Клеймо

      Утренние сумерки нарастают с каждой минутой, даря свет городу. В воздухе лёгкой дымкой висит смог, оседая на открытой коже. Здесь не носят белую одежду. Вокруг стоит лишь тихий шум, доносящийся откуда-то издалека: редкие проезжающие машины, шипение и удары, эхом разносящиеся по округе. И лишь совсем рядом, позади, раздаётся скрип проржавевшего забора, который крошится мелкой стружкой, стоит на него облокотиться. Я вслушиваюсь в собственное тяжёлое и глубокое дыхание, иногда прерываемое кашлем — першит в горле от того, чем приходится дышать. Пожелтевшая трава под ногами втоптана в землю — показатель ожидания, такой же, как и то, насколько остыл двигатель машины.       Вдалеке раздаются глухие шаги, я мельком смотрю на часы на запястье. Пять сорок утра. Шаги останавливаются прямо за мной, и над ухом хрипло раздаётся: «Ты снова здесь».       Быстро разворачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с тем, кого ждал. Грязными чёрными пальцами он вцепляется в забор и сжимает гибкую металлическую сетку. Наши взгляды встречаются, и я наблюдаю за тем, как он устало моргает. Я будто чувствую, как лопаются сосуды у него в глазах, как набухают мешки под глазами.       — Вовсе необязательно каждый день приезжать за мной, — тихо говорит он, выдыхая при этом густой белый пар.       Вдалеке, по ту сторону забора, высятся длинные трубы, выпускающие чёрный дым.       — У нас не получается встречаться иначе, с тех пор как тебя перевели на эту смену, — отвечаю в своё оправдание, рукой сминая подкладку кармана.       — Мы видимся перед сном.       — Перед твоим сном. В это время я просыпаюсь только для того, чтобы поприветствовать тебя. А потом ухожу так тихо, чтобы не разбудить.       Одной рукой я тоже вцепляюсь в забор, касаясь его пальцев. Они создают резкий контраст с моей холодной кожей. Будь это лёд, он бы начал таять.       Вдалеке раздаются голоса рабочих, сдавших смену.       Ещё задолго до нашего рождения был построен не один десяток заводов. Нашему поколению хорошо известен смог в небе, мешающий солнцу быть свободным, серые дожди и пепельного цвета снег. Одежда теряет краски так же стремительно, как и мы, подрастая, узнаём о том, что будет ждать нас в будущем. Кому-то везёт больше, кому-то меньше.       Наши миры столкнулись. Когда Юу смывает грязь с рук и лица, его выдаёт разве что протёршееся чёрное пальто, которое он всегда носит, и уже несмываемая усталость.       — Как ты сегодня? — спрашиваю я.       — Обжёг руку, — он закатывает один рукав, демонстрируя перебинтованное место, и опускает его обратно, — но всё в порядке, не волнуйся.       Он замечает во мне любую смену настроения.       Прячу руку обратно в карман, и Юу, словно зеркальный, повторяет за мной. Мы так и стоим, пока я наконец не прошу его перейти на мою сторону. Он кивает и устремляется вдоль забора, снова оставляя меня в ожидании.       Нас свёл случай. Если бы не перчатки, которые были на нём в день нашего знакомства, я бы ни за что близко не подошёл к нему. Я бы и не подумал о том, что мои предрассудки могут быть обмануты так легко. Скрывая часть себя, мы позволяем другим узнать себя настоящих.       Вблизи снова раздаются его шаги, и я слышу, как чиркает зажигалка. Он всегда пользуется ей в моём присутствии – привычка, выработавшаяся за то время, что мы появляемся на людях вместе. Он хочет казаться другим специально для меня.       — Ютака, когда ты приезжаешь за мной, тебе не стоит одеваться так ярко, — он говорит о моей светлой куртке, на которой, вероятно, теперь остался отпечаток ржавой сетки. — Ты можешь брать мои вещи, если хочешь.       Но даже я, принявший его, не в состоянии взять в руки обноски, которые он надевает. «У меня нет острых потребностей», — всегда объясняется, проходя мимо магазинов.       Я ничего не отвечаю.       Юу глубоко затягивается, прикрывая глаза. Красный огонёк сигареты светит так ярко, будто готов вот-вот перерасти в пламя. С выдохом дым расползается в воздухе и очень быстро исчезает, съедаемый смогом.       — Я хочу уехать отсюда. Далеко.       — Ты готов легко бросить всё то, что успел получить, Ютака? — ухмыляется, снова поднося к губам грязные пальцы с зажатой в них сигаретой. — Уже третье утро ты говоришь мне об этом. Я не думаю, что твой ответ изменился.       — Я могу только мечтать и говорить о своих желаниях, — качаю головой. — Ты же знаешь, что сейчас мы можем быть лишь теми, кому навязали их жизнь и занятие.       — Да, знаю.       Он противно скрипит зубами, и дым, выдыхаемый им, на доли секунды превращается в огненный шар.       Людям нравится делить общество на слои — высшие и низшие. Это коснулось и нас, когда выросло наше поколение. Мы подверглись неоспоримому делению.       Юу кидает окурок на землю, а он с тихим шипением тухнет, будто под водой, стоит мне лишь посмотреть на него.       Нас начали несправедливо делить на тех, кто имеет больше возможностей, и тех, кто должен жить в смирении. Причиной этому послужил человек, которого ожидала смертная казнь за содеянное тяжкое преступление. Он использовал огонь во вред. По его подобию с рождения судят других. Лучшая защита — подавить волю, расписать человеку жизнь ещё до того, как он начнёт понимать, кто он.       — Ещё полгода, и я смогу уйти отсюда, — вместо возможного облегчения в голосе слышится лишь усталость. Он запускает пальцы в волосы и одним движением убирает все их назад. — Тогда тебе не будет так стыдно за меня.       — Мне никогда не было стыдно за тебя, — признаюсь я, почти честно. Лишь первое время.       Всех, кто рождается со способностью управлять огнём, клеймят с самого детства. Но клеймо проступает лишь тогда, когда они подрастают: неважно, как хорошо они отучились в школе или университете, ведь первой их работой всё равно станет грязный провонявший завод. Пять лет. За это время во многих гаснет желание стать теми, кем они хотели стать, пока будущее казалось им таким далёким. И люди ломаются, неспособные что-либо изменить.       — Надеюсь, ты не врёшь, — но на самом деле он верит мне. Он полностью доверился мне ещё в тот день, когда снял перчатки и показал загрубевшие от работы руки.       Тех же, кто рождается со способностью управлять водой, ждёт клеймо светлого будущего. Никакого гнёта, только лёгкая работа. Среди нас выше преступность, больше разрухи — верхушка не может наложить на нас такое же наказание. Иначе ей самой придётся ему подчиниться. Мы позволяем себе даже больше, чем нам нужно, потому что считаем, что достойны этого.       — Пошли в машину, — предлагаю я, — здесь холодно.       Юу кивает и послушно направляется к машине, опустив голову. Я знаю, что на самом деле холода для него почти не существует: ему всегда тепло. «А с тобой мне жарко», — иногда смеётся и обмахивается рукой.       Он садится на пассажирское сидение. Глубоко вдыхает, когда я сажусь за руль, и протяжно выдыхает, когда хлопает дверь, и все звуки неожиданно стихают. У нас есть время расслабиться, пока я прогреваю машину.       — Ютака, на завтра я взял отгул, который мне задолжали, — его спокойный голос сливается со звуком заработавшего двигателя. Кажется, он доволен.       Из нас по-настоящему свободны только те, кто не умеет ничего. «Обычные» люди не подчиняются нашим предрассудкам. Мы равны для них, а они равны для нас. Их никто не клеймит, не ограничивает, не заставляет следовать делению. Они могут быть с теми из нас, с кем хотят, и это не будет казаться зазорным.       — На завтра? Зачем? — я смотрю на него, а он на меня. Оба не понимаем.       Мы завидуем им. Они могут бросить всё и уехать туда, где их никто не найдёт, — начнут жить заново, постараются добиться того же, что оставили позади. Но я не могу поступить так же. Мне с детства говорили, что это неправильно. Мне внушили, что нельзя бросать то, чего достиг так легко. «В этом нет смысла».       — Разве завтра не твой выходной?       Я балласт для Юу.       — Нет, он послезавтра, — разочарованно отвечаю, чувствуя сейчас, наверное, то же самое, что чувствует он.       Но скоро Юу для начала постарается изменить свою жизнь. А потом, может быть, займётся моей. Уже год мы ждём дня, когда он наконец сможет в последний раз отмыть от грязи руки и забыть о существовании чёрной работы.       — Я перепутал дни, извини, — говорит это, опуская голову и закрывая глаза. Должно быть, теперь он чувствует себя неловко.       — Ничего, — натянуто улыбаюсь в зеркало самому себе, — мы всё равно успеем провести достаточно времени вместе.       Но пока мы только заставляем друг друга верить в то, что мы такие же «обычные».       Однажды у нас получится уехать отсюда. Далеко.