Тройной Ключ

Мой взгляд упал на рисунок. Отношения с дочерью были моей вечной болью. Когда мы с Завулоном сошлись, Светлана уехала в Прагу, поближе к Инквизиции, дабы оградить Надю от «тлетворного» влияния — моего и шефа Дневного Дозора. Понятное дело, дочь росла, ежедневно слушая, какой недостойный у нее отец, поэтому, когда ей исполнилось двенадцать, и она сама отказалась от встреч со мной, это не стало для меня неожиданностью, хотя и причинило немалую боль. Время шло, я различными путями старался добывать скудные сведения о дочери, чтобы, пусть и издалека, следить за ее жизнью. Когда чуть более полугода назад шеф направил меня в Прагу свидетельствовать на Трибунале против волшебника-недоучки, поставившего на уши оба Дозора Москвы своими убийственными фокусами, я с щемящей радостью подумал, что, по крайней мере, на короткое время окажусь в одном городе с Надей. Как только я приехал, меня начало обуревать странное чувство — ожидание чего-то, перманентно звучащее внутри. Я боялся надеяться, что это связано с ней, но за день до отъезда портье в отеле передал мне открытку. На ней акварелью была изображена Прага и внизу золотыми буквами выведено: «Přijďte ke mně někdy na návštěvu!»; а на обратной стороне от руки написан адрес. Тревожное чувство-ожидание взорвалось внутри, достигнув своего апогея. Я поймал такси, наскоро заморочив водителя. Он привез меня в тихий престижный район с аккуратными разноцветными домиками, похожими на игрушечные. Возле одного из них стояла невысокая стройная коротко стриженая блондинка в элегантной тонкой оправе очков. Моя дочь? Хотя я и старался не упускать ее из виду, эта взрослая молодая девушка смутила меня. Ей исполнилось пятнадцать лет: детская угловатость уступила место плавной грации; светлые волосы матери и мои зеленые глаза, пронзительно поблескивающие через очки, производили невероятное впечатление. Я онемел, в горле пересохло, внутренности обдало жаром. Я не знал, намеренно или случайно, по неопытности или из-за волнения она опалила меня своей Силой. Я рефлекторно нырнул в Сумрак, сразу на третий слой, она с легкостью последовала за мной. Ее аура искрилась, как бенгальский огонь. Такая мощь! — я ощутил чисто отцовскую гордость — это моя дочь! — Здравствуй, папа, — спокойно произнесла она. — Зайдешь в дом? Это прозвучало так обыденно, словно мы расстались вчера, а не десять лет назад. Жжение внутри прошло так же резко, как и появилось. Я глянул на «пряничный» домик и обомлел — создавалось впечатление, что это не дом, а секретный инквизиторский схрон: на нем стояли щиты такой колоссальной силы, что, разорвись перед входом ядерная бомба, Праги бы не стало, а дом продолжил бы радовать взгляд своей яркостью. Я замялся. — Это защита тебя, или от тебя? — нервно пошутил я. — Ты можешь войти. Надя зашла в дом, я последовал за ней. Мы вышли из Сумрака. Дом был небольшой, но очень уютный. При этом сразу становилось ясно, что тут женское царство: бежево-голубая гамма, цветы в горшках, ажурные занавески; давно уже я не находился в такой обстановке. Надя провела меня в гостиную. — Мы с матерью живем вдвоем, — словно прочитав мои мысли сказала она. — Раньше еще был Януш, но он… ушел. Разумеется: ни один человек не выдержит проживания с Абсолютной, неважно, Светлой, или Темной — поток Силы сводит с ума. Так что, понятное дело, у мужика сработал инстинкт самосохранения. — Чай, кофе или что покрепче? Было странно видеть свою дочь в роли гостеприимной хозяйки. — Мама уехала в Брно к подруге, так что нас никто не побеспокоит, — Надя продолжала говорить с прохладным спокойствием. Мои нервы гудели от напряжения, я разрывался между радостью и смутной тревогой. — Кофе было бы замечательно, спасибо. Надя ушла на кухню варить кофе, а я остался в гостиной. Просторная комната с камином — наверное холодными вечерами очень приятно сидеть около него в семейном кругу… На всех горизонтальных поверхностях стоят фотографии Нади и Светы, сделанные в разные годы жизни. Эта фото-история наглядно демонстрировала, как менялась моя дочь: озорная и смеющаяся малышка превращалась в степенную молодую девушку с задумчивым и цепким взглядом, слишком взрослым для ее лет. Аромат кофе наполнил комнату даже раньше, чем Надя внесла напиток. Она поставила поднос с кофе и какими-то пирожными на столик передо мной. Вряд ли, учитывая мое нервное состояние, я смог бы проглотить хоть кусочек. Курить я бросил, и сейчас смутно подумал, что вряд ли посмел бы закурить при Наде, хотя она уже и не пятилетняя малышка. — Как поживаешь? — буднично спросила Надя. Я подумал, что если бы мы были настоящей семьей, то мило общались на кухне, пока она готовила кофе, а я не сидел бы в гостиной, изучая по фото жизнь моего ребенка. Тоска и боль от того, что мое дитя росло без меня, что я совсем не знаю ее, что не я делил с ней маленькие радости и утешал в ее детских печалях — все это сжало мне сердце так, что сбилось дыхание. Я смотрел в ее глаза, и мне было больно дышать от чувства вины, а она наблюдала за мной, словно знала об этом, читала мое сердце… знала… Знала?.. СТОП! Я стряхнул с себя морок и ошеломленно уставился на неё. — Надя?! — выдавил я. Детеныш усмехнулся, и я отстраненно заметил, что это МОЯ ПРИВЫЧКА: это я так скупо улыбаюсь, когда хочу деморализовать противника. — А что? — невинно произнесла она. — Хотела, чтобы ты прочувствовал всю важность момента, ведь десять лет не виделись. Милая девочка играючи пробила мою защиту, да так виртуозно, что я даже не сообразил, не заметил, не почуял. Абсолютно чистая работа. — Надя, это ведь ты не хотела меня видеть… Кстати, а почему передумала? — Пришло время, — загадочно ответила она. — Отец, сожительствующий с Великим Темным, все же лучше, чем ничего. Я смутился, не зная, что ей ответить на это. Если бы такое сказал кто-то другой, я обязательно одернул бы хама, но с Надей в эту первую за много лет встречу я не понимал как общаться. — Хочешь посмотреть мою комнату? — спросила она, очевидно, стремясь сгладить свою грубость. Или нет? — Да, конечно, если ты не против. — Не против, я же сама предложила, — иронично произнесла Надя. Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. В конце коридора за третьей дверью оказалась комната дочери. Идеальный порядок. «Это явно не моя черта», — мелькнула мысль. Комната в бело-голубых тонах, на мой взгляд, была немного холодновата, но что я знал о внутреннем мире собственного ребенка? У стены стоял столик с зеркалом, в углу — стол с ноутбуком, над столом и около него полки и стеллажи с книгами. Книг было много. — Любишь читать? — А что, это так заметно? — с иронией ответил книжный червячок. — Я люблю читать. Очень. Книжные полки украшали книги на чешском, русском, английском и итальянском языках. То, что дочь у меня полиглот, приятно удивило меня. — Почему итальянский? — Он очень музыкален. È la lingua di amore — это язык любви. Не немецкий же учить, хотя он на правах второго государственного здесь, — засмеялась маленькая плутовка. Неловкость и скованность, кажется, начали таять между нами. Передо мной был обычный подросток - хорошо, не совсем обычный, а интеллектуалка и просто красавица, Надежда Городецкая. — Зачем ты носишь очки? Ты же Иная, у тебя не может быть плохого зрения. — Ну я ведь книголюб, это своеобразное дополнение к образу. В них нет диоптрий, они «имиджевые».       Посреди комнаты стояла кровать с… балдахином? Аккуратно заправленная. — Балдахин? Серьезно? — Знала, что ты не останешься равнодушным. Нет, я не заигралась в принцессу на горошине. Балдахин помогает мне отгородиться. — От кого? Ты же только с матерью живешь? — От всех, — коротко ответила Надя. Я подошел к столу. На нем в углу лежали рисунки, сложенные в аккуратную стопку. — Ты рисуешь? Надя смутилась. — Да, это сейчас, в некотором смысле, моя профессия. Тут рисунки разных лет. — Можно?.. Надя замялась и внимательно посмотрела мне в глаза. Затем медленно кивнула. Я взял рисунки. Их было много, начиная с неумелых, но трогательных детских каракулей «палка-палка — восемь ножек», до настоящих произведений искусства. Карандашные наброски, акварели, несколькими штрихами, изумительно раскрывающие характеры персонажей. Вот огромный, готовый к прыжку смилодон (уж не Хена ли?), вот красивое, но какое-то пустое лицо Светланы. А это, очевидно, сбежавший Януш — нервное, худощавое лицо, с опаской глядящее на художника. Вдруг я увидел детский рисунок, который Надя сделала, наверное, лет в шесть или около того. Два смешных человечка сидят на прерывающейся скамейке, возле кривобокого домика, держась за руки. Где-то позади, в самом углу еще один человечек — весь сплошная, кривая черная линия. Над двумя человечками — только над ними! — огромное желто-красное солнце, а дом раскрашен всеми цветами радуги. Кстати, смутно напоминает нынешнее «пряничное» жилище. Я и Надя. И, ясное дело, Завулон на периферии. Надя увидела, что за рисунок я держу в руках, и молча выхватила его. — Это детские каракули, — глухо сказала она. — Можно… — в горле запершило, и я откашлялся. — Можно мне забрать его? — Зачем? — Надя недоуменно посмотрела на меня. — Он глупый и неумелый. Я могу дать тебе другой, а еще лучше — нарисовать тебя. — Нет. Я хочу этот. Пожалуйста. Надя передернула плечами, но рисунок отдала. Я смотрел на нее, не решаясь обнять, и тогда она также молча подошла и прижалась ко мне. Время словно остановилось, я задыхался, но теперь это уже не имело отношения к магии. Я обнимал свою дочь. Не знаю, сколько мы так простояли до тех пор, пока Надя не отстранилась и не спросила: — Хочешь, погуляем завтра? Я покажу тебе не туристическую, но подлинную старушку Прагу. — С удовольствием. Только у меня самолет в восемь вечера. — Что ж, тогда постараемся не опоздать? — она широко улыбнулась мне. — Договорились. Я взял рисунок, и мы пошли на улицу. Как только мы вышли из дома, мой мобильник заорал: «I put a spell on you!*». От неожиданности я вздрогнул. Мне не нужно было смотреть на дисплей, я и так знал, кто звонит. Смущенно глядя на Надю, я стоял столбом. Она насмешливо и язвительно улыбнулась: — Что, вот так, в открытую? Отличная песенка. Я наконец взял себя в руки и снял трубку. — Слушаю. — Где тебя черти носят?! — заорал Завулон в трубку. — Ты хотя бы жив там?! — В чем дело? — Это ты меня спрашиваешь?! Куда ты пропал? С тобой невозможно было связаться несколько часов! Ни телефон, ни Сумрак — ничего! Тишина! Что происходит, где ты был? Надя продолжала насмешливо смотреть на меня. — Я потом с тобой поговорю. — Что ж, отлично, будешь помирать — пригласи на похороны, любовь моя, — Завулон бросил трубку. Я сжал от досады зубы. Некрасиво вышло, я бы на его месте тоже обиделся. — Что, твоя темная половина потеряла тебя? — саркастично поинтересовалась моя повзрослевшая малютка. Я разозлился. — Надя, мне кажется, ты не имеешь права говорить со мной таким тоном и в таких выражениях, тем более о вещах, которые тебя не касаются. Или я не прав? Насмешливая улыбка увяла, Надя насупилась. «Ну, прямо как в детстве», — подумал я, но взгляд не отвел. Наконец, она выдавила: — Ты прав, это не мое дело. Извини. Я расслабился. Если не войну, то хотя бы маленькое сражение я выиграл. — Ладно, замяли. Значит, встретимся завтра? Лицо дочери просветлело. — Угу. Вот, возьми, это мой номер, — она протянула мне еще одну открытку. На ней акварелью были изображены мужчина, женщина и ребенок. Золотыми буквами внизу было написано: «My jsme rodina». Ну, конечно, перевод очевиден. Я перевернул открытку, и увидел номер телефона. — Я рисовала открытки для одного издательства. Вот, они напечатали, — смущенно сказала Надя. — Очень красиво. Предыдущая открытка - тоже твоя работа? — Да. — А что на ней написано? — ПшиктЭ ке мне нЕкгде нанАвштыву — "приходите ко мне в гости" переводится, — с улыбкой сказала дочурка. Я несмело обнял ее и улыбнулся в ответ. Точно такой же улыбкой. Когда добрался до отеля, позвонил Завулону. Пришлось долго извиняться и обещать всячески загладить свою вину. — Антон, ты понимаешь, что пока ты был у нее, то словно бы перестал существовать. Я не чувствовал тебя. Никак и нигде. — Я уже извинился. Я правда не знал, что так получится. Но если бы ты увидел щиты на том доме, то тебе стала бы понятна эта ситуация. — Знаешь, вот чувствовал я, что не нужно отпускать тебя одного. Хотя линии вероятности ничего плохого не показали, все же… — Артур, она — моя дочь. И я рад встрече с ней, — жестко отрезал я. — Рад за тебя, — бросил тот и положил трубку.       Я достал Надин рисунок и провел по нему рукой, закрыл глаза и тяжело вздохнул.