Говорят, под Новый Год...

Задрав голову, я рассматривала бледное, мятного оттенка небо над головой, когда позади раздалось грустное: Говорят, под Новый Год Что ни пожелается, Всё всегда произойдёт, Всё всегда сбывается. Я обернулась. В паре шагов от меня на скамейке рядом с неработающим выщербленным фонтаном сидел крупный такой детина, симпатичный, с русыми нечёсаными кудрями, небольшой аккуратной бородкой, ясными серыми глазами и длинными, как у девчонки, загибающимися ресницами. «Поэт, что ли?» — невпопад подумалось мне. Рядом с собой «поэт» примостил бутылку пива, едва початую, впрочем — здесь пили очень мало, не было необходимости — и большую сдобную булку, от которой отщипывал кусочки и бросал их толкущимся у него под ногами курлыкающим голубям. — Говорят, под Новый Год… — ещё раз протянул детина, подняв на меня круглые глаза. — Что ни пожелается… — Он заметно картавил, и в сочетании с почти робкой улыбкой это прозвучало как-то ужасно пронзительно и безнадёжно. — А там Новый Год скоро. Я его всегда ненавидел. С детства. Я напряглась. Не то чтобы тут кто-то мог всерьёз чего-то бояться — самое страшное ведь уже случилось, верно? — но говорить про тот мир прямо и вслух было как-то неприлично, что ли. Это негласное правило принималось и соблюдалось всеми по умолчанию, и на нарушающих его поглядывали с опаской, как на сумасшедших. Поэт (про себя я уже называла его так) мою реакцию заметил, и по его лицу проскользнуло выражение досады. — Вот ты мне скажи, почему фонтан не работает? Ты над этим задумывалась? Я пожала плечами. Не задумывалась я, не работает — и ладно, здесь и без того было чем заняться. — То, что небо зелёное и солнца на нём нет — это чёрт с ним, наверное, это нормальное для этих мест природное явление, но фонтан-то? Я снова пожала плечами. Меня как раз больше занимал цвет неба, откуда берётся свет днём и куда он пропадает ночью, если ни солнца, ни луны никто не видел на здешнем небе, и почему не сменяются времена года. Здесь тянулось нескончаемое сонное межсезонье, тёплое, полное нежных сдержанных красок, и совершенно застывшее. Был ли это другой, «загробный» мир или какая-нибудь далёкая-далёкая планета? Досада на лице Поэта стала отчётливее. — Ничего-то ты не знаешь. — А ты, можно подумать, много знаешь? — Нет, не много, — последовал полный сдержанного достоинства ответ, — но я хотя бы пытаюсь узнать. Он поднялся, отряхивая голубые джинсы от крошек, голуби с шелестом и свистом порскнули в воздух. Взял свою бутылку, зачем-то посмотрел её на просвет и сделал глоток. — Пиво здесь вкусное. Дома уютные, улицы чистые, парки, вон. Всё для людей, все условия. И даже работать не надо, если не хочешь. А фонтан не фурычит. Почему? — Чтоб ты спросил, наверное. Он действительно оказался здоровым и теперь возвышался надо мной не меньше, чем на целую голову, снисходительно меня разглядывая. — Вот что это за место, по-твоему? — Город. — А что я ещё могла сказать? Я ведь и сама толком не знала. — Вижу. А какой город? — Город Фикрайтеров, — я чувствовала, что уже начинаю раздражаться. Ну чего прицепился, в самом-то деле?! — Фикрайтеров, — скривился Поэт. — Ну, предположим. И вот мы здесь все такие из себя фикрайтеры, пишем, читаем, выступаем друг перед другом, обсуждаем. Так? — Так. — А ещё у нас тут есть река, лес, холмы и поля, и даже, говорят, можно добраться до моря и гор, если кому-то вздумается попутешествовать. Так? — Ну, так. И что? — Я всё ещё не понимала, к чему он клонит. — А то, что получается, что это Рай. Рай для писателей, поэтов и фикрайтеров, да. Профессиональных, начинающих, графоманов и прочих. Всё идеально. И-де-аль-но. Я растерялась. С этой точки зрения я на ситуацию не смотрела, и она меня, правду сказать, несколько ошеломила. — Да… получается, Рай. Н-наверное. — Ну так если все идеально, то отчего ж фонтан-то не работает?! В Раю?! Я даже вздрогнула от неожиданности. — Да дался тебе этот фонтан! Значит — не Рай! — отрезала я и развернулась, чтобы уйти, но была остановлена деликатно ухватившими меня за рукав пальцами. — Нет, подожди. Ну послушай. Дело-то не в фонтане, я ж понимаю. Я просто… Мне хочется поговорить о Городе. А никто не хочет, всем как будто всё равно. Давай познакомимся для начала? Как тебя зовут? Это был тоже не очень-то приличный для этого места вопрос, впрочем, и не слишком криминальный. Имён здесь не спрашивали, потому что не каждый, пришедший оттуда, мог вспомнить своё имя. При знакомстве принято было пользоваться формулировкой «как тебя называть», и довольствоваться любым словом, выбранным собеседником в качестве имени, или вообще обходиться без него. Но пальцы были тёплыми, живыми, их прикосновение внезапно внесло какую-то сумятицу в мысли, и вся моя решительность испарилась. Я вдруг ощутила, что и я, и этот парень (сколько ему лет? Двадцать семь? Тридцать?) какие-то слишком… беспокойные? Слишком не такие для этого места. Я вздохнула. — Давай. Только я не помню, как меня зовут. А ты? Он мотнул головой: — И я тоже. Кажется, как-то на И. — Иван? Измаил? Иннокентий? Может, Игнат? Игорь? Он засмеялся и снова покачал головой: — Не помню. А ты на птицу похожа. Птичка. — На ворону? — засмеялась я. Он тоже улыбнулся: — На галчонка. Может, ты Галка? Мы двинулись по дорожке вглубь парка. Гравий тихонько похрустывал, лёгкое кружево теней, колыхаясь, ложилось под ноги, мы молчали. Интересно всё же, откуда берутся тени, если нет солнца? — Вот я, — нарушил молчание мой неожиданный приятель, — кое-что помню из той жизни. Но не все, конечно. Так, обрывки. Как будто сон. — Это так у всех, — отозвалась я, — обычное дело. — Знаю. Но разве тебе не хотелось бы вспомнить? — А тебе обязательно хочется вспоминать сны? — Нет, но… это же не сон, на самом-то деле. Это моя жизнь. Я прожил её. И мне не даёт покоя то, что я не могу теперь вспомнить. Мне кажется, я должен понять что-то важное. Бывшее важным там и оставшееся важным здесь. А тут, как назло, никто не говорит о той жизни, стоит только начать — все шарахаются. — Тебе что, не нравится здесь? Как тут всё устроено? Ты же сам говорил — для людей, все условия. — Нравится. — А что ж ты тогда мечешься, воду мутишь? — А я бунтарь, — скромно признался Поэт. — Во-от оно что, — рассмеялась я. — И после смерти мне не обрести покой, да? — Точно, — согласился он, запуская пятерню в растрёпанные волосы, искоса смешливо глядя на меня из-под локтя. — А ты красиво смеёшься, знаешь? От неожиданного комплимента я потеряла нить разговора и захлопала глазами, и он поспешил добавить: — Нет, правда. Я там часто наблюдал, как люди смеются и улыбаются, мало у кого это получалось так мило. От смущения захотелось сменить тему, но вышло не очень-то непринуждённо: — А про Новый Год ты что там говорил? Ну, тот стишок? — А-а-а. Стишок про то, что если в Новый Год загадаешь желание, то оно непременно сбудется. — И что, сбывалось? — Не-а. Никогда. Чушь всё это. — Ты поэтому Новый Год не любишь? — И поэтому тоже. Но вообще-то не только. Я в детстве в Новый Год увидел мертвеца. Самоубийцу. Это был наш сосед с последнего этажа. Я заметил, как что-то пролетело мимо окна, высунулся посмотреть… Бр-р-р… — Он передёрнул плечами. — До сих пор перед глазами стоит. Асфальт, снег, кровь, фейерверки с хлопушками, радостные лица, перепуганные… Я ещё потом, когда старше стал, думал: интересно, буду ли я помнить это до самой смерти? А оказалось, что и после. Я молчала, не зная, что сказать. Утешать умершего человека было как-то нелепо. А он продолжал, и не ожидая от меня ответа, видимо: — С тех пор я себя в Новый Год всегда чувствовал несчастным. И ущербным каким-то. Все веселятся, празднуют, желания загадывают… А я думаю о том, что смерть всегда очень-очень близко, гораздо ближе, чем мы можем — или смеем — себе представить. И о мертвеце, разбившем голову об асфальт. Жаль, он не был фикрайтером. Я бы нашёл его сейчас и спросил, почему он это сделал. Наверное, тоже был несчастен. Я коснулась его пальцев своими: это было всё, чем я могла ему помочь. Он в ответ осторожно сжал мои. И так, в молчании, держась за руки, мы продолжили путь. Я думала о том, что моё желание, загаданное ещё там, так и осталось несбывшимся, а Поэт, наверное, снова думал о своём соседе. Мы тем временем добрались до холма, расположенного в центре парка. Холм был довольно высок и весь покрыт травой того же мятного оттенка, что и небо у нас над головой. Мелкие фиолетовые и бледно-желтые цветы выглядывали из травы, покачивая невесомыми головками. Изредка поскрипывали цикады. Дело шло к вечеру. — Так ты несчастлив? — спросила я, когда мы поднялись на холм. — Не то чтобы. Но мне чего-то не хватает. Как будто бы я… смешно, конечно, говорить так в посмертии, но у меня чувство, будто бы я проиграл. Конечно, в итоге умирают все, это нормальный ход вещей, но я будто упустил что-то очень важное там и потому не могу до конца насладиться жизнью здесь. Я, наверное, не очень понятно говорю, да? — Нет, я понимаю. — Я и в самом деле понимала его. — У меня тоже так. Я пишу очень много сейчас, столько историй, которые мне хочется рассказать, но все они… —…как несбывшиеся желания, — закончил он за меня. — Да. — Я смотрела ему в глаза, они были нежные и грустные одновременно. — Я даже не прочла ни одной никому, представляешь? Пишу, а потом складываю в ящик стола. — О чём они? — О том, чего мне не хватало там. — И чего же? Я потянула немного время, усаживаясь на траву и расправляя на коленях складки юбки. — Ну… чего обычно людям не хватает? — Денег, что ли? — Балбес ты! — Я рассмеялась. — Любви, конечно! — Ах, любви! — он сорвал травинку и сунул её в рот, затем улёгся, подложив под голову руки, и насмешливо сообщил быстро темневшему, как и всегда здесь, небу: — Эти девчонки только о любви и думают! — Ну, а твои истории о чём? — О попытке спастись от смерти. Захотелось обнять его, ткнуться носом в тёплую шею и сидеть так целую вечность. И ещё почему-то зареветь, но совсем чуть-чуть. Я тоже посмотрела на небо, ставшее уже чернильно-синим. Как ни странно, звёзды в этом мире были. Не так много, как там, зато яркие и близкие, мерцающие, кажется, руку протяни — и какая-нибудь тут же соскользнёт в подставленную ладонь. И я вдруг вспомнила. — Слушай, я тоже кое-что знаю про Город. — М-м-м?.. — Эта такая вроде как городская легенда, но вообще-то здесь не бывает просто легенд, тебе, наверное, об этом известно не хуже меня. Так вот. Раньше в небе Города Фикрайтеров не было звёзд. Ни одной. Но если житель Города писал историю, ну, как будто бы рассказывал волшебную сказку, где его желание исполнялось, то оно сбывалось и на самом деле, а на небе зажигалась звезда. Только это должно было быть что-то очень важное, такое, знаешь, без чего он не мог спокойно жить. Вот как мы с тобой. Поэт хмыкнул. — Тогда, получается, у меня нет шансов. Противоположность смерти — жизнь, а жить вечно не может никто. Потому-то я и здесь. — А вот и нет. Ведь на самом-то деле ты пишешь о том же, о чем и я. — Что? — он повернулся ко мне, насмешливо прищурив один глаз. — О чём это я таком пишу, что и ты? — Противопоставлением смерти является вовсе не жизнь, а любовь. И тот, кто ищет спасения от смерти, должен искать любовь. Только любовь и смерть — точнее, страх смерти, заставляют людей делать невероятные вещи. Ужасные и прекрасные. Вспомни, когда ты влюблялся, разве не казалось тебе, что смерть отступает? Он внимательно и серьёзно смотрел на меня и молчал. — Моё желание, которое я загадала ещё до того, как попала сюда, — продолжила я, поднимаясь на ноги, — не сбылось. Но я написала столько историй о любви, что загадаю его ещё раз, сейчас, под Новый Год, который здесь никто не отмечает. Давай, поднимайся. — Зачем это? — спросил он удивлённо, но поднялся и встал рядом со мной, отряхивая руки. — А затем, что я влюбилась в тебя и сейчас буду исполнять своё желание. Хочу, чтобы в Городе была и моя звезда. А может быть, и твоя появится тоже. Может, даже ты вспомнишь своё имя. Мы постараемся. — Я шагнула к нему и наконец-то сделала то, что хотела — обняла его и уткнулась носом в широкое плечо. Он тихонько рассмеялся и обнял меня в ответ, положив подбородок мне на макушку. — Говорят, под Новый Год что ни пожелается… Где-то высоко-высоко рассыпался нежный серебристый звон, и когда я подняла глаза, в небе сверкнули две крохотные искорки. 21 декабря 2014 г.