заметно снизится. Вы не сможете противостоять вирусу долго. И через пару месяцев — смерть. Крах системы. Может, и к лучшему... — Нет! — пищат динамики. Голос Золы слышится сразу с нескольких точек: включились выносные усилители. — Не надо! Чего вы хотите? — Когда-то я отлично играл в команде... — задумчиво произносит Барнс, постукивая сгибом указательного пальца по консоли. — Вам отчего-то показалось забавным сделать меня одиночкой, но на деле я командный игрок... Считайте себя моим первым рядовым. — Что? — этого не должно быть, но у записанного много лет назад еще на пленку механического голоска Золы внезапно прорезывается австрийский акцент. — Вы безумец! — Мне столько раз поджаривали мозг... Не удивлюсь, если это так. Но вам придется выполнять мои приказы, доктор. Или, если хотите, я оставлю вас тут одного. — Вы все-таки мстите мне. — Не думаю. Я вас даже не ненавижу. Уже нет, — Барнс трет средним пальцем живой руки морщинку над переносицей, словно пытается ее разгладить. — Все дело в силе, доктор Зола. Это как в дворовой драке. Пока я был беспомощен, загнан в угол, пока не мог защитить себя от вас и вам подобных, были и ненависть, и боль, и смирение, и отчаяние... Они меня держали, все эти чувства. А теперь я свалил вас на пол и могу даже подать вам руку, чтобы вы поднялись и отряхнулись. Если бы вы могли оценить этот жест, я бы так и сделал. — Не очень-то похоже на великодушие победителя... — А вы его не заслуживаете, — он откидывается в кресле и допивает пахту. — Но я так долго ни с кем не говорил! Честное слово, если бы я не боялся, что спячу, трепался бы даже сам с собой. — Вы меня все равно отключите, — скрипят приборы, — я прав? — Арним Зола, — смеется Барнс. — Вы в штрафной роте. И нянчиться я с вами не буду. Но если заслужите прощение... Если заслужите... От слишком сильного удара о пластиковое покрытие консоли стакан хрупает в железных пальцах и с тонким треском разбивается на крошечные острые осколки. Она моя «Ничего себе, залегла на дно!» Она швыряет в иллюминатор бесполезный передатчик, надеясь, что если ее частоту отследили, это хоть ненадолго остановит погоню. Но преследователи слишком близко, они слышали ее шаги и знают, что она бросилась не на палубу, а в служебный коридор. Лестница ведет вниз. Качка здесь ощущается сильнее, чем наверху, освещение хуже. Приходится сбросить туфли, хотя каблуки — тоже оружие. Но нельзя рисковать: свалишься, сломаешь лодыжку, и до катера уже не добежишь... Остается надеяться, что об изящные босоножки споткнется кто-то из преследователей. И что никто из стюардов не расколотил тут бутылку «Перрье», не успев убрать осколки. Она не слишком похожа на Русалочку и не хочет изрезать ноги. Дверь за ее спиной распахивается, когда она уже почти спустилась с шаткой лестницы. Приходится прыгать через перила, одновременно метясь плюсной в лицо первого преследователя. Под ногой что-то мягко мнется и чавкает, значит, этот на какое-то время будет занят тем, чтобы не захлебнуться собственной кровью, а не погоней. В проеме вырисовывается черный силуэт второго громилы, и, прежде чем выстрелить в него, она чертыхается про себя:Томми-ганы, с которыми расхаживали маскарадные гангстеры на костюмированной вечеринке для первого класса, не были муляжными... Надо быть полной дурой, чтобы этого не заметить. Похоже, она слишком хорошо вошла в роль богатенькой курицы без мозгов... Но все не должно было выйти из-под контроля. Пассажиров проверили и перепроверили, задание казалось совсем простеньким, а возможность встретить рождество среди воротил, делящих первые тридцать позиций в списках Форбс, даже интриговала... Но вот забывать, что не только она может путешествовать на круизном лайнере по поддельным документам, все же не следовало. Антон Литвак, теперь называющий себя Анжеем Домбровским и отирающийся рядом с красавчиком Новаком Джоковичем, отлично помнил рыженькую перебежчицу. И явно решил, что ее послали сюда, чтобы сорвать какую-то его сделку — или бог весть что. Да если б она знала, что на лайнере Литвак, даже носа бы сюда не сунула! А теперь ей приходится спешно переходить к плану Б, рождественский бал и уютная болтовня с милым Джоковичем и не менее милой Ристич летят псу под хвост, и в нее палят из автомата Томпсона, что уже ни в какие ворота не лезет. Нет, ну не сволочь ли? Здесь же переборки и коммуникации! Не говоря уже о возможности рикошета... Она швыряет в долбанного Аля Капоне диск-шокер, и тот валится с лестницы на своего приятеля, который только-только отплевался от крови. По куче-мале из двух громил пробегают веселенькие молнии. «Спасибо тебе, дорогой Георг Ом, — думает она, — что существует закон проводимости тока. Спасибо, боженька, что всегда есть план Б». От катера под парами ее отделяет отсек для персонала, коридор, заставленный ящиками в оплетке из канатов, и люк аварийного выхода под сигнализацией. Сигнализацию придется снять, иначе она оповестит об окончании своего рождественского вояжа весь корабль. А потом палуба, спуск с десятиметровой высоты — и вуаля. Но до вуаля еще далеко. Маленький тип с ножами, выкатившийся из боковой двери, слишком упорен и, в отличие от парня с автоматом, вовсе не неуклюж. Она подпускает его поближе, что очень и очень опасно: он едва не ломает ей руку. Зато ей удается с такой силой ударить его по яйцам, что он даже пикнуть не может, падает на колени, роняя вороненый «Каратель», и она обрушивает ему на затылок сцепленные в замок руки. Парень валится плашмя, следующий остается у переборки с раздавленным кадыком, «Каратель» тюкает под коленку еще одного — и это вовсе не так безобидно, как выглядит со стороны и как может в азарте погони показаться ему самому... Но их все-таки довольно много, вошедших в охотничий раж и обозленных. Она отлично знает, что такое этот их гон, когда они понимают, что их уделывает одна-единственная баба. Не стоит после всех этих трюков попадаться им в руки. По коридору она пролетает со скоростью пули, прыжком отталкиваясь от стен, чтобы еще немного разогнаться. Подол вечернего платья путается между ног, но грош была бы ей цена, если бы она не умела быстро бегать в вечерних платьях. В клатче, который во время бега болтался из стороны в сторону на хлипкой цепочке, есть не только маникюрные ножницы, но и кусачки. Сигнализацию она снимает очень-очень быстро, это, наверное, ее личный олимпийский рекорд. В коридоре стучат шаги. Она хватается за штурвал вакуумной заглушки: нужно лишь чуть-чуть повернуть, и... Возможно, против часовой стрелки... Должно быть по, она точно знает, но возможно, память подводит, или что-нибудь успели поменять. — Она тут! Сюда, в этот коридор! — орут по-русски с неприятным акцентом. А проклятый вентиль все никак не поддается, по часовой ли, против ли. «Ну вот, — думает она, крепко стискивая в пальцах маникюрные ножницы: все-таки пригодились. — Загнали в угол, как крысу... И ведь все проверила заранее. Ко всему была готова. План Б, ебись он... Все насмарку из-за заевшего замка. Блядь. Блядь-блядь-блядь». Стрелять тут нельзя, пуля срикошетит и чего доброго убьет ее саму, с ее-то везением. Электрошоком не воспользуешься. Ужасно жалко «Карателя», но что поделать. Остается надежда на маникюрные ножницы и на то, что она быстрее, внезапнее и хорошо пела в школьном хоре. Если кричать достаточно громко, кто-нибудь поверит в изнасилование... В проем между ящиками влетает первый из тех, кому ножницы вспорют яремную вену. Она наклоняется для броска на мягко пружинящих ногах. И вдруг слышит за спиной нечеловечески громкий скрежет. Хлопок. А затем дико взвывающий порыв ветра закручивает вокруг колен подол ее платья. Впечатление такое, что кто-то взорвал дверь снаружи, только тогда был бы огонь, и ее саму отбросило бы взрывной волной... Она оглядывается как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь люка по красивой дуге летит за борт, как гнется под ветром какой-то ошметок обшивки, как розовый луч солнца выхватывает из тумана скалу Монте-Карло, такую недостижимо далекую, и как рассветное золото играет на металлических пальцах. Она хочет завизжать, но не может, горло перехватывает. Это выглядит, как будто ее тошнит собственным криком. Закрывая рот ладонями, она вжимается в стену, и видит, как тот самый, так и не познакомившийся с ножницами, бандит смешно болтает ногами, не достающими какого-то сантиметра до палубы. Хрипит, плюется слюной, слабнет и умирает. Или теряет сознание, но она уверена — первое. Тело швыряют в тех, кто выскочил следом, к несуществующему больше люку. А ее берут за руку. Ее берет за руку оставшееся без поводка чудовище, страшный призрак холодной войны. Она не часто видела его лицо во время работы, но достаточно насмотрелась на фотографии в архиве. У него то самое лицо. То самое — то есть скуластое лицо улыбчивого солдатика с довоенных фотокарточек. Который повзрослел, научился изысканно повязывать бабочку, носить смокинг и цветок в петлице. А еще — сменил прическу. Она немного растрепалась за время борьбы, но чуть вьющиеся волосы уложены локон к локону. — Отличная стрижка, — говорит она глухо, отбрасывая подол и семеня за ним босиком, потому что больше ей ничего не остается. Он оборачивается, но не к ней, ее он одаривает только кривой улыбкой. Бросает в проем вырванного с корнем люка что-то шипящее, оттуда начинает виться легкий пар. Она охает от боли — наступила на осколок — и больше не смотрит назад. Солнце дразнит краешком из-за полосы поросших лесом и виллами скал. — Спасибо за комплимент, — отвечает он безразлично, но в каких-то обертонах голоса звучит легкое, едва различимое самодовольство. — Заглянул к хорошему мастеру в Савонне. — Ого. И к спецу по парализующим газам там же? — она никак не может подавить удивление от того, что он умеет говорить, поэтому вопрос звучит так, как будто она думает о чем-то другом. И он совершенно справедливо пропускает его мимо ушей. Смотрит вниз. Она тоже опускает голову в направлении его взгляда и видит кровь у себя между пальцев ноги. Темно-красную — в цвет аккуратного вишневого педикюра. Морщится и тут же оказывается у него на руках. В таких случаях особенно остро чувствуешь собственный вес: как будто Земля в шутку решила ненадолго прибавить себе еще несколько сотых g. Хочется закричать, забиться, хочется вырваться, броситься прямо к Литваку, и пусть делает потом что захочет... Но она только клацает зубами и замирает. Держится за его плечи невесомо, только для вида, едва сжимая кончиками пальцев плотную ткань смокинга. — Замерзла? — мягко спрашивает бывший призрак и еще более бывший Джеймс Б. Барнс. — Сейчас рассветет — и я согре... — остаток фразы она чуть не проглатывает вместе с языком, потому что они — вернее он с ней на руках — перемахивают через ограждение борта и летят вниз, в заботливо пригнанный катер. Сотые доли g? Да гравитация тут, очевидно, как на Луне, или у этого парня амортизаторы в дизайнерских туфлях. Десять метров! Но что нам, кабанам... Расчет у Барнса верный: нанятые в порту морячки сигают за борт сами, их не нужно выбрасывать или вырубать. До пирса не так уж далеко, доплывут своим ходом. Немного оглушенная, она опускается на сидение. И не может понять, то ли катер качает так сильно, то ли ее саму мотает из стороны в сторону от закономерной и противной слабости. Забрасывает на деревянную приборную панель раненую ногу. И хрипит (оказывается, голос можно сорвать, даже если кричишь только в себя): — Они всегда прячут выпивку под настилом. Мотор тарахтит чуть слышно и отчего-то умиротворяюще. Клацнуть тумблером, выжать рукоять переключения скоростей, повернуть штурвал... Барнс изящно выруливает из кильватера лайнера, ведет катер чуть в сторону от порта Эркюль. Солнце выныривает из жемчужного тумана за его левым плечом. — Как в долбанном «Бонде», — шепчет она, когда ветер начинает трепать выбившуюся из прически темно-русую прядь. — Ты замерзла, — он отвлекается от управления и снимает пиджак. Она берет его из рук, хотя не должна, смотрит на недозастегнутый манжет на левой — металлическое запястье чуть толще, чем живое, портной поторопился или шил сорочку вообще не для него. Плевать. ...Выпивка, как и положено, обретается под настилом, а в ящичке для хозяйственных мелочей под скамьей неожиданно обнаруживается набор бокалов. Катер, очевидно, только недавно арендовали богатые бездельники или какой-нибудь кутила с парочкой шлюх. Второе вернее: в ящичке стыдливо покоится еще и открытая пачка презервативов. Ветер относительно теплый, небо чистое. Катер дрейфует в длинной тени живописного утеса, покачиваясь мягко и плавно. От выпитого мартини начинает бухать в висках и появляются первые признаки морской болезни, но блевать за борт сейчас не время. — Что ты делал на «Мериде», солдат? — спрашивает она. Глупо интересоваться, как он туда пробрался: подложные документы. Лохануться дважды могла только она... — Знал что ты вляпаешься. Он почти не пьет, только смачивает губы и облизывается деликатно, едва высовывая кончик языка. Кто бы мог подумать, что это чудовище в минуты покоя похоже на беспородного, но хорошо воспитанного кота, грозу двора и любимца большой семьи. Все время кажется, что сейчас он лизнет ладонь и начнет тереть себя за ухом. — Знал? Следил за мной? Она чувствует, как тепло от алкоголя начинает уходить, мерзнут кончики пальцев ног и возвращается мерзкая дрожь. — Следил. После Киева ты недолго пробыла в тени. — Где я слажала? — сипит она, чувствуя, что блевануть за борт все-таки придется. — Столько заметать следы, чтобы потом меня взяли тепленькой, как соплюху... — Дело не в тебе, — говорит он. И это удивительным образом успокаивает. Ей почему-то кажется, что он не врет, хотя это очевидный бред. Едва удерживая в себе выпитое (на вечеринке было только одно канапе, оно не в счет), она слушает его историю, которая — провокация чистой воды. И верит, верит, верит... — Роджерс уничтожил все три авианосца, точнее, заставил их уничтожить друг друга, — говорит он, рассеянным движением дергая одну из верхних пуговиц сорочки. Галстук-бабочка смотан на кулак живой руки, и это опасно, но ей категорически наплевать. — Но спутники «Озарения», с которых осуществлялось наведение, никто и не подумал взорвать... Я понял это сразу, как только начал вообще что-то понимать. Это не входила в планы полковника Фьюри. Человек, который использует даже фашистское оружие, если оно пригодно к использованию, не станет жертвовать такой системой. — Да, — кивает она, соглашаясь. Да, это похоже на правду, парень, продолжай, только оставь уже ворот в покое. — Прячусь я хорошо. Не как ты, но хорошо, — усмехается он. — Однако долго бы я смог отсиживаться в катакомбах, когда меня ищут ребята с парализаторами по обе стороны баррикад? И если только с параллизаторами. Я очень много читал и смотрел за то время, что был невидимкой. И одна фраза очень мне понравилась. «Ты по-настоящему владеешь чем-то, если можешь это уничтожить». — И ты..? — приподнимается она, пиджак гладко скользит по плечу, и Барнс задерживает взгляд. — И я подумал о параллельном управлении. Тайно взять под контроль спутники, получить доступ к их базам. Звучит безумно, но соблазн был слишком велик, особенно, если знаешь, кто способен это сделать. Арнима Золу не так-то просто уничтожить. Вместе с вами в Лехай взорвали самую старую, пленочную копию. Я закончил с оставшимися, кроме одной. — Ты не можешь работать с Золой, нет! — она шипит и, забывшись, хватает его за локоть. Он продолжает разматывать бабочную петлю у себя на руке, смотрит в сторону. Ухмыляется. — Я не работаю с ним. Я им командую. — Армию собираешь? Если он сейчас сбросит ее в воду, она потащит его за собой. Преимуществ у нее не будет, но металл достаточно тяжел, сколько там он весит по документам? Вроде, за сотню... — Когда войной пахнет так явственно, я лучше буду в армии, чем сам по себе, — отвечает он спокойно. И тут до нее доходит: — Погоди. Я, что, тоже в твоей команде? — Роджерс в беде, — просто говорит он. — А я о многом должен его спросить. — Мать твою, — почти рычит она, нависая над его коленями, оперившись ладонями на скамью по обе стороны от бедер. — Почему я тебе верю, скажи на милость? Она перехватывает его руку, едва не теряя равновесие, и хватается за шелковую ленту бабочки, закручивая ее вокруг кисти. Теперь они оба связаны черной гладкой петлей. — Потому что я хороший парень, — он хищно втягивает носом воздух и смотрит вниз. — Просто у меня были плохие времена. А потом все и вовсе становится как в самой идиотской серии «Бондианы», потому что он подхватывает ее под ягодицы, усаживая на себя, и подол многострадального платья трещит и рвется нахрен. Она крепко сжимает ногами его бока, более слабый забыл бы как дышать, но он не слабый, нет... Платью конец: он стаскивает его с плеч так резко, что лопается бретелька. Зато ничего расстегивать не надо, бог весть, как у него с мелкой моторикой. Наверное, как и у прочих мужчин: они могут перебрать пистолет-авторучку, имплантировать чип, но пасуют перед застежкой лифчика... Ерзая на его коленях и едва не подвывая от желания, пока он целует ее грудь, она начинает шарить в ящичке для мелочей, так удобно забытом рядом на сидении. И, придерживая Барнса за напряженную шею, спрашивает негромко: — Неужели и резинки ты сюда подкинул? Он, разумеется, не отвечает. Истрепанную ленту галстука-бабочки, про которую уже давно забыли, сносит порывом ветра. Она почти сползает в море, но обвивается вокруг радиоантенны катера и трепещет от ветра с берега, как будто ее не выкроили у дорогого портного, а откромсали от настоящего пиратского флага. Он мой — Положи щит, Стив, — просит Тони Старк. Он выглядит мирным и смертельно уставшим, несмотря на навороченный костюм. С тех, кто сомневался, что он снова влезет в эту железяку, десятка баксов... Хах, неудачное время для шуток, верно. Кажется, Тони не слишком уверен в том, что делает. Глаза у него бегают, темные, больные. Зато Мария Хилл рядом с ним ни в чем уже не сомневается. Стив отлично знает, что это за состояние. Оно называется: «Это мой долг» — и еще «Я на нужной стороне». Взгляд хорошего солдата не спутаешь ни с чем. — Нет, Тони, — он обращается принципиально только к Старку, подчеркивая, что сейчас это их и только их противостояние. Время Хилл и нового Щита, от которого Стив так мечтал избавиться, наступит позже. Уже совсем скоро. Стив прикрывает глаза на какое-то мгновение, потому что сил смотреть на всех этих загонщиков больше нет — и потому что ему хочется проклинать себя последними словами. Нельзя сейчас попадать в переплет. Столько дел еще не завершено. И Баки... Где он сейчас? Стив даже думать не хочет о том, что Баки мог погибнуть, что его могли снова посадить в клетку, ему и так хватает поганых, мятущихся мыслей сейчас. Он смотрит в глаза Старку и представляет матово поблескивающий, кажущийся велюровым от вращения диск граммофонной пластинки. Он почти видит, как перескакивает с бороздки на бороздку игла, слышит потрескивание пыли и мягкий сильный голос, поющий о реке, которая не течет вспять. Так становится немножко легче, и он продолжает: — То, что ты устроил, неправильно. Хорошо, ты сделаешь известным каждый мой шаг, плевать... Но те же солдаты из «Сороконожки», которые перешли на нашу сторону, им-то какого черта устраивать реалити-шоу для вероятных противников? Или Брюс Беннер... Он, по-твоему, это заслужил? — Это ты устраиваешь истерику на ровном месте, кэп, — Тони выставляет руки вперед, точно защищается от взгляда Стива. — Хватит думать о возможных неприятностях, оглянись вокруг... Все самое мерзкое уже случилось. У нас тут сраный Дикий Запад, где в городке объявилось сразу два шерифа. Давай прекратим ломать дрова и наконец договоримся... — Мы не будем с тобой договариваться, — холодно бросает Стив, хотя так и тянет сказать «Давай». Давай. Я так устал от этой свистопляски. Давай поговорим, Тони, и я, быть может, даже пойму что тобой движет, ебнутый ты на всю голову предатель... — Я уже слышал все, что нужно. Хватит. Он поднимает руку то ли в прощальном жесте, то ли желая отмахнуться, и замечает, как в этот же момент Тони произносит что-то одними губами. Это даже не фраза, так, короткое предложение: длиной ровно с одну команду. Хилл тут же подносит пальцы к уху. «Проклятье!» — думает Стив — и валится на колени. Это звук, это чертов звук, почти неразличимый из-за своей высоты, он дробит черепную коробку, точно отбойный молоток. Их сраные бескровные методы борьбы... Честнее было бы стрелять по коленям. Все здесь в наушниках, все, кроме него, и его уже берут в кольцо. Он пытается встать... Он уже почти встал, но ноги ватные, а боль внутри головы такая, что хочется выброситься прямо из окна чертовой башни. Если бы этим можно было что-то решить... Но он лишь облегчит им задачу. Сквозь слезы он видит вдруг, как Хилл прижимает что-то к пластине на руке Старка. Это что-то светится белым, а потом Железного Человека опоясывают электрические молнии. И никакой это не пункт плана, надо видеть лицо Тони: оно злое и удивленное, а потом становится еще и беспомощным, потому что костюм явно не функционирует так, как должен. Он пытается сделать шаг, но теряет координацию... Адский треск в голове проходит именно в этот момент. Стив выпрямляется с таким трудом, точно голова у него залита свинцом, а на спине он целый день перетаскивал мешки с углем... Даже если Старк обездвижен, осталось еще две дюжины вполне боеспособных агентов, и первую десятку он, конечно, уложит без особого труда, но если они вызовут подкрепление... Однако у агентов день сегодня тоже не задался. Их оружие, напоминающее то, что использовали когда-то давно солдаты Гидры, вдруг начинает искрить и трещать с таким звуком, как будто кто-то бросил в огонь горсть мелкой дроби. Есть еще правда обычные пистолеты, но не каждый откроет стрельбу по капитану Америке, когда предводитель парализован, замдиректора — перебежчица, а кругом творится какая-то чехарда. Кстати, о перебежчицах. Мария Хилл изящным жестом отбрасывает темный парик и стягивает едва золотящуюся голографическую пленку с лица, не забывая держать на мушке Тони. Рыжие волосы рассыпаются по плечам. — Не думала, что кто-то попадется на эту уловку дважды, — говорит она хрипло. — Стоило догадаться, когда я засмотрелся на твою задницу, — говорит Старк беззлобно. Ему даже вроде бы легче, хотя сложно сказать, насколько легко человеку, запертому в собственной супергеройской броне. — Что теперь, кэп? Это ведь временное преимущество, и ты с твоей подружкой сам это знаешь... — Не совсем так, — доносится откуда-то сбоку. Стив крупно вздрагивает и поворачивается всем корпусом к неприметной двери. Он видит, как улыбается Наташа, как чертыхается Тони, но сам все еще не может поверить, хотя Баки Барнс стоит от него в паре метров. Шаги, протяни руку... Он стрижен и очень худ, но все равно выглядит куда массивнее, чем когда-то. На нем простая черная куртка, джинсы и армейские ботинки. Он выглядит так, как будто вышел погулять с собакой, а не решил вмешаться в войну. Стив прикусывает губы изнутри, потому что это очень похоже на Баки: тот всегда знал, когда стоит произвести впечатление, а когда побыть неприметным. Парни в красном с золотом, вроде Старка, конечно, выглядят устрашающе. Но когда у тебя есть что-то, чем ты только что вырубил все сверхоружие Щита, тебе даже не нужно казаться грозным. — Пушки на пол, ребята, — командует Баки лениво, и агенты сперва по одному кладут оружие на пол, а потом уже бросают, торопливо и со всей готовностью. — Какая встреча, — бубнит Тони Старк. — Нет, ребята, вечеринка, конечно, удалась, но давайте вы все же подумаете головой... — А давай ты все-таки заткнешься, — смеется Баки. Нет, он правда умеет смеяться, Стив не верит собственным глазам. — Вы только что не положили тут Стива Роджерса, парня, который один понимает, во что ваши политики и функционеры превратят безобидную вроде бы затею с регистрацией. — Это единственный выход. — Это не то, за что мы с ним когда-то дрались... — он встает рядом со Стивом, так близко, что касается его плеча своим. Наташа тем временем убирает пушку. Да она действительно бесполезна. Потому что Тони слушает, слушает наконец... Не Стива, ну и плевать. Он слушает Зимнего солдата, Баки Барнса. Человека, который понял все, что месяцами проговаривал про себя Стив, и объяснил это как-то более убедительно и просто. Баки никогда не давались проникновенные патриотические речи. Но уж если его что-то задевало, он умел вызывать отклик. — То, что вы тут напридумывали, — говорит Баки Барнс, — никого не спасет и никому не поможет, а уж тем более не поможет гражданским. Вы просто дадите рычаги управления в руки тем, к кому они никогда не должны попасть при любом раскладе. Уж поверьте мне, — он вдруг усмехается криво и недобро, и Наташа, на которую краем глаза смотрит Стив, меняется в лице: — Мной достаточно управляли, чтобы я все это отлично понимал. Не позволяйте проделать это с вами... — Бак, — Стив легонько бьет костяшками кулака о его кулак. Даже если их сейчас расстреляют, даже если начнется какая-нибудь очередная дурная операция по поимке беглого капитана Америки, он уже абсолютно счастлив и не сможет чувствовать что-то иное. — Ну и что вы предлагаете, девочки и мальчики? — ворчит Старк. — И как, скажи на милость, ты научился управлять пушками Щита, воин Металлическая Рука? — Секрет, — отвечает Баки вальяжно. — Не хочу, чтобы ты знал, какие у меня карты. А предлагаю я вот что... Или нет. Лучше ты скажи им, Роджерс. И Стив, чувствуя, как внутри начинает заполняться теплом тот самый отдаленный уголок, в котором уже черт знает сколько лет было холодно и пусто, говорит: недолго, но вдохновенно, о том, что свою судьбу они должны решать, прежде всего, сами. О том, что нельзя любой ценой допускать открытого противостояния. О том, что они были и останутся последним рубежом на пути чужеродной агрессии, но становиться марионетками в руках политиков — не лучший вариант. У него нет конкретных предложений по поводу того, что делать дальше, но он уверен: вместе они найдут выход. Они всегда его находили. — Да ты профессиональный революционер, кэп, — говорит Старк, уже отмерший после своего паралича. — Вот старина Фьюри удивится, когда узнает. Впрочем, он наверняка уже знает, и еще постарается подвесить нас всех на ниточках... — В эти игры играет не только Фьюри, он самый безобидный из всех, — качает головой Стив. И командует агентам: — Вольно. А то ведь и останутся стоять в живописных позах, не зная, можно уже двигаться или нет. За спиной начинается шуршание, робкие разговоры, но Стив не слушает их — идет рядом с Баки, вниз, к лифтам, и смотрит куда угодно, только не на него. Наташа ухмыляется, приотстает на шаг и поправляет цепочку на шее. А Тони, похоже, очень хочется набрать Пеппер. ...Глубокой ночью они выбираются на крышу башни Мстителей. Здесь дежурит пара то ли охранников, то ли ребят из обслуги вертолетной площадки, мягко мерцает подсветка дорожек, свистит холодный зимний ветер. Зябко тут даже Стиву, но он упрямо ведет Баки за собой. Охранник козыряет ему и пропускает к ограждению. Баки становится рядом, сунув обе руки в карманы, хотя железная точно не должна мерзнуть. Стиву нравится, что его жесты и привычки мало изменились. Ему сейчас нравится все. Даже то, что Баки поднял его в четвертом часу утра с не терпящим возражений «Я должен тебе кое-что показать». — Но ты не можешь выполнить обещание, данное Золе, — продолжает Стив начатый в лифте разговор. Баки только мрачно ежится, сплевывает за ограждение, в мешанину золотых огней никогда не спящего Нью-Йорка: — Почему нет? Он ни разу меня не предал и заслужил свой кусочек покоя... — Он опасен, смертельно опасен. Его нельзя выпускать из-под контроля... — Двойные стандарты Стива Роджерса! Да никто не говорит про «выпускать из-под контроля». Я по-прежнему держу его за виртуальные яйца — и продолжу держать. Речь лишь о теле-андроиде. Это ничем не хуже Золы в цифре. К тому же Старк согласен... — Я бы вообще его уничтожил. — Я бы тоже. Но не привык разбрасываться личным составом. — А ты неплохо вел партизанскую войну, пока я тут метался без смысла и цели, — усмехается Стив. — Это и отличает нас, солдат, от вас, командиров. Мы мыслим практически, — лениво тянет Баки. Замечание Стива ему явно льстит. — Но вообще-то без тебя я бы так и продолжал сидеть под землей, как крот, и смотреть фильмы из интернета... — Мы можем посмотреть что-нибудь вместе. — Вообще-то у меня есть кое-что получше. То, ради чего мы здесь... Баки вытаскивает из нагрудного кармана что-то, напоминающее брелок для ключей от пижонской и дорогой тачки: такой он вытянутый, обтекаемый, лоснящийся. С маленькой черной кнопочкой в центре. — Это, в общем-то, чистая формальность, — говорит Баки, подбрасывая брелок на ладони. — Команду я все равно отдам по радиосвязи. Но, думаю, нажать на пресловутую кнопку, почти как на ядерном чемоданчике президента... забавная штука, кстати... это вполне себе неплохой рождественский сюрприз. Хоть рождество и кончилось давно. — Нажать на ядерную кнопку? — распахивает глаза Стив. — Сделаем это вместе, ладно? Тот по-настоящему владеет чем-то, кто может это уничтожить... Я могу. И я это сделаю. Знаешь, Роджерс, какое это унижение, быть марионеткой? — Я... — Ладно, ты не знаешь. И никогда не узнаешь. Но командовать спутниками «Озарения» меня порядком достало. — Господь всемогущий, — кашляет Стив. — Ты это сделаешь? — Угу, — смеется Баки, трет подбородок, там у него пробивается щетина. — Операция «Доведи черного Фьюри до белого каления». Просто жми на эту кнопку вместе со мной. Все три спутника сейчас проходят над нашей широтой. Парочку мы даже увидим, если будем смотреть внимательно... Но они не смотрят внимательно, потому что как только их руки соприкасаются, а пальцы, мешая друг другу, жмут на кнопку, Стив обхватывает его за талию, прижимает к ограждению и целует в губы. И Зимний солдат, он же Джеймс Б. Барнс, позволяет ему это. Брелок падает куда-то в темноту, им под ноги, но они не замечают ничего. Тень буквы А на фоне светлеющего неба надежно скрывает их от камер Старка и взглядов охраны, так что они целуются самозабвенно, и Стив стирает губы и подбородок о жесткую щетину Баки, но ему все равно, что лицо будет гореть наутро. Собственно, уже утро. Зябкое и ветреное тут, наверху, зато очень ясное... Небо настолько чистое, что даже сквозь нью-йоркское городское зарево видно, как вспыхивает где-то в вышине крохотная, яркая звездочка. Сияет какое-то время — и гаснет, рядом загорается еще одна — и через какое-то время потухает тоже.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.