Джек на Луне

Тут я должен кое-что объяснить. Долго думал, как описать мою встречу с тобой и вообще, все те события, где ты играешь главную роль – хотя, конечно, ты совсем не играешь, ты просто живешь, дышишь, смотришь на мир своими удивительными глазами. Сначала я хотел так и написать: «ты». Ты ехала мне навстречу, ты обернулась, ты сказала... А потом подумал: память странная штука. Может, то, что я помню, ты и не помнишь совсем. Или помнишь по-другому, и подумаешь, что я тут вру или выдумываю всякую хрень. Ну, чтобы приукрасить там или еще чего. Поэтому решил, что буду писать о тебе, как о других. Лэрке сказала, Лэрке посмотрела... Тогда ты, конечно, поймешь, что это ты, но в то же время это будешь не совсем сто процентов ты, потому что Лэрке – это тот человек, каким вижу тебя я. И если тебе покажется, что он в чем-то лучше, красивее, мудрее тебя – то гони эти мысли. Потому что они и есть настоящая ложь. Истина в моих глазах, Лэрке. В глазах смотрящего. Как бы мне хотелось увидеть тебя еще раз! Жаворонок Я решил все-таки поискать шлем. На самом деле, он был мне нафиг не нужен. Но я вроде как обещал матери, что поеду за ним. И потом, вдруг кто из соседей повесил его где-нибудь навиду, на заборе там или кустах. Это ж не наше гетто, где и велики-то тырят регулярно, несмотря на замок, не то что шлемы бесхозные. Может, ма или отчим заметят сине-желтые полоски, и как я тогда объясняться буду? Короче, попилил я вокруг озера. Приехал на место – шлема нет. Ни на кустах, ни на заборах, ни на траве. Я и мостки осмотрел, где купался, и у камышей полазил – нефига, как корова языком. Проехал вверх по дорожке между виллами: думаю, может, его туда кто утащил. Заодно глянул на почтовый ящик у белой виллы – красивый, черный с выгравированными по металлу именами. Магнус, Эллен, Марк, Лэрке и София Кьер. Просто интересно было, кто мог тогда так обалденно играть. Хотя хрен знает, может, к этим Кьерам какой пианист в гости приезжал. Типа знаменитость. Шлема никакого не нашел, развернулся и почесал обратно, к озеру. Думаю, закачусь щас в укромное местечко и курну еще разок. Тут навстречу мне велик из-за кустов выворачивает. Ну, я дал чуть в сторону, даже не посмотрел сначала, кто там рулит. А потом вижу... Блин, не знаю даже, как это описать. Сначала мне юбка бросилась в глаза – алая такая, цвета знамени мировой революции, реет себе гордо по ветру. И ноги из-под нее выстреливают - голенастые, с легким загаром и без всяких там дурацких лосин, в которые девчонки почему-то тут так любят запаковываться. Представьте, жара, пот, солнце – и чешет такая чикса в черных лосинищах. Волосы, что ли, на ногах прячет? А тут – прям глаза радуются. Ну, я порадовал их немного, а потом выше глянул. И офигел. Вроде обычная девчонка – лицо сердечком, пухленькое такое и угрюмое, а вот глазами мы встретились – и все. Пропал я, растворился, всосался в этот взгляд, как в воронку. А чудо на велике мимо пронеслось, не сбавляя скорости. Меня только обдало ароматом осенней сирени, и по щеке будто мазнуло нежно цветочным пухом. Обернулся на узкую спину в зеленой кофточке – думаю, посмотрю хоть, к какому дому свернет. Только не рассчитал, что дорожка идет под гору. Короче, пока я слюни ронял, руль у меня из рук рванулся, колесо повело, и – тадам! – вот я уже красиво лечу по воздуху и качусь по гравию, обдирая локоть и щеку. В довершение позора на меня сверху падает, брякнув звонком, «крутой байк». Лежу, такой, моргаю. Слышу – смех. Нежный, как птаха щебечет. Короче, девчонка эта притормозила, стоит вполоборота, смеется и голову закидывает – а шея длинная, линия невыразимая у горла, так и хочется пальцами провести. Чувствую, у меня улыбка дебильная до ушей, а поделать ничего не могу. Если бы мне еще раз пришлось с велика грохнуться, чтобы этот смех услышать, я бы это сделал, да и не только это – я бы в озеро на «Призраке» с мостков сиганул или в дерево башкой со всей дури – без разницы. Вдруг она смеяться перестала, посерьезнела. Велик на подножку поставила и ко мне. Думаю, что такое? Тут до меня доперло. У меня же кровища на морде, да и по руке вон побежало. Я байк с себя спихнул и на ноги вскочил, чтоб не пугать. А она уже здесь – близко так, бровки нахмурены, а глаза яркие, калейдоскопические, невозможные, и волосы чуть встрепанные, и в них солнце застряло. - Ты как? У тебя кровь, - донеслось сквозь шум в ушах. А я стою и сказать ничего не могу, пялюсь только на нее, как придурок. Обычно я с девчонками холодный, нагловатый даже, они из-за этого в старой школе вечно за мной бегали. А тут растаял, как сугроб под мартовским солнышком. Одна сплошная грязноватая лужа. – Может, к нас пойдем? У нас пластырь есть. Я живу тут рядом. Раньше я бы первый за ней с радостью поскакал, точнее, похромал, прикинувшись тяжело раненым, чтобы такая лапка меня полечила. Но то было раньше. А теперь меня переклинило. Перед глазами замелькали красноватые вспышки. Вот Себастиан облизывает мне щеку и засовывает в ухо горячий слюнявый язык. Вот его пальцы хватают меня повыше локтя и сдергивают с дивана... И теперь моей загрязненной, изгаженной кожи, возможно, коснется - она? - Не, - я попятился, тряся головой, и чуть не запнулся о лежавший поперек дорожки велик. – Не надо. Со мной все в порядке, правда. - Да брось, промыть-то хотя бы надо, раны в земле, - она протянула ко мне маленькую руку, звякнули фенечки на запястье. Я дернулся в сторону, прикрывая ссадину на локте ладонью. Она вскинула на меня удивленные глаза, и я едва успел пробормотать, прежде чем снова утонуть в них: - Я... мне ехать надо. Спасибо, но мне правда надо... ехать. - Ладно, - посмортела на меня как-то странно, покусала губу. Я взгляд отвел, почувствовал, что ем ее глазами, как голодный волк - Красную Шапочку. – Тогда... Подожди тут. Я мигом. Гравий хрустнул. Смотрю – шагает быстро к велику, вот попрыгала на одной ножке, камешек ей в шлепку попал. Думаю: нет, не может быть, чтобы она это сказала. Наверное глюки опять у меня. Зачем ей нужен дебил, который на велосипеде нормально проехать не может, мычит, как телок, и слюни пускает? А девчонка свой драндулет за руль тащит и прямо к черному почтовому ящику сворачивает. И прежде чем в калитку нырнуть, улыбается мне. Прикиньте! Короче, я «Призрака» вздернул кое-как на колеса, футболкой утерся, жду и думаю: Эллен она, Лэрке или София? Нет, Эллен, скорее всего, мать. Даки обычно на ящиках имена родителей первыми пишут, а детей потом. Значит, Лэрке или София. И то, и то красиво. Ей бы подошло. Только, может, зря я все-таки тут торчу, пень-пнем? Не вернется она? Тут слышу – за живой изгородью голоса. Кусты высокие, не видно, кто там, но вроде по звуку – чудо с велика и ребенок. Потом заскрипело что-то ритмично, и вдруг: - Привет! – совсем близко голосок тоненький и хихиканье. Головой завертел – никого. - А я тут! На этот раз я заметил взметнувшиеся кудряшки с развязавшимся бантом и чумазую мордаху. Все это с визгом ухнуло за кусты, но тут же возникло снова. За изгородью, по ходу, стоял батут. - А Лэрке уже идет, - сообщило дитё, взлетая над зеленью в следующий раз. Значит, все-таки Лэрке. Кажется, по-датски это означает какую-то певчую птаху, жаворонка что ли? Я глянул в сторону калитки: точно, девчонка направлялась ко мне, без велика, но с моим запропавшим шлемом в руках. Блин, откуда он у нее? - Это не твой? – спросила она, лукаво прищурившись. – Кто-то его у озера забыл, а София его домой притащила. Сестренка маленькая еще, ей пять только. - Ничего я... не маленькая! – сердито крикнула мелкая, развеваясь бантом. - Ага, мой, - промямлил я и протянул руку, осторожно, чтобы не коснуться Лэрке. – Спасибо. - А у тебя шампунь, - провопила София, взлетая на этот раз вверх ногами, - противоблошиный есть? Я не отвечаю, потому что в нирване и путешествую из зеленого моря в янтарное, а потом в ультрамариновое. У нее трехцветные глаза, у Лэрке. И очень теплые. - Если нет, купи, - бант наконец слетел и исчез за кустами. – А то... – скрип батута, - я шлем мерила, - радостный визг. – А у меня, - скрип и хихиканье, - вши! Я выпучился на мелкую, ставшую теперь совсем похожей на Нахаленка – очень лохматого и очень гордого собой. А старшая сестра рассмеялась, будто кто-то рассыпал в воздухе звенящую волшебную пыль, которая дает способность летать. И я заржал вместе с ней. Просто не мог удержаться, так это было заразительно. Софию позвали в дом, она убежала, а мы все давились последними смешинками. - Ты все-таки протри его внутри чем-нибудь, - кивнула Лэрке на шлем, отдышавшись. – У Софии, и правда, вши. Где она их только находит? Внезапно я понял, что снова молча пялюсь на нее, хотя вроде как пора уже и ехать – сам же сказал, что мне надо куда-то, кретин. Короче, чтобы еще и вруном не показаться, полез в седло: - Спасибо, - говорю, - еще раз. Но мне, правда, пора. Она кивнула: пора, так пора. Я развернулся и покатил. Кручу педали и крою себя по-всякому. Остолоп пришибленный, дятел задолбаный, ну кто тебя за язык-то тянул? Куда тебя понесло, по отчиму-извращенцу соскучился? И обернуться хочется до жути, аж шею свело, но боюсь, потому что, если снова с велика слечу, то она ж точно решит, что я мудило лоханутое, и знать меня вообще не захочет. Короче, так я и не обернулся. Покурил в кустах, проветрился, домой прикатил. Там мать сначала поохала над моими ссадинами, потом намазала зеленкой – на морде насильно. Ну какого хрена я зеленый буду ходить, как Робин Гуд? Даки не поймут, у них такой шняги нету в аптеках, подумают еще заразный или время года перепутал, Фестелаун-то в феврале ! Но ма была неумолима. Намазала и отправила убираться в комнате. Тогда я и обозрел полный размер срача, который устроил. В шкафу даже полка оказалась сломана, причем верхняя. Висел я на ней, что ли? Провозился до прихода Себастиана, но, к счастью, закончил вовремя. Не хватало еще, чтоб этот урод знал, как меня переклинило. Ма, правда, за ужином сболтнула о том, как я «шлем искал», но отчим только покивал хмуро: на работе у него аврал случился, так что он ноут из офиса с собой припер и весь вечер собирался хвосты подбирать за какой-то Сюзанной. Мать так и легла одна – Себастиан закрылся в своем кабинете тире библиотеке, а я лезть к нему уж точно не собирался. Спать долго не шел, смотрел какой-то тупой ужастик по ящику, пока отчим не наорал на меня через дверь и велел выключить звук. Я вырубил телек и пошел к себе. Сел на кровать, типа штаны снять – и все. Выпал. Я теперь думаю, если бы Сева в ту ночь ко мне полез, я бы или ему глотку перегрыз или себе бы ее потом перерезал. Но мне повезло: отчим, по ходу, так уработался, что не до меня ему было. А может, пасынок с наполовину зеленой мордой его не возбуждал. В общем, утром глаза продрал, смотрю – валяюсь я поверх одеяла, одетый, только ширинка расстегнута. Типа где сидел, там и упал. После завтрака сразу на велик и к белой вилле намылился. Зачем, не знаю даже. Просто хотелось очень снова Лэрке увидеть. Хотелось – это даже не то слово. Тянуло меня к ней, как железные опилки к магниту. До того, как ее встретил, я и был, как те опилки – остатками чего-то. А рядом с ней все эти перепутанные растерзанные кусочки вроде как собирались снова, пусть не в целое, но хотя бы в нечто, что это целое напоминало. Короче, потыкался я туда-сюда, пока не нашел стратегический пункт – за углом живой изгороди на той стороне, что к озеру ближе. Если голову высунуть из-за куста, видна калитка в сад Кьеров. Выйдет девчонка оттуда, я ее не упущу. Организую «случайную» встречу. Вот только вдруг она не одна будет? Может, у нее вообще парень есть. Даже, скорее всего, есть – это тебе не крашеная Адамс с кемпинга. И чего тогда? Я решил, что действовать буду по обстоятельствам. Загорал под кустами долго. То ли вставало семейство Кьер поздно, то ли никуда им было не надо с утра. Только какой- то парень (я надеялся, Марк) вырулил из ворот на мопеде, воняя бензином, и умчался в сторону шоссе. А потом я услышал это снова. Ветерок донес музыку, или она заставила воздух колебаться голубоватыми волнами? Она говорила о смехе Лэрке и об отражении солнца в ее глазах. О том, как алая ткань вьется вокруг ее ног, и о том, как бросается под них мир опрокинутых деревьев и облаков. Окно на втором этаже снова было открыто, занавеску отодвинули, и я не выдержал. Бросил свой пост, потоптался немного под деревом, а потом подпрыгнул и уцепился руками за нижнюю шершавую ветвь. Лазил я всегда неплохо, тут просто тихо надо было. Очень уж хотелось посмотреть, кто там такие чудеса на клавишах творит, а этот дуб так удобно напротив окна рос, и зелень на нем густая, а у меня еще и морда под цвет. Взобрался до нужной ветки, уселся осторожно верхом. Блин, не видно нефига, листва гребаная все заслоняет. Пришлось проползти на жопе вперед. Там сук стал тоньше, я даже стал побаиваться, что обломится на хрен. Но вроде пронесло, не затрещало даже. Щас я вот эту веточку отведу тихонько, и... Я увидел ее сзади и немного сбоку. Та же трогательная длинная шея, кажущаяся еще длиннее из-за глубокого выреза майки. Удивительно прямая спина с выпирающими нежными позвонками. Волосы на затылке смешно топорщились и пушились над ушами каштановым облаком. А руки – руки летали над клавиатурой, словно птицы, касались нежно то черного, то белого, извлекая волшебные звуки из деревянного ящика, полного струн и молоточков. Это была настоящая магия, и она была для меня! Единственного слушателя в первом ряду. Описать эту музыку обычными словами невозможно. Все равно что пытаться объяснить слепому, как выглядит красный цвет. Но пока я ее слушал, у меня в голове само собой складывались яркие картинки, как в калейдоскопе, если его потрясти и посмотреть на свет. И эти картинки я уже мог назвать и сложить их имена в какое-то подобие узора. Короче, я сам себе не верю сейчас, но вышло у меня тогда что-то вроде стихотворения. Вот такого вот. Секунды падают и свет, но не могу остановить мгновенье. Я кость слоновая под пальцами твоими, я мертвый, но живой, и я рождаю звук, играй на мне, играй, рви душу мне и говори: Живи! Все черное во мне, все белое ты любишь одинаково, люби! О, тише, тише, здесь коснись и я умру опять и снова вспыхну на твоем огне. Ты – ветер, раздувающий мой пепел. О, громче, громче и сильней стань ливнем и пролейся надо мной, и напои все трещины мои, чтобы из них пророс я новый и прекрасный. Быстрей, быстрей сорви меня, пока я не осыпал лепестки у ног твоих, и медленнее, медленней замри губами на моей горячей коже. Только не подумайте, что я там фрик какой-то и кропаю рифмы в тетрадки. Единственная рифма, которую я до того дня сочинил, случилась у меня в возрасте лет восьми и то под принуждением. В школе на новогоднем празднике конкурсы устроили. Наша команда выпихнула меня участвовать в соревновании поэтов. Не потому, что я писал хорошо, а потому что все остальные отказались. Моим главным и единственным соперником была очкастая Анька, противная ябеда, так что я очень старался. Так мучился над списком заданных слов, аж вспотел, но результатом был горд. Вышел перед всем классом и громко продекламировал: Выходи на каток, Повалю тебя в снежок, Наваляю пизд*лей, Будешь всех ты красивей. В итоге наваляла училка мне, хотя за что, я не очень понял. В моем стихе аж три слова из списка было: каток, снежок и красивей. В чем проблема? Своим новорожденным произведением я тоже гордился, но зачитывать его вслух решил не спешить. У меня, можно сказать, с первого раза страх сцены образовался. И потом, про то, что Лэрке там что-то во мне полюбила – это же мечты. Небось, если бы она узнала, как я все расписал, то тоже бы мне наваляла, как тогда классуха. Тут в комнату с пианино вошла женщина – костлявая, загорелая, с черной косой челкой через нервное лицо. По ходу, мать. Я сунулся поглубже в листву: вдруг заметит? Еще решит, что я их грабануть хочу, или за дочкой подсматриваю. Хотя в общем-то я как раз и подсматривал, только я ведь не знал, кто тут будет, когда на дерево лез! Выяснилось, что Лэрке уже куда-то опаздывает, и ей надо переодеваться. Девчонка закрыла пианино, пробурчала что-то, и за матерью хлопнула дверь. Я снова высунул нос между листьями и забыл, что надо дышать. Чудо мое скинуло маечку и расхаживало по комнате, колыхая маленькими крепкими грудками – как оказалось, лифчик искало. Поищи она его чуть дольше, я бы так с ветки и свалилился – синий и задохшийся. Но Лэрке натянула наконец спортивный топик, футболку, и легие вспомнили о своих обязанностях. Я тяжело задышал, а она скинула как ни в чем не бывало юбку и, крутя попкой в трусах с бабочками, стала засовываться в узкие штаны. Мне стало тяжело сидеть на суку верхом – так в джинсах сделалось тесно. Но пошевелиться не смел – если сейчас спалюсь, девчонка точно решит, что я маньяк. К несчастью, шоу быстро закончилось – Лэрке натянула белые носочки и выпорхнула за дверь. Обдираясь, я полез вниз. Пулей дунул на свой пост. Смотрю – вот она! Велик вытаскивает и рулит в противоположную от меня сторону. Я - в кусты, нашарил байк, ширинку поправил, взгромоздился... и тут у меня включился мозг. Думаю, ну догоню ее сейчас, и что? Она же поймет сразу, что я следил за ней. Сделать вид, что типа катаюсь просто? Допустим. И что тогда? Привет – привет, и разбежались? Скорее всего так и будет: нафиг ты ей сдался, пидорас недоделанный. Но тут я так испугался, что Лэрке уедет неизвестно куда, и я ее больше сегодня не увижу, что плюнул на все и нажал на педали. И вовремя – только-только успел заметить, на какую дорожку она свернула. Покатил себе сзади потихонечку, расстояние держу, за кустами прячусь. Короче, агент 007, блин. Так мы ехали минут двадцать, пока Лэрке не взяла вдруг влево и не пропала за густыми зарослями. Я засек место, где, по ходу, скрывался поворот, и поднажал. Ага, вот оно! Вписался на скорости в вираж, и - тут же бац по тромозам, чтобы в девчонку не врезаться. С перепугу, конечно, даванул тот, что на переднее колесо. Видали когда-нибудь, что с такими идиотами бывает? Вот, именно это со мной и случилось. Сальто вперед я сделал отменное, хорошо хоть руль выпустить догадался. И еще повезло мне – на траву рухнул в этот раз, только шишки в спину впились – там сосны росли. Лежу такой, считаю белочек. А Лэрке наклоняется надо мной, заслоняя солнце: - Если ты так хочешь на меня впечатление произвести, то не надо больше. Ты уже произвел. И иголки у меня со лба стряхнула. Я лежу, одна щека зеленая, вторая, чувствую, уже красная, и говорю: - Меня, кстати, Джек зовут.