Тройной Ключ

Когда проснулся, Завулона уже не было. Я лежал и думал о том, что утро только началось, а я уже ощущаю себя так, словно мне по морде заехали гранитной плитой. Вспомнил ночной разговор и скривился. «Это просто кризис» — успокаивал я себя. Кажется, я где-то читал, что человеческая статистика выделяет несколько кризисных периодов в браке — три года, семь лет и десять лет. Напряг память, пытаясь вспомнить, происходило ли что-то подобное через три и пять лет нашей совместной с Артуром жизни. Кажется, нет, хотя, безусловно, случались стычки и ссоры, вполне нормальные для общего проживания двух таких личностей, как Высший Светлый и Великий Темный. Может мы счастливо проскочили эти рубежи, и теперь весь негатив, рассчитанный на несколько периодов просто скопился в одной дате? Мне явно нужно было с кем-то поговорить, может Завулон, с издевкой предложивший поход к психологу, не так уж был не прав. Ясное дело, я не собирался идти к мозгоправу, но совет мне был необходим. Носить в себе все это становилось день ото дня тяжелее. Дружеские отношения с большинством Светлых приятелей дали трещину, как только я стал жить с начальником Дневного Дозора. О Гесере и речи быть не может: хотя опыт во всем у него колоссальный, обсуждать с ним мою семейную жизнь с его старейшим врагом неприемлемо. Семен, хотя и не проявил откровенной неприязни, все же, не слишком спокойно смотрел на меня в обществе Артура, поэтому то немногое, что оставалось от нашей прежней дружбы не хотелось ставить под удар. Оставался Игнат. Его инкубная сущность рассматривала однополые отношения как вариант нормы, но насколько он сведущ во взаимоотношениях, выходящих за рамки обычного секса? Вот и узнаем, терять мне, все равно, нечего. Гесер отчалил с Ольгой в отпуск, сообщив, что его тридцатилетняя выслуга заслужила это счастье, и оставил меня на хозяйстве, едко заметив, что надеется на мою возможность справиться, если вдруг мой «ласковый мерзавец» выкинет какой-нибудь фокус в его отсутствии. Завулон для проформы возмутился и в шутку сказал, что, дескать, котлеты отдельно — мухи отдельно, но пока не спешил мутить воду, и ничего глобально-криминального не предпринимал. Так что, быстро проверив для порядка обстановку, я решил, что вполне могу уделить время на решение мучивших меня вопросов. В Дозоре нашего штатного Дон-Жуана не оказалось. Сделав звонок, я узнал, что тот на даче за городом, развлекает какого-то молодого политика. Услышав мой мнущийся тон, Игнат без лишних слов назвал адрес, предупредив, что спровадит депутата, дабы мы могли пообщаться без свидетелей. Дачка, ожидаемо, оказалась в скромном «рублевском» садовом товариществе. Игнат встретил меня у ворот роскошного трехэтажного особняка и провел в дом. Судя по тому, что он чувствовал себя тут, как дома, с политиком он давно водил дружбу. — Ну что, Антон, обойдемся без лишних реверансов? Выкладывай, что там у тебя, — проговорил Игнат, направляясь к бару и вопросительно глядя на меня. — Виски, водка, коньяк? — Лучше коньяк. Да, вот… Даже не знаю, все как-то наперекосяк в последнее время, — промямлил я. — Гром в раю? Что, живете с Завулоном, словно два голубка — каждый день кто-то вылетает в окно? — иронично спросил он, но увидев мое мрачное лицо, посерьезнел. — Антон, ты ведь знал на что подписывался. Помнится, Всетемнейший не изображал Кощея, говоря тебе: «Василисия, пойдешь за меня замуж — получишь булку с маслом, не пойдешь — кулак в морду». Все было по обоюдному согласию. Он подошел ко мне, вручил пузатый коньячный бокал и устроился в кресле напротив. Ну надо же, какой хохмач. — Да по обоюдному. Артур ведь, когда хочет, может быть очень убедительным. Он смущал меня, сбивал с толку, провоцировал, одурманивал… Со мной никогда прежде никто так себя не вел. Прямо скажем, очень нетрадиционное ухаживание. Как итог — сумасшедшая страсть, сродни болезни — я не мог ни о чем думать, кроме него. И ведь проверил, не только я, кстати, а и Гесер — не приворот, не воздействие. Здоровое, естественное чувство. А сейчас… уныло, скучно, через силу. Каждое его слово — словно огромное одолжение. — Вы вместе уже не первый год. Это неизбежно. Любая сумасшедшая влюбленность приходит к концу по одной простой причине — каждому из партнеров надо развиваться дальше и заниматься другими областями своей жизни. А поскольку влюбленность — это чрезмерная сосредоточенность на предмете страсти — как ты и сказал — то сама страсть естественным образом слабеет, чтобы освободить дорогу для других сторон жизни. — Я и не ожидал, что эта бешеная тяга будет длиться вечно. Понятно, что конфетно-букетный период не просто так назван «периодом». Просто не понимаю, отчего появилось это равнодушие. Любая эмоция все же лучше, чем ничего. — Любая ли? Поосторожнее с желаниями, Антон. Я бы на твоем месте не забывал, что он Всетемнейший. Так что у вас могут различаться представления о допустимых эмоциях. Вообще странно, что подобное происходит только сейчас, считай, что вам обоим повезло. У других это максимум через три года. Ты ведь пойми, хотя мы и Иные, но человеческую суть не перебить никакой магией. Существуют сроки, после которых первоначальная страсть начинает слабеть. И этот механизм предусмотрен самой природой. Сначала людей охватывает «гормональная эйфория»: все устраивает, все замечательно, казалось бы, нет противоречий. Природа дает этот «аванс» для того, чтобы люди могли влюбиться, зачать ребенка. После инстинкта самосохранения размножение — на втором месте, между прочим, что бы там не говорил Пол Верховен* Дальнейшее природу мало волнует, она заботится лишь о воспроизведении рода человеческого, после — уже неважно, появляется в паре ребенок (это касается, как ты понимаешь, традиционных пар), или нет — как в вашем случае. «Ребенок» — пронеслось у меня в сознании. Я тряхнул головой и снова сосредоточился на том, что вещал Игнат. —…аванс все равно заканчивается. И в этом есть своя логика: даже, если миссия природы не выполнена, ребенок не зачат, все равно, в состоянии влюбленности человек не может находиться долго еще и потому, что объект ее кажется совершенным. А совершенство, Городецкий — это смерть для воображения. При этом, единственное желание влюбленного — чтобы объект страсти оставался таким вечно. — Намекаешь, что я идеализировал главу Дневного Дозора? Не смеши меня, при всем своем щенячьем восторге, я отнюдь не обольщаюсь на его счет. Он — Темный, Всетемнейший, как ты мне недавно указал, и понимание любви у него отличается от общепринятого. Игнат, думаю, ты перемудрил со своей философией. — Психологией, вообще-то, — обаятельно улыбнулся он, и забросил ногу на ногу. — Друг мой, это происходит неосознанно. Я тебе вот что скажу. Для многих ваш союз казался мезальянсом. Но если подумать — это закономерно. Вспомни знак Инь и Янь — черное и белое образует единое. И именно это — гармония. Белое с белым — дает ослепительный свет, черное с черным — беспросветную, кромешную тьму. А так — его тьма уравновешивается твоим светом, и наоборот. У каждого из вас есть потребность реализовывать свои способности, бороться со своими страхами и комплексами, расти, каждый в своей сфере, осваивать новое. И вот тут каждый проявляет себя неизбежно ДРУГИМ, не отражением чувств своего возлюбленного, а собой самим: иным космосом, вселенной, назови, как хочешь, но со своими законами, потребностями и целями. И тогда приходит понимание — это совсем не то «совершенство», которое было встречено когда-то. Вы разные. Игнат разливался красноречием, как Темза в период прилива. — И что теперь? Я пытался поговорить с ним, но, кажется, все становится еще хуже. — То, что ты чувствуешь ухудшение, и пытаешься что-то предпринять — хороший знак. Любой конфликт — это всего лишь часть совместного стремления к взаимопониманию. Тогда есть смысл спасать положение. — Я вот смотрю на него и думаю — а нужно ли это ему? Что представляют собой наши чувства — привычку, или то, о чем говоришь ты? — Внезапно, перед глазами встало заплаканное лицо дочери. — И вообще, стоило ли… — Вот, мы движемся в правильном направлении, — оборвал меня доморощенный психолог, радостно подпрыгнув. — Уход ярких и сильных чувств сопровождается разочарованием в партнере, ощущением, что нечто важное и главное потеряно безвозвратно, что был сделан ошибочный выбор, и принесенные «жертвы» того не стоят, — довольно сказал Игнат. Я едко улыбнулся. — Молодец, возьми с полки пирожок, профессор Фрейд. — О, и от кого это мы нахватались этих саркастических гримас? — заржал Игнат. Он встал, взял у меня пустой бокал и снова наполнил его. — Да не куксись, вытащим вас из кризиса. Мне даже интересен будет такой опыт. Ты потом, так, ненавязчиво, дай понять Всетемнейшему, кому он обязан своим семейным счастьем, — ухмыльнулся инкуб. — Обязательно, если тебе жить надоело. Хотя, можно ведь выбрать и менее изощренный способ самоубийства, не находишь? Завулон очень обрадуется тебе, как персональному реаниматору наших отношений, — съязвил я. Игнат усмехнулся. — Наверное, ты прав. Эх, делай добро и бросай его в воду… Кстати, что там у вас на интимном фронте? — деловито сменил он курс разговора. Я опешил и открыл было рот, собираясь возмутиться, но тот перебил меня. — Антон, если ты хочешь, чтобы я помог, придется довериться. Считай, что я доктор — мне можно говорить все без излишних ужимок, — сияя глазками, сказал Игнат. Я задумался. А что у нас с сексом? Вроде бы ничего… — Совсем ничего? — обалдел Игнат. Я едва не подавился коньяком и раздраженно глянул на него. — Ты сказал это вслух, — поспешил сообщить тот. — Правда? — удивился я. — Ладно, я имел в виду, что не так часто, как раньше… Ну, ладно, совсем не часто. То Гесер меня по командировкам кидает, то сам Завулон колесит. Кроме того, у нас ведь и время рабочее разнится — он уходит, я еще сплю, он приходит — я иду на работу. — С чего бы это? Ты ведь уже не оперативник, — удивился Игнат. — Да, по-разному бывает, ты же знаешь сам, что тебе объяснять? — вскинулся я, не желая говорить, что сам выбрал подобный график, намеренно «нарываясь» на работу. — Ладно, не кипятись, мне все ясно, — миролюбиво сказал Игнат. — Что? — буркнул я. Все же, обсуждать с ним постель было неловко, что бы он там не говорил о «врачебном» долге. — Успокойся, для вашей теперешней ситуации — это нормально. Уменьшение стремления к сексу, отсутствие желания понравиться — все это обычные признаки кризиса. Ты просто подумай, что раньше все перечисленные тобой препоны нисколько не влияли на ваш интим. Конечно он был прав, просто мне не хотелось об этом думать. Странные скачки настроения от бешеного порыва до полной апатии мешали посмотреть на это под правильным ракурсом. Тем временем, Игнат продолжал: — Для вас причиной семейного кризиса явился застой, обыденность, скука. Некоторых трудности только сближают — как было с вами, когда вы только определялись со своими чувствами, а весь мир был против. Стабильность и размеренность жизни провоцируют кризис. Нужно устроить вам встряску. Удиви его чем-то. Для начала — назначь ему свидание и сходи с ним погулять. Посмотри на его реакцию, а потом… Внезапно Сумрак забеспокоился. Инстинкты оказались сильнее — я рванул к Игнату, прикрывая его собой, на ходу подвесив на автоматику «Тройное лезвие» и ставя защитный купол. Посредине комнаты расползалась черная клякса портала. Из него шагнул предмет нашего разговора. Черное пальто и мрачное выражение лица создавало впечатление, будто сам ангел мщения предстал перед нами. Завулон остро глянул на нас с Игнатом, перевел взгляд на коньячные бокалы и язвительно поинтересовался: — Развлекаетесь, мальчики. Надеюсь, не слишком помешал? Я расслабился, и убрал «Тройное лезвие». Когда я собрался снять купол, Игнат легко коснулся моей руки. — Может, пока не стоит? — тихо спросил тот, напряженно глядя на главу Дневного Дозора. Завулон с каменным лицом проследил за жестом инкуба. — Не ожидал тебя увидеть тут, Артур, — будничным тоном сказал я. — Это очевидно, Антоша, особенно, если учесть ваш интимный междусобойчик — или это рабочее совещание вдали от офиса Ночного дозора? — ядовито спросил Завулон. Яда в его тоне наверняка хватило бы, чтобы отравить население в радиусе километра. — Я смотрю ты не слишком надрываешься работой, будучи временным руководителем Светлой цитадели — может мне стоит помочь тебе, добавить в жизнь Ночного Дозора немного экстрима, дабы ты совсем не скис от скуки? — А ты говоришь, нет эмоций, — тихо проговорил мне Игнат. — Однозначно, не все потеряно… В глазах Завулона зажегся опасный огонек. — Жаль прерывать ваше страстное перешептывание, ребятки, но тебе, Антон, придется пойти со мной, — он сверлил меня взглядом. — Что за срочность? — намеренно спокойно проговорил я. «Теперь моя очередь скупо выжимать фразы» — злорадно подумал я, увидев, как потемнело лицо Артура. — Пока ты тут прохлаждаешься в обществе вашего героя-любовника, офис Дозора остался в опасной незащищенности — или ты в отпуске и никому не сообщил? — продолжал гнуть свое Завулон. — Тебя, как представителя конкурирующей организации, это должно даже порадовать — какая удача для Темных! — Не слишком умно с твоей стороны провоцировать меня, Светлый, я ведь могу принять это как завуалированный призыв к действию, — вкрадчиво произнес Завулон. — А ты об этом узнаешь последний, ведь телефон твой вне предела досягаемости — к слову, где он? — а ментальная связь настроена лишь с некоторыми сотрудниками. И, кстати говоря, можешь отлепиться уже от своего любвеобильного приятеля, ему ничего не грозит, — добавил он таким тоном, что Игнат вздрогнул. — Завулон, не слишком вежливо с твоей стороны вламываться в жилище Игната и запугивать его. Где твоя хваленая аристократичность? — продолжил я дразнить его. Уж не знаю, какой бес дергал меня, заставляя испытывать терпение своего любовника, которое — я видел это вполне ясно — испарялось с каждой секундой. — За мной! — рявкнул тот, резко хватая меня за предплечье, одновременно открывая портал. — Настоящая любовь — сознательный выбор партнеров, который предстоит сделать лишь после нескольких лет отношений. А сознательный выбор влечет за собой и усилия воли, и дисциплину, терпение, умение понимать и принимать человека другим, отличным от нас самих, — крикнул вдогонку мне Игнат. Завулон сверкнул глазами, и бокал, который до сих пор судорожно сжимал в руках Игнат, лопнул. Я хотел было возмутиться — путешествие в темном портале для Светлого — не самая приятная прогулка, но понял, что, благодаря моим ремаркам, Завулон уже перешел ту черту, за которой оставались благоразумие и жалость. Он втолкнул меня в портал, и я почувствовал себя так, словно меня прогоняют через центрифугу. Благо, это «восхитительное» ощущение длилось недолго. Мы «приземлились» в нашей квартире, у меня в кабинете. Завулон молча снял пальто, педантично расправляя каждую складку, и понес его, чтобы повесить в шкаф. Я не знал, как отношусь к тому, что в последнее время сдержанный и отстраненный любовник взбесился от ревности. Наверное, это хороший знак — все лучше, чем это сводящее с ума безразличие. Мне хотелось хоть каких-то эмоций — я их получил. Мой взгляд упал на рисунок, висевший на стене. Что-то привлекло мое внимание, но я не успел рассмотреть, что именно, меня отвлек Завулон. — Не расскажешь, какого черта ты решил уединиться с инкубом на даче? — с деланным равнодушием спросил Артур, вернувшись в кабинет. — Он мой друг, мне хотелось поговорить с ним. Он ведь не только инкуб. — Неужели? И о чем же вы говорили? Для чего тебе понадобились советы штатного соблазнителя? — Игнат, в некотором роде, стал моими семейным консультантом. Ты ведь предложил мне излить на кого-нибудь мои, как ты выразился, истерические рефлексии? — едко спросил я. Завулон злобно прищурился. Я видел, что он мне не поверил. — Ты и правда не понимаешь, как опасны могут быть такие милые посиделки? — сквозь зубы произнес Завулон. — Артур, ну прекрати уже эту затянувшуюся сцену ревности, тем более, сама ситуация не стоит выеденного яйца, — спокойно сказал я. — Чего она стоит, мы сейчас выясним, — проскрипел Завулон, резко шагнув ко мне. Я не успел среагировать — он дернул меня к себе и жестко впился мне в губы. Я пытался вырваться, но он еще сильнее прижал меня к себе. Я почувствовал вкус крови от прокушенных им губ. Мне не хватало воздуха. Краем сознания я понимал, что сам виноват, заигравшись, и что он, по идее, не должен убить меня в припадке ревности. Но эта мысль ютилась в уголке сознания, а главным сейчас было то, что я задыхался. Наконец, когда уже перед глазами поплыли круги, он ослабил хватку, и я смог вдохнуть. Но обрадовался я рано — он прошипел какое-то заклинание, и кожу мою обожгло — одежда вспыхнула на мне, и я оказался гол, как в первый миг рождения. Дальнейшее совсем не напоминало занятие любовью. Это было изнасилованием. Ни прелюдии, ни нежности — обычное утверждение права собственности. Я постарался максимально отстраниться от происходящего. Я понимал, что сейчас Завулон меня не услышит, что бы я ему не пытался сказать — от него исходило такое животное бешенство, которого я не видел у него ни разу. Мне было больно — он покрывал меня синяками и укусами, словно хотел стереть с лица земли, и дабы не ухудшить — хотя куда уж больше? — и без того мучительную ситуацию, я решил ничего не предпринимать. Когда все кончилось, он отскочил от меня и без единого слова ушел в ванную. Я, словно со стороны, увидел себя — скрюченного на полу, покрытого синяками, спермой и кровью, будто изломанный манекен. И думал о том, как мы могли дойти до этого. Ледяная бесчувственность не позволяла мне испытывать душевную боль, или какие-то иные эмоции. Вода в ванне прекратила течь. Завулон вышел и ушел в спальню. Я слышал, как хлопают створки дверей шкафа. Каждый стук создавал ощущение, будто я лежу в гробу, и мне в крышку вколачивают гвозди. Наконец, он вышел и также молча, не глядя на меня, пошел ко входной двери. Хлопнула дверь. Он ушел. Мой безразличный взгляд снова упал на рисунок. Вот оно: то, что сначала ускользнуло. Вокруг черной кривой линии, символизирующей в сознании дочери образ Завулона, проявилось черное облако, словно кто-то карандашом нарисовал его, а потом пальцем растушевал, почти полностью скрыв первоначального черного человечка.