Быть

Хенрик никогда не соглашался с ним. Владек впервые за долгое время лежит в чистой постели, впервые сытый и впервые не вскакивающий в страхе от каждого случайного шума; и, несмотря на это, спится ему куда хуже, чем в последние страшные годы. До сих пор он был слишком занят, пытаясь уцелеть, чтобы вспомнить об одиночестве. Выживать одному легче, жить — почти невозможно. Шпильман шёпотом перечисляет имена матери и отца, брата и сестёр, с которыми больше никогда не увидится. Так странно, что спасся лишь он один. За что пропали Галина и Регина, за что ушёл Хенрик? Хенрик… всегда по-иному смотрел на мир. В детстве Владек частенько ссорился с ним, да и не только в детстве — всю жизнь они были слишком разными, чтобы быть хорошими друзьями, и тем не менее, постепенно стали ими; они любили друг друга так сильно, как могут любить братья. Из них двоих Хенрик не выжил, потому что слишком отчаянно боролся, слишком яростно бросался всюду своим мнением, слишком громко возмущался — для него это был единственно верный путь. А Владек… что Владек? Только и умеет, что играть, и совсем не знает, как противостоять насилию, несправедливости; так почему же именно его выходили, вытащили за волосы из смерти едва знакомые люди? «Это ты должен был остаться, − шепчет Владек и трёт давно непросыхающие глаза, и ворочается с боку на бок, и раз за разом обращается мысленно к своему пропавшему брату, который всегда думал и действовал иначе — храбрее, прямее, открытее. – Ты, а не я, достоин дожить до старости, заслуживаешь быть здесь». У Шпильмана не сохранилось ни одной семейной фотографии, но он и без них отчётливо видит перед собой знакомое лицо: Хенрик подмигивает, как делал это раньше, пока не ожесточился, не ощетинился против сошедшего с ума мира; подмигивает и несогласно качает головой.