Пан или пропал (Доминат)

От рассвета к сумеркам Горы Пшера равнодушно терпели вторжение чужаков. Машины усердно вгрызались в каменную твердь. На месте троп возникали широкие дороги, лесистые склоны уродовали просеки с линиями электропередач. Насыпи формировали террасы, на которых строились здания – корпуса лабораторий и жилые дома. А внизу, в толще скал, безжалостно перекраивался лабиринт древних пещер – часть из них заливали бетоном, часть приспосабливали под хранилища и залы подземных полигонов. Научно-исследовательский комплекс «Вечность» рос, как гигантский удав, по счастливой случайности свалившийся в яму с кроликами. Доминус Андрей Второй – Андрей Васильевич Артеменко – контролировал строительство лично. Как прежде контролировал строительство космопорта на побережье, превратившего забытый богами уголок Пшера в одну из ключевых точек планеты. Андрей Второй, как и многие правители, желал жить и властвовать, не ограничивая себя сроком, отпущенным телу. И не пожалел казны Домината, пытаясь воплотить мечту в жизнь. По его замыслу «Вечность» должна была стать колыбелью бессмертия. Здания комплекса заполнили ученые с разных планет. Кого-то заманили деньгами, кого-то – возможностью проводить запрещенные на его родине эксперименты... а некоторых подданных доминуса – землян – попросту отправили туда насильно. Навязав долгосрочный контракт. Смешение научных школ, вместо ожидаемого Андреем Вторым прорыва, обернулось неразберихой, нестыковками в разработках и проваленными проектами. Каждый тянул покрывало на себя: одни пытались создать искусственное тело, в которое можно будет пересадить мозг здравствующей особи, и подарить ей вторую жизнь, другие бились над проблемой омоложения, третьи выращивали кристаллы, способные вобрать в себя душу умершего. После смерти Андрея Второго, так и не дождавшегося от «Вечности» каких-либо результатов, его прижизненный соправитель Сергей Грозный пересмотрел принципы финансирования комплекса. Жесткая рука отсекла некоторые – бесплодные – ветви исследований. Большинство ученых с подвластных Доминату планет были отправлены домой. Но лаборатории и жилые сектора не пришли в запустение – даже достраивались новые. На Пшер прибывали свежие партии землян. Кто-то мечтал приблизиться к разгадке бессмертия, кто-то прилетал с заказом от корпораций, чтобы воспользоваться оборудованием, а кто-то рассчитывал заработать деньги и звания, вписавшись в финансируемый проект. За годы правления Андрея Второго и Сергея Грозного «Вечность» опутала бетонными щупальцами и горы, и маленький пшерский городок Белый Ключ, которому выпала честь стать перевалочной базой для первых строителей. Огороженный мирок был одновременно домом, работой и курортом – прогулочные дорожки вели к источникам минеральной воды и речным берегам с целебной глиной. Один из маршрутов приводил в ущелье, потрясающее своей мрачной красотой, другой – к развалинам древней крепости. Но почувствовать себя беспечным туристом не получалось – за сотрудниками круглосуточно следили видеокамеры. Бдительность и контроль. Охрану территории и внутреннюю безопасность «Вечности» обеспечивал особый полк реммиарцев – согласно указу доминуса. Верные воины Домината ревностно относились к своим обязанностям: контролировали каждую длань земли и бесцеремонно вмешивались в чужие разговоры. Что, разумеется, служило причиной взаимных распрей. Сыны Земли жаловались доминусу на реммиарцев, а те не оставались в долгу, строча доносы. Истина, как водится, таилась где-то посередине – иной раз мешали работать энтузиастам, но ведь вылавливали в «Вечности» и промышленных шпионов... А настоящая беда пришла, откуда не ждали. Однажды утром увлеченный внутренними раздорами мирок потерял связь с космопортом. Через полдня, прожитых в водовороте слухов и немыслимых версий, в «Вечность» вернулись высланные на разведку вертолеты. И комплекс получил отсроченный смертный приговор. Космопорт Вайен, прилегавший к нему город и кусок побережья превратились в пылающее море огня. Потерявший управление звездолет рухнул на диспетчерский центр. На месте падения образовалась гигантская воронка, разрушившая часть подземных хранилищ топлива. И первая же искра спровоцировала взрывы и пожар. Прижизненный соправитель Сергея Грозного Нестор Первый восстанавливать космопорт не захотел. Самого Грозного к тому времени уже мало что волновало – он, не дождавшись бессмертия, впал в старческое слабоумие. В «Вечности», лишившейся еженедельных грузовых поставок, поселилось уныние, приправленное дезертирством. Земляне покидали комплекс, добирались до отдаленных космопортов и возвращались на родную планету. Охрану сократили втрое – на территории остался так называемый «резерв», а большую часть вояк перебросили на базы во избежание голодного бунта. Изрядно поредел и обслуживающий персонал. Пшериты переезжали куда угодно – в столицу, к родственникам. В более благодатные и сытные края. Так колыбель бессмертия начала превращаться в могилу мечты. Ни доминус Нестор Первый, ни его преемник Милослав Добрый не желали тратить на «Вечность» лишние деньги. Здания консервировались, автоматика погружалась в сон, а оставшиеся на территории комплекса земляне и реммиарцы поневоле сближались – как это бывает перед лицом общей беды. Закат «Вечности» сменился сизыми сонными сумерками, растянувшимися на сотни оборотов Пшера. Теодор Еженедельные поездки в гипермаркет обходились без участия Теодора. Он был там пару раз – Мирек отвез его купить продукты и выпивку для первой «поляны» в «Вечности», и потом, перед зимним солнцестоянием, подобием местного Нового Года, тоже возил. Помог выбрать подарки для сотрудников. В остальное время Теодор вручал деньги и короткий список требуемых мелочей Миреку или его партнеру, и просил их покупать продукты на свое усмотрение. Настаивать на чем-то определенном он не осмеливался. Главное – поужинать не сбалансированными растительно-белковыми консервами из казенного рациона, а чем-то вкусным. Купит Мирек рыбу, или мясо – какая, в общем-то, разница? Готовить Теодор не умел, и так и не научился, поэтому съедобные обеды и ужины получал благодаря хорошим отношениям с молчаливой парой реммиарцев. И никогда не пытался внести изменения в меню – кормили его разнообразно и до отвала. Чего еще желать? Сегодня Теодор начал утро выходного дня с привычного действия – записал на листок бумаги небольшой перечень. Новая компьютерная мышь – старая убилась об пол и сдохла, а пользоваться сенсорной панелью было неудобно. Аккумуляторы для фотоаппарата, сетевой фильтр с плавким предохранителем и десяток толстых тетрадей. Он дошел до соседнего корпуса, оглядываясь по сторонам – не загорает ли где-нибудь Томаш? – постучался, вошел в комнаты и замер. Объект его воздыханий сидел в кресле в гостиной и обсуждал виды местной рыбы с партнером Мирека, Вилемом. Теодор некоторое время беззастенчиво пялился на загорелые плечи Томаша, потом опомнился, смутился, и положил на стол список и деньги, глупо пробормотав: - Вот... Томаш цапнул бумажку, изучил строчки. Посмотрел на Теодора и удивленно спросил: - А вы не поедете, господин? - Нет. Я обычно не... - Но мышка! Ее же надо взять в руку. Мы можем купить неудобную. - Мне любую хорошо, - промямлил Теодор, поплывший по волнам привычной робости. - Лучше выбрать самому. - Я буду всех задерживать, - собрав остатки решимости, сказал Теодор. – Я медленно хожу, ты же знаешь. И не могу нести что-то тяжелое. Никакого прока, только помеха. - Мы никуда не торопимся, господин, - голос Томаша был мягким и веселым. – И никто не заставит вас бегать по всему гипермаркету. И уж тем более, вам не придется поднимать тяжести. Я об этом позабочусь. К сожалению, последние слова не несли в себе ни капли заигрывания. Томаш относился к Теодору, как обученный пес к представителю бараньего стада, которого ему поручили охранять от волков. Мелкий бес – или искуситель-чертёнок – подтолкнул Теодора в спину и шепнул: «Соглашайся! Ты побудешь рядом с ним. Он – рядом с тобой. Лишнюю минуту. Минуту, потраченную только на тебя» Поездка к месту назначения прошла с пользой. Теодор вволю насмотрелся на Томаша – они делили на двоих заднее сиденье автомобиля – и несколько раз коснулся ладонью его колена. Реммиарцы по случаю летней жары и выходного дня щеголяли в вольной одежде. Томаш в белых шортах и черной майке, позволяющей любоваться практически обнаженной спиной, был неотразим. Теодор в очередной раз мучительно захотел провести рукой по усыпанным бурыми веснушками лопаткам, залезть под майку... скользнуть под резинку шорт, туда, где изгиб поясницы переходит в ложбинку меж ягодиц. «Интересно, почему у него нет партнера?» Теодору казалось, что Томаш лишен недостатков. Неглуп, ироничен, – с умением посмеяться над собой, а не только над другими – и красив, красив... до темных пятен перед глазами, как слепящее солнце. С ним легко в быту – Теодор насмотрелся на Томаша и на кухне, и во время стирки. В чем тогда проблема? «Я ни разу не видел, чтобы его взгляд загорелся желанием. Может быть, он предпочитает женщин?» Проанализировать прежние наблюдения Теодор не успел. Его вывели из машины и заставили идти через подземную парковку к дверям гипермаркета. Реммиарцы, несмотря на обещание Томаша, отправились к входу быстрым шагом. Теодор постарался не отстать и напомнил себе, что сможет отдохнуть на эскалаторе. К сожалению, движущаяся лестница оказалась слишком короткой. Сердце колотилось, норовя выпрыгнуть из грудной клетки, и Теодор полез в карман за таблетками – лучше проглотить сразу, не откладывать на потом. Томаш заметил блестящую пластину и остановился, как вкопанный. Крикнул Миреку: «Идите вперед, созвонимся!», усадил Теодора на банкетку, присел на корточки, обеспокоено заглянул в лицо и спросил: - Купить воды, господин? - Не надо. Я – так... привык. Лекарство подействовало быстро. Теодор тут же вспомнил, что утром позавтракал только двумя чашками крепкого кофе – он не жалел денег на кофе, доставлявшийся на Пшер за немыслимую цену. Теперь это может сыграть с ним злую шутку... Не вернуться ли в машину? Томаш словно прочитал его мысли. Взял ладонь в ладони, сжал и чуть нахмурился: - А вы позавтракали, господин? Или опять только кофе? Соврать не получилось. Через пять минут Теодору пришлось съесть шоколадный батончик и запить сладкую гадость молоком – хорошо хоть Томаш притащил не литровый пакет, а маленький, чуть больше стакана. Закончив походную трапезу, он вытер руки поданным платком. Встал, прислушался к себе, и согласился идти в компьютерный отдел. Мышку они выбрали быстро. Даже слишком быстро. Теодор помялся и предложил: - Поищем Мирека? И еще... я бы хотел купить каких-нибудь чищеных орехов. Или обжаренных семечек. Только несладких. Я знаю, здесь такое продают. Мне как-то привозили. Томаш улыбнулся – ох уж эта его ослепительная улыбка! – и взялся за телефон. Мирек с Вилемом выбирали рыбу у огромного прилавка. Теодор посмотрел на кучи льда, которыми были переложены громадные туши и относительная мелочь, и обхватил себя за плечи. Там, за дверями гипермаркета царил жаркий август. А здесь, в ледяном углу, работники были одеты в теплые куртки. - Как в зиму зашли... – пробормотал он. - Здесь всегда очень холодно, господин. Заледеневшие ноги начали подкашиваться. Теодор ухватился за тележку – как ему показалось, незаметно. Но Томаш этого не пропустил. - Господин... «Боже, какой он теплый...» - ...пойдемте выбирать орехи, господин. Здесь без нас справятся. Они дошли до нужного отдела в обнимку. У длинной витрины – ряда прозрачных лотков, заполненных орехами и засахаренными сладостями – Томаш отстранился. И озабоченно сказал: - Вы почти не выходите из помещений, господин. Из комнаты – шмыг в лабораторию. И обратно. Иной раз даже по сторонам не смотрите, на ходу читаете бумажки. «Неправда, - подумал Теодор. – С тех пор, как ты появился, и стал загорать в разных углах двора, так я только по сторонам и смотрю» - Я буду вытаскивать вас на прогулки. Вы так агорафобию заработаете, если будете бесконечно сидеть в тесных комнатах. - Поездки в гипермаркет, как профилактическая мера против агорафобии? Это символично. Ты знаешь, что дословный перевод агорафобии означает «боязнь рынков» или «рыночный страх»? Древнегреческое слово «агора»... – Теодор осекся – да, Томаш не дурак, но вряд ли ему интересно значение слов мертвого языка чужой планеты. - Будем ходить в горы и к реке, господин. Это полезнее. В горы и к реке. На прогулки. Заманчиво. Обманчиво. Словно Томаш, сам того не замечая, что-то ему обещает. Но... - Я буду только рад. Но в горы... я не могу подняться высоко. - Я уже догадался. Разрешите спросить? Теодор кивнул. - Как вам позволили лететь на космическом корабле, господин? Это же серьезная нагрузка на организм. Задав этот вопрос, Томаш отнял у него пакет – Теодор набрал лопаточку орехов и просыпал мимо – и принялся за дело сам. - Врачи долго сопротивлялись. Но я настоял на своем. Подписал кучу бумаг – отказы, согласия... Потом меня погрузили в искусственный сон. А потом долго из него выводили. В здешней столичной больнице. Но мне надо было прилететь сюда, понимаешь? Из-за экспериментов. Мои разработки на Земле почти под запретом. Теория, только теория. А как я могу работать над пересадкой человеческого мозга без практики? Томаш пожал плечами и Теодор опять прикусил язык. Зачем он ввернул в разговор свои разработки? Намекнуть, что он не заштатный лаборант? Так Томаш прекрасно об этом знает. Читал характеристики, когда принимал дела, да и с Вилемом наверняка всех «ученых крыс» обсудил-пересудил. «Ты еще ему расскажи о размерах своего личного состояния, о принадлежности к одной из старейших фамилий шляхты, и сообщи, что ты в родстве с нынешним доминусом. По принципу – не получается заинтересовать унылой физиономией, так деньги и титулы привлекут. Светское предложение о покупке партнера. Не в лоб, не ежемесячной платой, но обещанием благ и перспектив» Теодор знал, что может заполучить Томаша в свою постель. Просто надо оповестить о своем желании определенный круг лиц. Его выслушают и гарвер Екум – местный губернатор, и полковник Даниил – начальник Томаша, и десяток-другой столичных чиновников, тесно контактировавших с «Вечностью». Выслушают и помогут его беде. Томаша обяжут придти к нему – надавят не только по служебной линии, но и через реммиарский Храм. Их священники не упустят возможность подложить реммиарца под земного господина. Под родовитого господина, представителя высшего общества, которого временно занесло на захудалый Пшер. «Так – таким путем – мне не надо. Я хочу, чтобы он захотел. А раз не хочет... буду довольствоваться малым. Общением, прогулками...» - Возьмем что-то еще, господин? - Продукты? - Вилем с Миреком справятся. Если вам надоело ходить по магазину, можем вернуться в машину. Подождем их там. - Лучше в машину. На стоянке меньше народу. Сидеть вдвоем в машине – или даже на лавочке возле машины – более уютно, более интимно. «Как я умудрился так влипнуть за какой-то жалкий месяц? Стал зависимым, рассеянным. Выпрашивающим крохи чужого внимания» Прежде Теодор не попадал в ловушку чувств. Его жизнь была заполнена учебой, потом – снова учебой, операциями, теоретическими изысканиями. Ему не было дела до светских развлечений. Но и от отсутствия внимания он не страдал. Всегда находился сокурсник, лаборант, или коллега, желавший разделить с ним постель. И Теодор выбирал наиболее комфортные, безопасные варианты – мужчин, не рассчитывавших на долгосрочные отношения. Не требовавших, чтобы их водили на балы к доминусу, объявляя всем и вся «это мой любовник». Господи, как безмятежно, и одновременно уныло жил Теодор, пока не встретил Томаша! Продвигаясь к кассе, они набрали целую корзинку почти ненужных покупок: разноцветный многослойный торт, гель для душа с запахом кофе и карамели, двухлитровый термос – для чая на долгих прогулках, какие-то съедобности в пакетиках, сладкие и соленые, и – о, это было ценным приобретением! – мухобойку на длинной ручке. Спасительное средство убийства привязчивых местных насекомых, которых не брала никакая химия. Расплачиваясь на кассе – ему удалось отвоевать эту привилегию – Теодор почувствовал себя обманщиком. Кассирша, пожелавшая им доброго дня, похоже, приняла их за пару. Томаш улыбался и оберегал норовивший выскользнуть из коробки торт, не позволял Теодору нести что-то, кроме мышки и сетевого фильтра, шутил... да, они выглядели, как пара, выбравшаяся за покупками, и предвкушающая ленивый выходной день с поеданием торта. «А ведь я о нём ничего не знаю... улыбка, «да, господин», «нет, господин». И умелый уход от разговоров о своих интересах, прежней жизни» Ступив на эскалатор, Теодор решился, и задал вопрос, болезненно терзавший его уже вторую неделю: - Томаш, а как тебя зовут? На вашем языке? Взгляд реммиарца стал настороженным – на пару секунд, но Теодору этого хватило, чтобы пожалеть о сказанном. - Я спросил недопустимое? Извини, я не знал. Я не хотел тебя задеть, или обидеть. - Все в порядке, господин, - голос Томаша был ровным. – Я немного удивился. Обычно это никого не интересует. Наши имена меняют на земные, по ближайшему созвучию. Чтобы вам не приходилось ломать себе язык. Меня зовут Тиал-эт-Номаш. Памятуя о секундной настороженности, повторять имя вслух Теодор не стал. Просто запечатлел в памяти. Это вытерло все сожаления утра и подсластило горечь будущих разочарований. Ведь Тиал... Таш? Томаш мог привычно отшутиться и уйти от ответа. Но всё-таки – на миг – позволил прикоснуться к себе настоящему. ...А разочарование не заставило себя долго ждать. Теодор успел насладиться поездкой назад, в «Вечность» - наполненной смехом и ловлей торта, пытавшегося поваляться на заднем сиденье. Но поход в горы или к реке был отложен до следующего дня. К Томашу приехал какой-то его знакомый, служивший в столичном гарнизоне Пшера. И Теодору пришлось идти к себе и мучиться вопросом: «Кто это? Друг, любовник или будущий партнер?» Воины Домината (Remmiar) Первые партии реммиарцев отлавливали сетями и привозили на Землю в качестве экзотических игрушек. Даже тогдашний император Алексий Первый не чурался моды – появлялся на приемах с красавицей-рабыней, ошейник которой украшали крупные сапфиры. Под цвет глаз. Диковатая, темная красота реммиарцев – кошачья грация, смоляные волосы, янтарная кожа и бездонно-синие очи – сводила с ума как влиятельных вельмож, так и простолюдинов. Рабыням посвящали сонеты, осыпали бриллиантами. Из-за них стрелялись, проматывали состояния, бросали семьи, убивали более удачливых покупателей... всяко бывало. Дамы не отставали от мужчин – за вышколенного, сильного охранника-реммиарца отдавали цену столичного особняка, а иной раз и деревни с крепостными. Торговля живым товаром сделала космических купцов богатыми людьми. Презираемое дворянами сословие купалось в роскоши и позволяло себе богопротивное развлечение: порченый, больной товар, постаревших рабов и рабынь использовали, как добычу на охоте. Травили нелюдей собаками, лишь бы не сбивать цены, не обращая внимания ни на церковные проповеди, ни на укоры интеллигенции. Ситуация в корне изменилась, когда император Петр Третий провозгласил себя доминусом. Не помазанником божьим, а самим Богом, хозяином неба и планет, а следующим указом отменил крепостное право и владение людьми. Ибо только Бог имеет право решать, кто из его сыновей достоин звания господина, а кому суждена рабская участь. Реммиар вошел в состав славянского Домината, как подвластная планета. С обязательным годовым оброком – пять тысяч крепких молодых мужчин для армии Домината. Пять тысяч в год. Срок службы – двадцать пять лет. К этому шагу – искоренению рабства – Петра Третьего подтолкнули не либерализм, который он подхватил в университете, и не глас интеллигенции, неумолчно звучавший в интернет-сети. Причина была проста: ни пилотов, ни солдат для космической армии катастрофически не хватало. Многие из землян не могли полететь в космос по состоянию здоровья, а часть отказывалась даже подходить к космопортам – мракобесы-попы считали, что доброму христианину не положено раньше времени возноситься на небо. И Бог бы с ними! Места на Земле хватит всем. Если бы не появившийся космический противник, Петр бы и пальцем не пошевелил. Но павианцы – свирепая раса, вынырнувшая из бездонных просторов Галактики – уже теснили славян с космических позиций. Западный Флот Домината проиграл бой за Пшер – планета была плодородной, населенной разумными, хоть и отсталыми нелюдями, с которыми завязалась бойкая торговля. Теперь Пшер принадлежал павианцам. Следующей целью наверняка был Реммиар, а там и до Земли недалеко. Земля нуждалась в сильной армии. Космофлот – в поставках свежего пушечного мяса. Петр Третий подписал мирный договор с павианцами, сроком на десять лет, и посулил реммиарской знати и священникам разнообразные блага. В обмен на добровольные поставки мяса. Мяса с промытыми мозгами, которое не будет сопротивляться, когда его поведут на убой. Томаш Ночью ему приснился муторный сон. Там, в призрачном мире, который должен дарить отдохновение от всех забот, он кого-то убил. Убил не в поединке, и даже не в пьяной драке – убил спящего мужчину, обнимавшего подушку, ударом ножа под лопатку. Потом понял, что вошедшее в спину лезвие оборвало жизнь господина, навязанного ему Храмом, и попытался сбежать от наказания. В сонном царстве Томаша занесло на никогда не виданную Землю. Это не удивляло, только заставляло быть осторожнее – он понимал, что реммиарцы тут наперечет, и надеялся, что удача позволит ему добраться до ближайшего космопорта и раствориться в безбрежных просторах галактики. Второго человека – пожилую женщину, экономку своего господина – Томаш убил потому, что она заподозрила неладное, и начала задавать ему ненужные вопросы. А когда тело экономки, завернутое в покрывало, уютно поместилось между диваном и окном в гостиной, в дом вошли две дамы, представившиеся родственницами господина. Он не мог сообразить, действительно это родственницы, или сотрудницы полиции, и стоял посреди комнаты с пересохшим горлом, не зная, как ответить на их вопросы. Одна из них швырнула на стол перчатки, нахмурилась и посмотрела ему в глаза, словно пыталась залезть в мозги и вытянуть ложь. А потом спросила: - Как тебя зовут? Родовое имя? Я хочу подать жалобу в ваш Храм. В этот томительный момент божок, ведавший сновидениями, решил, что достаточно помотал ему нервы, и позволил открыть глаза. И обнаружить себя в постели – хвала Меллиану – одинокой постели, в новом доме. В спальне служебной квартиры в комплексе «Вечность». Томаш поворочался, отгоняя скверный осадок. Почему-то вспомнил странные взгляды Теодора, – жадные и смущенные одновременно. Подумал, что во сне совершенно точно убил другого человека – другой рост, цвет волос – и задремал, убедив себя, что надо выспаться перед заполненным хлопотами выходным днем. Утром он вспомнил о просьбе медика и потащил Теодора в супермаркет. Ученый крыс игнорировал требование врачей о ежедневных прогулках, шнырял из норы в нору – из своей квартиры в лабораторный комплекс – и очень мало ел. Угрозы – раз в месяц его обещали отправить обратно на Землю – не действовали на Теодора совершенно. Отчаявшийся врач пару дней назад заглянул к Миреку и попросил изменить сложившийся распорядок дел: - Не подавайте ему всё на блюдечке! Пусть хоть иногда выбирается в магазин. И если идете эль пить на свежем воздухе, прихватывайте его в компанию. - Он не пьет, - усмехнулся Мирек. - Чай пусть с собой носит! Сок! Лишь бы из комнаты хоть на час выходил. - Придумаем что-нибудь, - пообещал Томаш. Теодор ему, в общем-то, нравился – насколько землянин может нравиться реммиарцу. Ученый крыс был бестолков до крайности. Рассеян, беспомощен в быту, и при этом фанатично увлечен своими исследованиями. Копался в мозгах у всех, кто это позволял, перекладывал содержимое из черепушки в черепушку. И удивлялся, почему подопечные в итоге помирают. Бестолковщина, что тут говорить... Мирек, уставший от постоянной возни с крысом – принудительной кормежки, покупки необходимых вещей о которых Теодор не думал, не вносил в список, видимо считая, что туалетная бумага, шампунь и станки для бритья размножаются в ванной простым делением – с удовольствием спихнул часть обязанностей на Томаша. И добавил: - Он к тебе неровно дышит. Может, жрать из рук будет охотнее. - Меня напрягает неровное дыхание. - Расслабься. Он безобидный. На крайняк ляжешь с ним пару раз, он тебя трахнет и отвяжется. Зато храмовники к тебе подкопаться не смогут. Томаш поморщился. Он надеялся, что переезд в тихий угол избавит его от внимания Храма. Хотя бы на ближайший год. Но если прижмут – да, можно будет сослаться на заинтересованность Теодора. Удобная позиция. Так можно тянуть не один год. ...По приезду из супермаркета его ожидал сюрприз. Раэди свалился, как снег на голову. Взбрызнуло ему прилететь из столицы, и вот, пожалуйста – сидит в беседке между корпусами, улыбается, гладит запотевшую бутылку ледяной водки... - Зараза! - Сам зараза! - Почему не позвонил? - Денег на телефоне нету, - ухмыльнулся Раэди. – Все нажитые честным разбоем накопления ушли на билеты и выпивку. Они обнялись – до трещащих ребер и слитного воя радости. Томаш потерся щекой о щеку Раэди и признался: - А я скучал. Но только сейчас это понял. Мирек с Вилемом были нормальными мужиками. Еще с парой новых сослуживцев Томаш наладил вполне приятельские отношения. Но это было «не то». Раэди, родич и друг, разделивший с ним страх первых дней в военном училище, понимал Томаша без слов и был незаменим. Их объятья не понравились Теодору. Крыс искоса посмотрел на Раэди и спрятался в нору, бросив покупки на произвол судьбы. Томаш хотел его окликнуть, но потом вспомнил вопрос на эскалаторе, вопрос, странно совпавший с ночным кошмаром, и промолчал. В конце концов, он не нанимался к Теодору в няньки. И не обязан заботиться о его хорошем настроении. Раэди почуял изменение – хлопок двери Теодора пригасил безмятежную радость. - Кто это? - Большая шишка. Говорят, родственник самого доминуса. Ученый. Сам понимаешь – здесь этих ученых, как грязи. - Ты поосторожнее с ним. - Да он вроде нормальный. - Так не бывает. Разубеждать Раэди Томаш не стал. Нашлись другие темы для разговора. Они трепались обо всем подряд – вспоминали бывших сослуживцев, обсуждали нынешнюю работу. Раэди жаловался на бардак в столичном штабе, Томаш – на халатность и склоки арендаторов, растащивших «Вечность» на кусочки. - Никому ничего не надо! Трубы прорвало, возле дороги, на въезде. Кусок территории официально «ничей». Две недели спорят, скинуться на ремонт не могут. Живем практически без воды – вечером и утром включают подкачку, народ начинает набирать ведра и чайники. Питьевую-то можно в магазине купить. А стирать, мыться как? - Кошмар, - искренне посочувствовал Раэди. – В такую жару... хотя, оно и зимой нехорошо. - Свет отрубают по графику и без графика. Кто-то платит в срок, кто-то не платит вообще... постоянные скандалы, отрезают линии, потом выясняется, что отрезали не те линии... В общем, загубили комплекс. Раньше, небось, красота была. А сейчас все разваливается потихоньку. И никому дела нет. Никому оно не надо. - А тебе-то какая беда? Если не считать бытовые неудобства? - Да мне почти никакой, - усмехнулся Томаш. – Я третью неделю пограничные датчики с территории на территорию переношу. По одному. А жалованье идёт. Они забрали у Мирека причитающуюся часть покупок, пообедали – Томаш пожарил яичницу с салом и колбасой – зачем-то запили водку элем и выползли в беседку, на свежий воздух. Алкоголь и жара развязали языки, и Раэди, наконец, раскололся, выложил причину, погнавшую его в «Вечность» через половину Пшера. - Мой генерал предложил мне партнерство. - Хм... и что ты ему ответил? - Пока ничего. Мягко стелет. Меня это настораживает. Он предлагает грешить, врать на исповедях в Храме... - Откажись. Начнет давить – накапай храмовникам. - Не знаю... – Раэди потянулся, развалился на лавке. – Неохота с ними вязаться. Он, в общем-то, хороший мужик. Может, я ему и вправду нравлюсь. Тогда я прохлопаю шанс спокойно дослужить. Нам еще много лет по планетам болтаться, не забывай. - Я помню. - Но я не могу ему поверить. Мне кажется – заманит, месяц потешится, а потом храмовникам сдаст. Ему-то ничего не будет – купит индульгенцию, и чист. - Он с кем-то такое проделывал? Сдавал? - Нет-нет. У него был партнер... как у тебя. Старше. Уже вернулся домой. А генерал мой остался. Сейчас один живет. Говорит – скучно. - Я тебе не советчик, - покачал головой Томаш и потянулся за бутылкой эля. – Я его не знаю. Решай уже сам. Раэди кивнул, прикрыл лицо рукой и замер – то ли задумался, то ли задремал. Они долго сидели в молчании. Потом в беседку вломился Мирек, позвал их обедать – нормально обедать, не яичницей – и они отправились в гости, есть рыбу. Теодор тоже явился на обед. Настороженный, похоже, обиженный. Томаш сделал вид, что не замечает его настроения, познакомил с Раэди: «Это мой троюродный брат, Родион», предложил выпить эля, но получил решительный отказ. Ну и Меллиан с ним... Когда жаркий день сменил душный вечер, переполненные алкоголем организмы взмолились о пощаде. Зевавший Раэди попросился в душ и спать, напомнив, что завтра предстоит ранний подъем – надо вовремя попасть в аэропорт. - Воды опять нет, - сообщил Томаш. – А я не набрал про запас. Эх... ничего, что-нибудь придумаем. Мирек выслушал жалобу, посмеялся и одарил Томаша ведром воды. Тащить ее через раскаленный двор к себе в квартиру, а потом возвращать пустое ведро, было лениво. Томаш заорал: - Раэ! Живо, сюда! С мылом, губкой и полотенцем! И объяснил ухмыляющемуся Миреку: - Мы сейчас тут по быстрому в кустах ополоснемся, и я тебе ведро принесу. Чтоб два раза не бегать. Мирек развеселился еще сильнее и даже пожертвовал им ковш, чтобы было удобнее обливаться. Раэди, кроме банных принадлежностей, зачем-то притащил еще две бутылки эля. Пришлось выпить – исключительно для того, чтобы избавиться от лишнего груза. Покончив с элем, Томаш подхватил ведро и велел: - Ищи укромный уголок. Чтоб с дорожки не просматривался. Раэди бодро вломился в заросли – на газонах между корпусами росло всё вперемешку: деревья, кусты. Прошуршал ветками и позвал: - Сюда! Классная нычка. Я уже нашел, куда полотенце повесить. Они разделись, экономно облились водой и начали намыливаться. Раэди повернулся спиной, потребовал: «Потри!», потом отобрал мочалку и вернул услугу. Они терлись друг об друга – мыльные, скользкие, разгоряченные... У Раэди встал, и у Томаша тоже встал. - Согрешим? Руки ответили на вопрос раньше языка. Томаш обнял брата, проехался членом по бедру, осторожно укусил за ухо. Отплевался от пены и начал дрочить Раэди и себе – одновременно. А потом они чуть-чуть развернулись и Томаш почувствовал на своем члене чужую руку, уверенно задающую ритм. Он охнул и прикусил предплечье, чтобы приглушить стон, не вызвать подозрений, не привлечь ненужного внимания. Они грешили, грешили по-глупому, по-мальчишески – почти на виду у сослуживцев, почти не скрываясь... Томаш выгибался под рукой Раэди и не мог прогнать ощущение, что на него смотрят. Смотрят жадно, внимательно, фиксируя каждое движение, каждый вздох, каждый хрип. Рядом, в двух шагах, хрустнула ветка. Томаш кончил, едва не заорав – ему было потрясающе хорошо, до пятен перед глазами – а когда зрение прояснилось, встретился взглядом с Теодором и оцепенел. Подсматривавший крыс понял, что его застукали, покраснел – на щеках выступили лихорадочные пятна – и смылся, даже не извинившись. - Что там? – Раэди отдышался и всмотрелся в переплетение ветвей. – Нас кто-то видел? - Нет, - соврал Томаш, не желая ввязываться в долгий и неприятный разговор. – Тебе показалось. Поворачивайся. Я тебя сейчас оболью... обольемся и пойдем спать. Он решил поговорить с Теодором завтра. Завтра днем или вечером. Обсудить ситуацию на трезвую голову. Выяснить, потребует ли он плату за молчание. И только если неприятности будут неизбежны, известить Раэди. Коротким телефонным звонком. Теодор Погода в горах Пшера менялась стремительно, если не сказать безудержно. Утреннюю серую пелену растянуло, и полдня асфальт раскаляло по-прежнему жаркое летнее солнце. А потом ленивое безветрие сменил почти ураган. Шквальные порывы заставляли жалобно скрипеть старые рамы, норовившие потерять стекла, двери распахивались, как ты их ни заклинивай и чем не подпирай. А с запада надвигались тучные облака – клубящиеся, стремительные, грозившие разродиться дождем. Пыль, витавшая в воздухе, пахла влажностью. «Вечность» пригибалась, склоняла ветви и задраивала рамы в ожидании ливня. И это ожидание подстегивалось доносившимися с запада громовыми раскатами. Томаш вернулся из аэропорта – посадил, значит, любовника на самолет. Теодор услышал во дворе голос, рассказывающий Миреку о грозовом фронте и отложенных рейсах, и спрятался, опасаясь встретиться с Томашем лицом к лицу. Вчерашнее воспоминание жгло стыдом и возбуждало. Он пошел в кусты на звук, словно завороженный дудочкой крысолова. И получил неопровержимое доказательство – Родион не просто бывший сослуживец, друг и троюродный брат. Родион – любовник Томаша. Сплетенные тела искрились каплями воды, роняли на траву клочья мыльной пены. Синие глазищи Томаша были зажмурены, а рот заткнут собственным запястьем – грыз, чтобы подавить крик. Родион целовал его шею, скользил языком по кадыку и каждое мокрое касание, подкрепленное движением ладони, заставляло Томаша дергаться, и сильнее стискивать зубы. Они были красивы. Томаш – высокий, чуть массивный, то самое «чуть», свойственное крупным кошачьим: тиграм, пантерам. И Родион – более мелкий, верткий, обаятельный и опасный. Знающий, как довести любовника до безумия невинной лаской. Знающий, и умело пользующийся этим знанием. Теодор разрывался от противоречивости желаний. Он бы, не задумываясь, отдал половину своего фамильного состояния, чтобы оказаться на месте Родиона. И – одновременно – стыдился потребности вклиниться между любовниками. «Нельзя, нельзя... не лезь, не мешай. Запомни увиденное – два сильных зверя прижимались друг к другу в поисках нежности, обменивались скупыми ласками... не мешай. Не рушь чужое счастье. Им хорошо вместе. Им хорошо» Но Теодору-то было плохо! - Господин! – Томаш открыл дверь сразу после стука, не дожидаясь ответа. – Мирек велел прикрыть окна... Ох! Сквозняк поднял, закружил лежавшие на столе распечатки. Томаш поднял бумаги, сложил, придавил папкой. Ловко вспрыгнул на высокий подоконник, не задев разбросанное на нем барахло, потянул трепещущую раму. Теодор застыл, любуясь плавными, четкими движениями. Реммиарец прекрасно владел своим телом – знал, когда надо умерить силу, умел ласкать, наверняка мог и убить движением руки, но Теодора это не волновало. А если уж быть честным – придавало дополнительный, пряный оттенок возбуждению. - Можно будет придти к вам для разговора, господин? Захлопнувшееся окно отсекло шум – свист ветра, треск ветвей. Вопрос прозвучал громко, четко. - Да, конечно. - Тогда я вернусь после обхода зданий, господин. Теодор кивнул, теряясь в догадках. Что ему надо? Хочет поговорить о вчерашнем... недоразумении? Скорее всего. Собирается внести ясность, объявить, что Родион – его партнер? Может быть, боится, что Теодор потребует к себе в постель обоих? Громкий стук в дверь хлестнул по нервам. Теодор выронил пару распечаток, удивился – Томаш же только что вышел – и крикнул: - Входите, открыто! Появившийся в двери посетитель оказался для него сюрпризом. Реммиарский священник. Храмовник в черном одеянии. Неприятный, энергичный тип с цепким взглядом и уверенными властными движениями. «Только его мне и не хватало!», - подумал Теодор, и сухо спросил: - Чем обязан? Ветка дерева ударила в окно, заглушив первые слова нежданного визитера. ...- Что вы сказали храмовнику? – Мирек ворвался в комнату, даже не постучав. Теодор, ожидавший увидеть Томаша, раздраженно дернул плечом: - Ничего, в общем-то... - Господин, - в голосе всегда спокойного, уравновешенного Мирека проскользнули нотки угрозы, - вспомните хорошо. Весь разговор, от слова до слова. Если бы вы ничего не сказали, он бы не прицепился к Томашу. Теодор придержал рвущиеся с языка вопросы и сосредоточился: - Он расспрашивал меня о вас. Обо всех... нет ли у меня нареканий к работе, претензий. Я сказал – всё замечательно. Что вы – все вы – заботливы, и делаете для меня больше, чем положено по служебным обязанностям. Он спросил про Томаша. Новое лицо, как складываются отношения... Я ответил, что Томаш – словно ангел-хранитель, посланный мне на Пшер. Последний эпизод разговора Теодор бы с удовольствием пропустил, но Мирек уловил заминку и прищурился: - А потом? - Он начал намекать... да он почти прямым текстом предложил мне взять Томаша в постель. - Что вы ответили? Дословно, - Мирек подобрался, как почуявший добычу зверь. - Я процитировал ему пословицу «Насильно мил не будешь». Объяснил – я не стал бы принуждать даже свободного. И уж тем более не собираюсь встревать между Томашем и тем приезжим парнем, Родионом. Им хорошо вместе. Это двойная подлость – мешать чужому счастью. Ну и... всё. Потом я выставил его вон. - Вы упомянули Раэди... Родиона, – Мирек нахмурился. – Фактически, вы сказали храмовнику, что Томаш с Раэди любовники, так? Что они встречаются для удовольствия, и счастливы? - Можно выудить и такой смысл, - согласился Теодор. – Но... - Ясно... Спасибо, господин. В голосе уже не было угрозы. Горечь и бессильная злость – именно так. - Подожди! Не уходи, - Теодор заторопился, шагнул и перегородил Миреку дорогу. – В чем дело? Что я такого сказал? Этот Родион – он ездит сюда тайком от партнера? У него будут неприятности? - И у него будут неприятности, - мрачно ответил Мирек. – И у Томаша будут. - Родион обманывает партнера? - Нет. Он свободен. - Томаш тоже свободен? – на всякий случай уточнил Теодор. - Да. - Это из-за того, что они родственники? - Нет. Они не кровные родичи. По слиянию семей. Это не имеет значения. - А в чем тогда проблема? – отчаянно спросил Теодор. – Что не так? Объясни мне! Я не собирался никому вредить! Я не хотел, чтобы Томаша принуждали. Мне надо было отвязаться от этого вашего... храмовника. - Я верю. Я вернусь попозже, - пообещал Мирек. – Вернусь, и все объясню. А сейчас позвольте мне пройти. Теодор отступил, бессильно сжимая кулаки. И только когда захлопнулась дверь, понял, что не спросил у Мирека главного – а где, черт побери, сам Томаш? Воины Домината Первые военные части реммиарцев, расположенные на Земле, напоминали огороженные резервации. Доминус выставил условие – чужаки не смеют приближаться к земным женщинам. Ни для брака, ни для мимолетного утоления похоти. Как выяснилось, волновался доминус зря. Реммиарские Скрижали гласили: секс не грех, только если он ведет к продолжению рода. Связь с землянкой, или другой инопланетницей плодов принести не могла. Реммиарец, вступивший в подобный союз, становился грешником, и ему грозила смерть под градом камней у позорного столба. Потому-то освобожденные рабы и рабыни почти никогда не возвращались на родную планету. Лучше доживать на чужой земле, чем умирать на своей. Через пару лет выяснилось, что ни проповеди, ни кары не могут удержать покинувшую родную землю паству от греха. Лишенные женщин реммиарцы не только вовсю предавались запрещенному рукоблудию, но и решались на мужеложство. Не страшились того, что мужчины, разделившие ложе для удовольствия, после смерти отправятся в Подвалы Искупления. Пытка раскаленными камнями грозила в далеком будущем, а похоть требовала утоления сейчас. Жрецы Меллиана отправили на кол несколько десятков согрешивших пар и призадумались. Карая отступников по всей строгости законов, они уменьшали количество воинов. На их место привозили новых, те вступали на путь греха, и круг замыкался, вызывая озлобление в сердцах паствы. Выход из ситуации нашелся неожиданный. Секта Братьев Милосердия, военных священников, встала на защиту бывших рабов, напоминая миру, что эти реммиарцы – жертвы насилия. А Меллиан, как известно, не считал жертву насилия грешником или грешницей. Он даровал отпущение тем, кто претерпел боль, не получая удовольствия. Воспользовавшись этой уловкой, храмовники объявили послабление тем, кто идет по ратному пути. Воинов наделили правом на случку с партнером. Партнером, одобренным Храмом. Желающие могли грешить и тут же искупать грех, отдавая на поругание собственное тело. В этих отношениях не было места нежности или заботе: обязанность партнера – принимать и причинять боль. А обязанность исповедника – выявить тех, кто пытается блудить, прикрываясь союзом, утвержденным Храмом. Следить за теми, кто уклоняется от партнерства, безнаказанно проливая семя на землю, или одаривая им чужеземных женщин. И карать грешников очищением. Томаш Приор Дайн поймал его на асфальтовой дорожке между лабораторными и жилыми корпусами. И, перекрикивая шум ветра, задал вопрос... нет, это были не вопросы. Утверждения. - Уютно устроился? Столичных дружков принимаешь? Думаешь, как в комплексе только часовня, так можно грешить – ни Меллиан, ни его служители не увидят, не узнают? «Крыс накапал, - тоскливо подумал Томаш. – Не успел я его попросить молчать. Надо было плюнуть на эти окна...» - Нечего сказать? Томаш пожал плечами. Препираться с храмовником – себе дороже. Врать, хоть и не на исповеди – опасно. Чтобы правильно врать, надо знать, что именно крыс рассказал. А то попробуешь отвести беду и ляпнешь лишнего. С неба сорвались первые, крупные капли дождя. - Телефон свой дай сюда. Чтоб дружка не предупредил. И... пожалуй, не стоит оставлять тебя без присмотра. Пойдем. Томаш, лишившийся телефона, покорно поплелся за приором. По дороге к административному корпусу они наткнулись на Мирека, рысившего в том же направлении. Томаш улучил момент и незаметно провел ребром ладони от бедра к заднице, намекая, что, кажется, попал по полной программе. В здании они разделились – Мирек пошел в техотдел, а приор потащил Томаша в приемную полковника Даниила. Адъютант появлению храмовника – как выяснилось позже, второму за день – не обрадовался. Заглянул в кабинет к Даниилу, пошептался и сухо велел ждать. Томаш уселся в углу, взглянул на настенные часы и перевел взгляд на окно. Дождь то начинался, то утихал – небо не решалось обрушить на «Вечность» потоки воды. По дорожкам сновали люди и реммиарцы – кто-то под зонтом, кто-то в дождевике, а кто-то попросту в полиэтиленовом пакете, натянутом на голову. Мирек, успевший засунуть нос в приемную, пробежал от административного корпуса к жилым раза четыре. Это мельтешение вызывало странные, ненужные надежды, словно от соседа могла придти какая-то помощь. Томаш даже разозлился на себя – грешил-то сам, зачем на кого-то надеяться? Раздражение унял скрип двери, выпустившей посетителя, отнимавшего полковничье время. Приор, не слушая возражений адъютанта, вошел в кабинет и непререкаемым тоном потребовал содействия. За месяц, прожитый в «Вечности», Томаш видел полковника раз шесть или семь. Но с первого раза понял – требовать от него ничего нельзя. Выслушав заявление: «Заприте его где-нибудь в одиночке, я не могу его с собой везти, мне еще к градоначальнику Белого Ключа надо заехать», полковник Даниил набычился и спросил: - С каких это пор Храм стал распоряжаться военно-дисциплинарными камерами? Грешен? Забирайте к себе, исповедуйте, назначайте искупление. Меня в эти дела не вмешивайте. - Я не могу его отправить в Храм своим ходом! Его нельзя оставлять без присмотра. Сговорится с дружком, начнут одну песню на исповеди петь... - А кто вам сообщил о факте грехопадения? – заинтересовался Даниил. - Господин Теодор Канда, - торжественно объявил приор. - Нейрохирург? Землянин? – мохнатые брови Даниила поползли вверх, выражая крайнюю степень удивления. – А он-то тут при чем? - Добрый вечер, господа. Крыс возник в дверном проеме – мокрый и какой-то несчастный. Осмотрел Даниила, приора, уцепился за руку Томаша, машинально подвинувшего ему свободный стул, и сказал: - Вот ты где! А я тебя ищу. Томашу показалось, что там, в приемной, за закрывшейся дверью остался Мирек. Но клясться бы он в этом не стал – точно не разглядел. Даниил с приором слегка всполошились. За сохранность здоровья и душевного спокойствия родственника доминуса реммиарцев драли авансом два раза в месяц: в первой декаде столичное начальство, во второй – посол Домината на Пшере. Теодор отказался от чая. Присаживаться не захотел и спросил: - Когда вы отпустите Томаша? Я хотел бы его забрать. Даниил, излучая доброжелательность, пояснил Теодору, что забрать Томаша на данный момент нельзя: - Рассматривается вопрос о временной мере ограничения свободы. Приор Дайн утверждает, что Томаш уличен в греховном прелюбодеянии. И, между прочим, обвиняет его, основываясь на ваших показаниях. - Каких показаниях? – нахмурился Теодор. - Около часа назад вы мне рассказывали... Крыс окинул приора холодным, неожиданно жестким взглядом, и отчеканил: - Извините, но вы что-то перепутали. Я вас вижу в первый раз. Томаш не смог определить, кто из присутствующих ошеломлен сильнее – полковник, приор, или он сам. Хладнокровие демонстрировал только Теодор, который после короткой паузы продолжил: - Но раз уж мы с вами познакомились, – а я как раз хотел разыскать здешнего священнослужителя – хочу прояснить интересующий меня вопрос. Я намерен пригласить Томаша в свою постель. Будет ли это нарушением приличий? Обвините ли вы его во грехе? Я не знаю ваших правил и законов, вы достаточно тщательно их охраняете. У меня нет желания попасть в двусмысленную ситуацию. Поэтому я задаю эти вопросы сразу при двух представителях власти – военной и храмовой. И надеюсь, что вы, господа, дадите мне четкий и ясный ответ. Представители власти позабыли о внутренних распрях и начали заливаться, как две очень крупные певчие птицы. Заверили Теодора, что Томаш – или любой другой приглянувшийся ему реммиарец – радостно примет его выбор, и будет подчиняться своему господину, вписываясь в отшлифованные веками рамки норм и приличия. Приор, несмотря на воркующий тон, был зол, как змея, которой наступили на хвост подкованным ботинком. Но перечить Теодору или пытаться освежить его память, особенно в присутствии полковника, не решался. Томаш от многословия и нудных расшаркиваний устал. Он уже вычислил, что отправка в постель к крысу позволяет выйти из скверной ситуации с наименьшими потерями. Раэди он предупредит звонком. На исповедь явится и что-нибудь наврет. Без наказания из Храма не выпустят, но шкуру живьем не сдерут и задницу рвать не станут – побоятся портить приглянувшуюся господину игрушку. А обычную порку он переживет – не в первый раз. Беспокоило одно – кто его знает, этого крыса, вдруг окажется изощренным садистом? Взгляды-то странные кидал. А если начнет уродовать, в Храм на него не пожалуешься. Землянам законы не писаны. Томаш осторожно повел плечами, разминая мышцы и отгоняя скверные мысли, и утешил себя: «И это как-нибудь обойдется...» Теодор Его поразило, как легко заполучить живого реммиарца в собственное распоряжение. Закидывая удочку о грехах и приличиях, Теодор ожидал, что ошарашенный наглым враньем приор начнет тянуть резину, велит им приехать в городской Храм, выставит какие-то условия, расскажет о сложных обрядах... Да куда там! Представители власти отдали ему Томаша просто так. И радовались, как работники приюта для бездомных животных, которым удалось сбыть с рук чесоточного пса. Сам объект торга не выглядел ни удрученным, ни смущенным. Не улыбался, но прежнюю заботливость проявлял – когда полковник вежливо выпроводил их из кабинета, занял у адъютанта зонтик: «Чтобы вы не промокли еще сильнее, господин». Надо было прямо там, на порожках сказать ему: «Это лживая договоренность. Она не имеет силы. Я исправил свою ошибку: уж не знаю, что такого я сказал вашему храмовнику, но теперь буду отрицать эти слова и под присягой, и перед лицом доминуса. Ты свободен. Возвращайся к своему Родиону... как хочешь, так и живи» Но поговорить сразу не получилось – вокруг толклись люди и реммиарцы. Томаш наклонился к его уху, спросил: «Это Мирек вас попросил придти, господин?». Услышал ответ: «Нет», и вроде бы удивился. Однако вопросов больше не задавал. Наверное, потому, что когда они шли по дорожке, хлынул ливень – небеса разверзлись, словно им вспороли брюхо скальпелем. У двери своей квартиры Теодор растерял запал – не было сил и желания облекать мысли в слова. Он решил, что разговор можно отложить, и ограничился короткой фразой: - Иди к себе. Я хочу побыть один. Теплый душ помог согреться – августовскую жару как рукой сняло, из форточки веяло холодом. А кофе даже чуть разгорячил и заставил сердце забиться чаще. Такого – почти довольного, уютно закутавшегося в тонкий махровый халат – его и застал Мирек. Витиевато извинился за дерзость предыдущего визита, а потом с легким удивлением проговорил: - Честно говоря, я не ожидал, что вы вытащите Томаша. После того, что вы видели и рассказали... я думал, вы не захотите, господин. - Я несу ответственность за свои ошибки, даже если не могу понять, в чем именно они заключаются. И еще... Теодор нашел возможность объясниться с Томашем без разговора лицом к лицу. Наскоро сообщил Миреку, что договор – простая формальность, что брать кого-то в свою постель он не собирается, попросил передать эти слова Томашу, и тут же получил решительное возражение: - Вам придется подержать его при себе хотя бы месяц. Кто-то стучит храмовнику, господин. Недаром он приехал сюда, чтобы предложить вам Томаша. Он от кого-то узнал, что вы заинтересованы. Возможно, задал правильный вопрос на исповеди. Так же точно он узнает, что вы... ...За час, под лишнюю, совершенно лишнюю чашку кофе, Теодор получил представление о реммиарских заповедях, уяснил принцип партнерства, прослушал беглый перечень возможных наказаний за грехи и бессильно взвыл: - Да как можно до такого додуматься? Наша церковь тоже не поощряет занятия сексом для удовольствия. Но, слава богу и доминусу, никому не приходит в голову подталкивать прихожан к случке и карать их, если они посмели отнестись к партнеру с нежностью. Какое скотство! Мирек гневную речь выслушал равнодушно. Теодор еще немного покипятился, а потом вернулся к ситуации, касающейся его лично: - Как ты думаешь, Томаш соврет на исповеди? Если я предложу ему просто заходить по вечерам... пусть сидит у меня пару часов, и возвращается к себе. Скажем... скажем, что я не могу заснуть с кем-то. Предпочитаю одинокую постель. - Зачем такие сложности, господин? – удивился Мирек. – Томаш честно отработает. Вы за него побеспокоились... вы должны получить хоть капельку удовольствия. - А Родион? - А что Родион? Я ему позвонил. Сразу после того, как вы мне рассказали о разговоре с храмовником. Он заявил, что заключает партнерство, и у его избранника хватит влияния, чтобы отсечь его старые грехи. Он не собирается тащить их в новую жизнь. - Вот как... - Каждый устраивается, как может, - Мирек встал, слегка поклонился и пообещал. – Я пришлю вам ужин с Томашем, господин. Дождь барабанил по карнизу, сердце вторило рваному ритму, и Теодор, напившийся таблеток, незаметно для себя массировал левую половину груди. Стрелки часов приближались к семи – времени ужина. Мысли путались. «Всё-таки поговорить с Томашем? Спросить, что для него более тягостно – делить со мной постель или лгать на исповеди? Узнать, не соврал ли Мирек про Родиона. Нет, нет, для начала – объяснить, что я ни черта не знал об их понятиях греха» Воздушные планы воплощаться в жизнь не захотели. Мокрый Томаш приволок укутанную в покрывало тарелку с жареной рыбой и овощами, извинился – «в седьмом квадрате сигнализацию заклинило, уже час бьемся, не можем датчики отключить. Вы покушайте пока, мы там закончим, и я вернусь» - и умчался в серые влажные сумерки. Теодор немного помаялся и поел – рыба оказалась вкусной. Потом напомнил себе о том, что страдания страданиями, а служебные обязанности никто не отменял, и уселся за ноутбук. Надо было заполнить лабораторный дневник, написать две докладные записки... Серость за окном как-то незаметно сменилась непроглядной темнотой. Дождь уже не барабанил – моросил, навевая дрему. Дрему, развеявшуюся после легкого стука в дверь и очередного появления Томаша. Реммиарец притащил стопку постельного белья и пару полотенец. Пока недоумевающий Теодор пялился на его голые ноги, спину, плечи – холодно же, а он только в шортах... – быстро перестелил постель, кинул на нее одно полотенце. Стянул с себя цветастую тряпку и лег – на спину, согнув одну ногу в колене. Устроив задницу точно на подстеленной махровой ткани. От щедрости молчаливого предложения у Теодора закружилась голова. Несмотря на дикость ситуации, он впитывал взглядом мельчайшие детали – расслабленность бедер, округлую привлекательность ягодиц, густую дорожку черных волос от пупка к паху. И вялый член, демонстрирующий полную незаинтересованность Томаша. «На Родиона этого стоял – хоть ведро вешай» - Оденься и иди к себе, - почти недрогнувшим голосом приказал Теодор и уткнулся в ноутбук. Томаш распоряжение проигнорировал. Закинул руку за голову, прикрыл глаза – вот и весь ответ. Не за ногу же его из кровати вытаскивать! Десять минут – часы на панели были перед глазами – прошли в молчании. Теодор делал вид, что работает, а Томаш лежал не шевелясь, как восковая кукла. - Иди к себе! Хватит комедию ломать. Повышение голоса тоже не подействовало. Теодор встал из-за стола, подошел к кровати – его тянуло к Томашу, как гвоздь к магниту – сел между призывно разведенных ног и осторожно тронул тяжелую мошонку. - Пойми, я так не могу. Тебе это глупым кажется, и странным. Но я так не могу. Я всегда относился к сексу по-другому. - Вы можете делать всё, что хотите, господин. - Если я доставлю тебе удовольствие – это грех? - Землян не меряют нашими мерками, господин. - Если ты расскажешь на исповеди, что я взял у тебя в рот, это будет твой или мой грех? - Я не знаю, господин. - Промолчишь на исповеди, - хрипло сказал Теодор, окончательно потерявший интерес к тупиковому разговору. – Лежи смирно. Прикосновение было ошибкой. Тепло кожи, щекочущие ладонь волоски разрушили напускную сдержанность. Накатила волна желания – темная, дикая, подогретая ворохом подробностей чужой жизни, мер грехов и неотвратимых наказаний. Остановить вал было невозможно, но Теодор твердо решил контролировать направление его движения. И провести Томаша по этому пути. «Я покажу тебе правильную дорогу. Я заставлю тебя сделать по ней хотя бы пару шагов. Тебе понравится» Он наклонился, провел языком по мягкому члену, с трудом удержался от того, чтобы начать ласкать себя рукой – рано, еще рано – и вобрал в рот головку. Усилия не пропали даром – тело Томаша отреагировало почти мгновенно. Теодор ревниво подмечал разницу. С Родионом Томаш затыкал себе рот, удерживая крик, а сейчас молчал, стискивал зубы, выгибался, но молчал – как партизан на допросе. Пришлось удвоить усилия. Это принесло вознаграждение: Томаш глухо замычал, положил ладонь ему на затылок и крепко нажал, насаживая на член до горла. От неожиданности рывка Теодор подавился и дернулся назад. Рука тут же исчезла. Томаш пробормотал: - Извините, господин. - Верни на место, - попросил Теодор, незаметно вытирая выступившие слезы. – Положи и не убирай. Вторую руку Томаша пришлось удерживать – чтоб не вгрызался в запястье. - Кричи. Говори. Что хочешь. Только не молчи. Слушая низкие, почти мучительные стоны, Теодор начал осторожное исследование – огладил поджавшиеся яйца, согласовывая действия пальцев и языка, скользнул ниже, и убедился, что Томаш старательно подготовился к визиту. Смазан и растянут. Берите, господин. Теодор позволил члену толкнуться в горло и пробрался пальцем в подготовленное для него отверстие. Томаш дернулся, всхлипнул, что-то выстонал – высоко и жалобно – и кончил ему в рот, сдавив шею железными пальцами. Теодор выпустил член изо рта, скинул осточертевший халат, лег на разгоряченное, еще бьющееся в оргазме тело и притерся к животу Томаша. Ему хватило нескольких движений, чтобы последовать за любовником. За окном, вторя и передразнивая его вскрик, бахнул раскат грома. Теодор отдышался, сполз с Томаша на кровать – поближе к стене, и попросил: - Вытащи из-под себя полотенце, запасливый мой. Пригодилось. Томаш Он впервые рассмотрел Теодора внимательно. Не как объект опеки или досадную помеху, а как мужчину. Партнера. Крыс не был особо симпатичным: лишенное выразительности лицо, блеклые серые глаза, редеющие мышиные волосы – а ведь ему едва за тридцать. Иногда из-под серости проблескивала замаскированная сталь породы – Теодор обретал властность движений, повелительный взгляд. Но общее впечатление оставалось каким-то смазанным. Словно крыса нарисовал художник-недоучка, не сумевший вдохнуть в него жизнь. Сюрпризы скрывались под одеждой. Теодор, едва дотягивающий Томашу до подбородка, оказался хорошо сложен. Относительно широкие плечи, узкие мальчишеские бедра, прятавшиеся под мешковатыми тряпками, и – не особо приятная неожиданность – весьма и весьма внушительный член. Томаш порадовался, что заранее подготовился к вечерней встрече и дал себе зарок даже днем носить в кармане смазку. Кто его знает, когда крысу будет припирать... неохота потом ходить в раскорячку. Лежа на кровати и рассматривая потолок, в ожидании, пока Теодор закончит свои дела, Томаш думал о двух вещах сразу. В квартире надо было сделать генеральную уборку – это раз. В углах гнездилась бурая, клочковатая паутина, в которой беспомощно качались трупики мух. Если приор через неделю нанесет визит крысу, Томаш получит за бардак хорошую взбучку. Надо снять паутину, принести от Мирека пылесос... Теодор продолжал стучать по клавиатуре ноутбука, и Томаш подумал вторую мысль – господин ему достался странный. То забирает из кабинета полковника, не позволяя запереть в камеру и отконвоировать в Храм, то прогоняет прочь из кровати. Может, он разозлился из-за подстеленного под задницу полотенца? Но неохота же чистую простыню смазкой пачкать и потом сразу менять. Так не настираешься. Настучавшись, крыс все-таки соизволил перебраться в постель – значит, правильно Томаш догадался, не всерьез прогонял. Но сразу трахать не полез – завел какие-то речи о грехах. Томаш слушал невнимательно, потому что пытался сдержать дрожь – очень уж щекотно Теодор гладил его по яйцам, пока расспрашивал. А потом щекотная дрожь перешла в бешеное возбуждение – Теодор не побрезговал, и начал ему сосать перед тем, как трахнуть. И Томаш провалился в темный, запретный водоворот. У крыса были сильные руки, чуткие пальцы, и вообще он оказался совсем не таким, как Томаш ожидал. Ни слюнявой растерянности, ни жадной нетерпеливости, ни суетливых движений, выворачивающих нутро наизнанку. Теодор приказывал, и ему хотелось подчиняться, потому что приказы звучали возбуждающе. А уж кончая крысу в рот, Томаш вообще потерял остатки соображения – забыл, где он и с кем. Так ему было хорошо. Не сравнить с возней с Раэди и прочими мелкими грешками. Греховный вечер растянулся на всю ночь. Теодор почему-то его так и не трахнул, а ведь хотел, видно, что хотел. Но не трогал – кроме как языком и пальцами – и повторял: - Нет, рано, слишком рано. Томаш, ошалевший от того, что его облизывали, как кутенка, соглашался со всем сказанным. Покорно переворачивался, позволял исследовать плечи, бедра, ягодицы, и выяснил свое слабое место – когда крыс целовал и прикусывал его поясницу, из горла поневоле рвался крик. Томаш так и кончил второй раз: от поцелуев, трахая подложенную под живот подушку, подвывая и закусывая простыню. Как ни странно, после второго оргазма крыс его из постели не прогнал. Позволил себе подрочить, выругался, когда Томаш хотел поменять постельное белье и велел: - Спи пока. Утром повторим. И будем повторять, пока ты всё правильно не запомнишь. Утром тело Томаша изучали при ярком свете. Солнечные лучи били в лицо, заставляя жмуриться, а Теодор требовал ответа на вопрос: «Так – хорошо?». Томаш устал отвечать: «Да» и никак не мог кончить – крыс почти не касался члена, вылизывал яйца, промежность, оставлял засосы на внутренней стороне бедер, но не дрочил и в рот не брал. О прямой ласке просить было боязно – мешала не гордость, какая уж тут гордость, мешало опасение. Попросишь, а тебя поймут не так, и начнут драть в хвост и в гриву. В общем, когда Томаш все-таки кончил, он чувствовал себя вымотанным донельзя, хуже чем после первой ночи с партнером. Тогда всё было просто и ясно: тебе вставили, назавтра ты вставил. А сейчас... непонятно, зачем Теодору это нужно. Трахнуть мог бы и так. И все-таки, счастливая удовлетворенность перевешивала сомнения. Проводив крыса в лабораторию, Томаш почувствовал себя окрыленным, и заметался по территории «Вечности», хватаясь сразу за десяток дел. Он разобрался с датчиками седьмого квадрата – какая-то скотина покопалась в настройках системы и выставила минимальный вес вторжения на ноль. Ясное дело, дождь закапал, и понеслось. Прибрал в квартире Теодора – наскоро, но лучше так, чем никак – вернулся к себе, убедился в отсутствии воды, вынул припасенную канистру и замочил снятый с постели комплект постельного белья. У него в запасе было еще два чистых и наглаженных, но кто его знает, как дальше дело повернется. Забирая у Мирека замороженную птицу – надо же будет чем-то ужинать – Томаш нарвался на вопрос: «Что он с тобой делал, что ты на два корпуса орал?». Пришлось отмалчиваться, отводить глаза, а потом горячо убеждать Мирека, что ему не надо, вот честно, не надо к врачу. Это... недоразумение. Просто вскрикнул случайно. В обед из лаборатории явился Теодор. Запекание птицы одобрил, а за уборку и застеленный чистый комплект постельного белья почему-то наорал. Поев, подобрел, попросил меньше внимания уделять хозяйству, и напомнил, что они собирались гулять. Томаш расценил это как указание, и, оставив замоченное белье на произвол судьбы, потащил крыса на прогулку. Памятуя о жалобах на сердце и указаниях врача, Томаш повел Теодора недалеко. В южную часть двенадцатого квадрата, туда, где за зарослями хвойных деревьев прятался маленький фонтан с островком, садом камней. В бассейне плавали красивые водяные цветы. Крыс им неожиданно обрадовался, и сказал Томашу, что это земные растения. - Надо же... кто-то ведь привез. И прижились. Это лотосы. У нас в поместье такие были, садовник в искусственное озеро запустил. Несколько лет цвели, а потом разом все погибли. Болезнь какая-то скосила. Жалко было. Очень. - А вот там черепаха, смотрите, господин! – выждав несколько минут, и убедившись, что Теодор не собирается продолжать рассказ, показал Томаш. - Где? - Да вон же! На камне сидит. В результате Томаш устал тыкать пальцем в камни, разделся, влез в бассейн, поймал черепаху – правда не ту, которую хотел показать, другая под руку подвернулась – и сунул Теодору под нос. Тот потрогал мокрый панцирь, почему-то пожалел земноводное, велел отпустить его к чертовой матери, буквально выволок Томаша из фонтана, усадил на лавочку и начал целовать. Не позволив одеться, и не слушая, что сюда в любой момент может кто-нибудь придти. За следующую неделю, наполненную прогулками, Томаш привык, что его целуют в неподходящих для этого местах. Это относилось как к телу, так и к обстановке. Теодор его по-прежнему не трахал, заявляя: «Рано еще». Как будто Томаш какой-то плод, который нельзя кушать, если он не созрел. Свое тело Теодор не предлагал. Поощрял ласки языком, охотно смотрел на руку Томаша на своем члене, но задницей не поворачивался. Но Томашу было хорошо и без этого. Ему хватало мягкого, нежного, почти мучительного счастья, пронизывающего дни, и согревающего прохладные августовские вечера. С небес на землю, вернее, под землю, в потайные помещения Храма, его спустила записка, которую ему передал приор с одним из сослуживцев. Послание недвусмысленно напоминало о необходимости исповеди. Томаш затосковал заранее, но откладывать визит в городской Храм не стал. Чего тянуть? Только хуже будет. Он на всякий случай привел в порядок хозяйственные дела – наготовил еды на два дня и перегладил постиранное постельное бельё. Дождался, пока Теодор отвалит в лабораторный корпус, пропылесосил и тщательно вытер пыль в доступных и малодоступных местах. Затем доложился начальству, получил отгул на полдня и уехал, оставив крысу короткую записку. Можно было бы и не оставлять, но как тогда бестолковщина узнает, чем обедать и ужинать? Приор лично спустился в исповедальню. Томаш мысленно испросил прощения у Меллиана и начал врать – виртуозно и вдохновенно. Категорически отрицал не только грех, но и возможность связи с Раэди, сетовал на то, что рассеянный господин Теодор никогда никого не узнаёт, и иногда рассказывает странные, непонятные вещи. Словно в другом мире что-то видит... богатый землянин, нам таких не понять. Дайн подкапывался так и этак, требовал подробностей – каково в постели с крысом, а потом, без перехода – разбрасывает ли тот бумаги и знает ли Томаш пароль от его служебного ноутбука. Тут лгать было легко: трахает утром и вечером, бумаги на ночь прячет в сейф, пароль никому не говорит. Наконец приор устал от повторяющихся вопросов, да и Томаш ухитрился ловко ввернуть, что господину Теодору надо будет разогреть ужин. Без наказания Дайн его, конечно, не отпустил. Припомнил две пропущенные еженедельные исповеди и велел принять сорок ударов ремнем – не розгами, и то хорошо. Плохо было другое – приор выпорол его сам. Спину и плечи трогать не стал, а задницу обработал на совесть. И разок заехал ремнем по промежности, так, что Томаш взвыл и на пару секунд отключился – от боли потемнело в глазах. К машине он едва доковылял. Но потом отлежался на боку, отдышался и почувствовал себя в силах доехать домой. Прежде чем сесть за руль, он включил телефон, и обнаружил два пропущенных звонка от Теодора. Поколебался, но перезванивать не стал. Решил поговорить лицом к лицу. И попросить выходной на сегодняшний вечер и ночь. Теодор Позже он уверил себя, что в случившемся виноват коньяк. Алкоголь, особенно крепкий, всегда действовал на Теодора плохо. Не растормаживал воображение, помогая ему хлынуть в нужное русло – к примеру, решить проблему отторжения тканей. Наоборот, коньяк – или наливка, или водка – напрочь вытеснял из головы рабочие задачи, и подталкивал к странным, несвойственным поступкам в личной жизни. Помнится, первый раз Теодор позволил любовнику быть сверху после изрядной дозы перцовки, выпитой во время долгой зимней прогулки по живописным уголкам поместья. Опыт вышел так себе – позже, с другим любовником и без алкоголя, Теодору понравилось больше. Уже тогда надо было сделать вывод – секс и крепкий алкоголь смешивать нельзя. Но здесь, на Пшере, протягивая руку к запыленной бутылке, стоявшей на полочке со дня приезда, Теодор даже не подумал, что к вечеру получит знакомый коктейль. Он решил выпить, прочитав записку Томаша. Аккуратные бисерные буквы извещали о наличии еды в холодильнике, о том, что можно есть холодным, а что – обязательно разогревать, о белье на сушилке – «если пойдет дождь, не трогайте, Мирек придет и снимет, господин». Завершающее предложение было коротким. «Я уехал в Храм на исповедь». «Он уехал! Не посоветовавшись, не спросив, что говорить приору... а если у него не хватит духу соврать, и его отправят на то самое очищение, о котором Мирек говорил мимоходом, и кривясь, как от зубной боли?» Теодор выпил рюмку коньяка и попытался себя успокоить. Томаш не дурак. Томаш дожил до двадцати семи лет, и не позволил себя изуродовать в Храме. Значит, умеет выворачиваться и обойдется без чужих советов. Тем более, без советов землянина, который так и не разобрался в оттенках реммиарских грехов. Но самовнушение ни черта не помогало. Теодор выцедил еще одну рюмку и ощутил потребность действовать. Приор не перечит высокопоставленному землянину? Пусть Томаш передаст приору трубку. Теодор потребует вернуть его назад, немедленно. Намекнет на возможность дипломатического скандала... приор струхнет. Должен струхнуть. Томаш трубку не брал. Теодор выслушал механический голос, известивший его о выключенном телефоне абонента, позвонил еще раз, через полчаса, обеспокоился всерьез и пошел разыскивать Мирека. Тот к проблеме отнесся без внимания, объяснил, что телефон в Храме включать нельзя, и посоветовал больше не пить – «жарко, а у вас глаза уже шалые, господин». Надо было послушать Мирека – рассудительного, уравновешенного Мирека. Надо было лечь, поспать. Время бы быстрей прошло, и алкоголь выветрился. Но Теодор, отгоняя неприятное, тянущее ощущение в левой половине груди, налил себе еще рюмку коньяка. Он потягивал алкоголь, задремывая в кресле и возвращая себя в реальность жгучим вкусом на языке. Вздрагивал, взбадривался, когда слышал за окном громкие звуки, прислушивался к шагам и голосам на дорожке, снова закрывал глаза и погружался в тягостное болото ожидания. Томаш вошел в квартиру в сумерках. Теодор встрепенулся, спросил: - Как ты? Получил в ответ бесстрастное: - Со мной всё в порядке, господин. – И тут же, следом, укоризненное: - Вам не стоило столько пить. Жарко, господин. А вы наверняка не обедали и не ужинали. - Я волновался! – Теодор попытался донести до Томаша простую вещь. – Я за тебя волновался, понимаешь? Я всё время думал – что этот приор с тобой делает? Томаш пожал плечами – то ли не поверил, то ли считал подобное волнение ненужным. Ушел в кухню, загремел сковородками, тарелками. Теодор, разозленный пренебрежением к своим словам, налил еще рюмку, и осилил ее одним глотком. Из забытья его выдернул настойчивый голос: - Господин! Поешьте! Хоть что-нибудь съешьте. Так нельзя, господин. Ломоть чего-то жареного – может, мясо, может, рыба – показался безвкусным. Теодор сжевал, сколько смог, и согласился лечь, но с одним условием: - Ляжешь тоже. Я хочу, чтоб ты был под рукой. - Хорошо, господин. Я уберу посуду и лягу к вам. Можно так сделать? - Можно. Видимо, Теодор ненадолго отключился. Когда он открыл глаза, шторы были задернуты, а в углу спальни мягко горел ночник. Томаш как раз вошел в комнату – успевший принять душ, с полотенцем на шее, в неизменных цветастых шортах. Поймав взгляд Теодора, он наскоро высушил волосы полотенцем. Швырнул его на стул, стянул шорты и отправил их следом. В первый момент Теодор не понял, что именно он увидел. Сморгнул, присмотрелся, и замер, выравнивая дыхание. Ягодицы и бедра любовника были ярко-малинового цвета. - Что это? Кто это?.. - Приор выпорол, - спокойно ответил Томаш. – Ремнем. Он же догадывается, что я нагрешил, господин. - Иди сюда. Горячая кожа обжигала пальцы. Местами широкие полосы сгущались до свекольного оттенка – завтра задница Томаша будет щедро украшена синяками. Кое-где ремень оставил вздувшиеся рубцы, и Теодор, будучи не в силах противостоять знакомой, дикой волне желания, провел по ним сначала ладонью, а потом языком. Ему – человеку, никогда не понимавшему очарования садизма – нестерпимо захотелось распробовать следы наказания, оставленного чужой рукой. Зализать, загладить, успокоить вздрагивающего от прикосновений Томаша, переплавить боль в удовольствие. Он уложил любовника на живот, нашел знакомую точку над крестцом – сейчас она багровела следом от удара – и попытался передать свое желание действиями. Томаш не отодвигался, почти не дергался, но и не возбуждался. Но Теодор так увлекся новыми ощущениями – ему еще не доводилось видеть последствия порки – что почти не уделял внимания чужой реакции. Он старался удержаться на краю пропасти: член стоял, как каменный, мозг туманила мощная смесь вожделения и алкоголя, и жадный голос шептал: «Возьми, возьми. Он предлагает себя. Он подготовился – как обычно. Он не против». Пальцы вошли в задницу легко – Томаш действительно подготовил себя. Как обычно. И Теодор, дурея от обжигающей губы и щеки малиновой кожи, пробормотал: - Можно? - Ваше право, господин. Это было ненужно и нелепо – при чем тут права? – и Теодор, укладывая Томаша удобнее, пообещал: - Я осторожно. Тебе будет хорошо. Добиться отклика – звука или возбуждения – он не смог. Томаш пролежал под ним молча, расслабив бедра и уткнувшись в подушку, только вздрагивал, если Теодор трогал его яйца. А когда Теодор, захлебываясь стоном, все-таки кончил, ловко вывернулся, вытер его полотенцем и сказал: - Спите уже, господин. Поспорить или поговорить не получилось. Теодор отключился, как только коснулся щекой подушки. Очередное пробуждение было куда более отвратительным, чем предыдущие. В спальне все так же горел ночник. На столике, рядом с кроватью, стояла запотевшая бутылка минеральной воды. Теодор жадно напился, потянулся к аптечке – голова трещала, словно в виски долбились два дятла – наткнулся взглядом на багровую задницу Томаша и охнул. Спасительная пелена алкогольного дурмана исчезла. На Теодора обрушилось понимание случившегося: он – именно он, стремившийся доказать любовнику, что секс между мужчинами должен приносить только удовольствие – трахнул несопротивляющееся тело, которое перед этим хорошенько отходили ремнем. - Бог ты мой... Томаш, услышав его стон, завозился. Повернулся на бок, уставился сонными синими глазищами. - Что случилось, господин? Плохо? Врача? - К чёрту врача! Да, плохо! Томаш... пойми... нет, прости. Пойми, я не контролировал себя. Когда я увидел... о, господи! У меня слов нет, понимаешь? - Я все понимаю, - сдерживая зевок, ответил Томаш. – Вам понравилось видеть меня наказанного, господин. Вообще-то у нас не запрещается присутствовать при искуплении. В следующий раз вы можете поехать со мной, и... Мутная волна гнева на секунду прогнала головную боль. Реммиарец причислил его к скотам, способным наблюдать за мучениями любовника. И не просто равнодушно наблюдать, а получать от этого удовольствие. Теодор отвесил оплеуху прежде чем успел подумать, что делает. Томаш провел рукой по щеке, словно стирая след удара, и устало спросил: - Можно я пойду досыпать к себе, господин? - Иди, - выдохнул Теодор, раздавленный и отчаявшийся – все мосты, которые он пробовал навести, только что рухнули в пропасть. И виноват в этом был он один. Томаш Он так и не смог понять, за что крыс врезал ему по физиономии. Это было по-настоящему обидно. Именно это, а не то, что зрелость плода, который Теодор желал вкусить, определялась настеганной задницей. Что-то подобное Томаш в последние дни и заподозрил, услышав навязшее в зубах: «Еще не время». Такое бывает, такое встречается – и у своих, и у землян, и у пшеритов. Томаш слышал всякое – про своих. Не сталкивался, Меллиан миловал, но слышал. Что попадались энтузиасты, которые только выпоров партнера, вставить ему и могли – без этого не получалось. К счастью, чрезмерную увлеченность жестокостью храмовники не поощряли. Это причиняло вред здоровью и мешало выполнять служебные обязанности, а армейское начальство не желало оплачивать больничные из-за последствия чьих-то развлечений. Искупления не отменить – с Храмом не поспоришь, а вот уже Храму соперники не нужны. Хотя для Теодора, наверное, сделали бы исключение. Все-таки богатый землянин... Томаш попытался припомнить – не говорил ли ему кто-нибудь, что у землян принято скрывать подобные желания и наклонности? Но мозг, утомленный вечерней порцией боли, не желал выдавать нужный ответ. «Зря я вообще при Теодоре языком лязгаю, - отпирая свою дверь, подумал Томаш. – Расслабился... он вроде такой понимающий был...» Набитая физиономия, отодранная задница и тянущая боль в промежности дружно напомнили ему, что всё хорошее – временно и преходяще. За всё хорошее надо платить. Он доплелся до кровати, устроился на боку и задремал. Организму требовался сон для восстановления, без сна завтра, уже сегодня, не получится работать, и ни долг перед Храмом, ни странное, неуместное чувство жалости – крыс выглядел очень пришибленным, когда Томаш уходил – не могло вернуть его в чужую постель. Через час случится какая-нибудь новая напасть... нет, нет. Нужен будет крысу врач – сам позвонит. Наутро жизнь потекла привычным чередом. Томаш заглянул к Теодору, убедился, что тот жив, относительно здоров, правда, зелен лицом, выслушал вялое приказание: «Не приходи, я хочу побыть один», и отправился в десятый квадрат – надо было демонтировать видеокамеры из аварийного здания. Вечером он еще раз зашел к крысу – принес тарелку каши с мясом, которую приготовил Вилем – опять услышал: «Иди к себе», и с радостью повиновался. Меньше всего ему сейчас хотелось подставлять задницу для чьих-то развлечений. Да даже если бы Теодор решил вернуться к играм с поцелуями... яйца все еще болят, и натертая штанами кожа печет так, что не до грехов. Раз есть возможность выспаться в одиночестве, надо ее использовать. На следующее утро история повторилась. Крыс по-прежнему выглядел вялым и пришибленным, и Томаш подумал, что надо будет накормить его супом – в обед. Похоже, Теодор сидит в комнатах, никуда не выходит... и не ест ничего. Каша-то в мусорном ведре. Как крыса не контролировать и отдыхать без всякой оглядки? Самому варить суп, понятное дело, не хотелось. Тратишь время, готовишь, а все равно получается толком не еда. Кусок мяса или рыбы с гарниром – другое дело. Томаш решил схитрить и пошел на поклон к Миреку. Рассказал, что крыс приболел, попросил сварить супа, а взамен вызвался снять видеокамеры с ограды. Чтоб по-честному, услуга за услугу. Камеры потом пришлось нести в административный корпус. Томаш шел туда без опаски – ни в чем вроде не виновен – но притормозил и спрятался в кусты, увидев идущих по дорожке Даниила с приором. Такой парочке лучше не попадаться на глаза, даже если ты чист, как жертвенный агнец. Ему удалось подслушать обрывок странного разговора. Приор обещал Даниилу напомнить пастве, что верность воле Меллиана и родине выше, чем присяга чужакам, а полковник басил: - Я не думаю, что будут какие-то волнения. Снимемся с позиций и отойдем к космодрому. Своих мы никого не оставляем, а за землян кому охота жопу рвать? Скудная информация засела в мозгу, и Томаш решил разузнать, когда и зачем они будут сниматься с позиций. Наводящие вопросы в административном корпусе ничего не дали. Он только заработал служебное поручение – съездить в Белый Ключ и купить в супермаркете сто упаковок полиэтиленовых пакетов для мусора. - Архивы, мелочи всякие велели паковать, - объяснил адъютант Даниила. – Что-то в воздухе витает. А что – сам пока не знаю, не могу сказать. Поездка в город и наблюдения навели Томаша на простую мысль: готовится заговор или мятеж. Причем и Даниил, и приор в курсе событий – только слепой не заметит, что вокруг территории уже стоит оцепление. Пшериты вперемешку с павианцами. Внезапный союз. Томаш благополучно миновал ворота КПП и второй внешний пост – враги-друзья-союзники, рассевшиеся на БТРах, пропустили его, даже не заглядывая в машину. Обстановка в городе только укрепила его в подозрениях. Слишком много народа в военной форме. Слишком много боевой техники на улицах курортного городка. Томаш купил требуемые пакеты, заказал сок в летнем кафе и начал обдумывать ситуацию. Похоже, дело шло к тому, что их перебросят к космодрому, оставив «Вечность» и землян на произвол судьбы. Нельзя сказать, что Томаша обеспокоился участью толпы ученых головастиков: жизнь – штука изменчивая. Сегодня ты смотришь на всех свысока, а завтра тебя расстреляли. Всяко бывает. Только вот бросать неприспособленного к жизни Теодора не хотелось – такой бестолочи не выжить в месиве военного мятежа. Но как извернуться и отвести от него удар? За ворота, положим, в багажнике можно вывезти. А дальше? «Я же не смогу покинуть часть, чтобы доставить его на космодром. В самолет его не посадишь – на контроле хлопнут. Это только машину гнать через полпланеты. В сутки не уложишься. А исчезнешь надолго – сочтут дезертиром, потом отправят в штрафбат...» Так и не решив, что делать, Томаш вернулся в «Вечность». Отнес мешки в приемную, помялся, спросил у адъютанта: - А полковник у себя? По личному вопросу побеспокоить хочу. Даниил принял его немедленно. Адъютант заглянул в кабинет, что-то коротко спросил, и махнул – «проходи, мол». Томаш переступил порог. Набрался смелости, спросил: - А с господином Теодором... что? Как?.. И умолк, не в силах сформулировать нужную фразу. Выдавать излишнюю осведомленность вслух не хотелось. Если Даниил поймет намек... Полковник Дан-эт-Иллинас намек понял. - Родича доминуса лучше бы уберечь. Хватит тебе увольнительной на трое суток, чтобы добраться до здешней столицы? - Поездом ехать? Машина у меня не очень-то... - Дам тебе машину. И телефон. Доберешься до столицы, позвонишь майору Гвер-эт-Орису… Плавную речь Даниила прервал шум. Дверь кабинета распахнулась. Косматый землянин, отталкивающий повисшего на нем адъютанта, возмущенно проревел: - Полковник, как это понимать? Нас не выпускают за пределы комплекса! А ваши псы, вместо того, чтобы урезонить охамевших павианцев, несут какую-то чушь об учениях! - Свободен, - буркнул Даниил, взмахом руки выпроваживая Томаша из кабинета. – Господин Селезнев, мы действительно проводим широкомасштабные полевые учения. В них участвуют как пшерские, так и павианские наземные войска. Час назад по внутренней связи объявили о временном ограничении передвижения. Вы слышали распоряжение? - Да. - Объясните мне, с какой стати вы, выслушав подобное распоряжение, кинулись к контрольно-пропускному пункту? Томаш убрался из приемной под раскаты возмущенной речи землянина Селезнева. Задерживаться и подслушивать подробности он не стал. Правды полковник не скажет, а лживые словеса могут с толку сбить. Надо, не тратя время на глупости, решить, что брать в дорогу. И как-то втолковать Теодору – уезжать придется быстро, тихо и вдвоем. Больше никого спасти нельзя. Теодор На этот раз Томаш явился с тарелкой супа. Поставил ее на стол в кухне и попросил: - Покушайте, пока горячее, господин. - Я не хочу, - привычно отозвался Теодор. На самом деле желудок уже ощутимо резало от голода. Но брать еду из рук практически изнасилованного им реммиарца Теодор не мог. При взгляде на тарелку в горле вставал комок, утихомиривающий требования аппетита. Пока утихомиривающий. - Господин! Подойдите сюда! - Зачем? - Хотя бы понюхайте. Отвязаться от заботливой жертвы насилия оказалось непросто. Томаш все-таки привел его в кухню. Усадил за стол, брякнул ложкой по пластику и начал рассказывать, как он снимал камеры в аварийном здании: «я забрал задание Мирека, потому что ему уже трудновато лазать по балкам, а я не умею хорошо варить суп, господин». Одновременно с плавной речью Томаш развернул лист бумаги и подсунул его Теодору под руку, мимолетно приложив палец к губам. На миг померещилось, что это какой-то тайный реммиарский рецепт первого блюда. Но во время чтения стало ясно – нет. Не рецепт. К сожалению. Аккуратно выписанные строчки извещали Теодора о том, что через сутки «Вечность» перейдет в руки пшеритов и павианцев. Томаш не просил, он приказывал срочно собирать вещи – «возьмите свой ноутбук, какие-то документы, только постарайтесь не привлечь к себе внимания в лаборатории, господин». Вести разговоры вслух запрещалось. Томаш знал, что в жилых корпусах есть подслушивающая система, но не мог проверить, активирована она или нет. «Лучше перестраховаться, господин. Пишите записки». Ошеломленный Теодор два раза перечитал послание, незаметно для себя съел суп, выяснил, что Томаш собирается вывезти его в столицу с полного одобрения полковника Даниила, и замер с ручкой, не решаясь написать очередной вопрос. «Никому ни слова, господин. Если вы начнете предупреждать своих сотрудников, мы не сможем уехать. Земляне уже заметили оцепление и наседают на полковника. Плохие новости могут спровоцировать взрыв. Надо бежать, господин. Бежать, пока есть возможность» Взгляд Томаша был твердым. Теодор ответил кивком на осторожное пожатие ладони, поднялся из-за стола и двинулся в лабораторию. В тамошнем сейфе хранилось около полусотни съемных жестких дисков, на которые дублировались результаты экспериментов и отчеты. Теодор собирался увезти все. Из корпуса в корпус их можно перенести за несколько прогулок – осторожно, не вызывая ненужных вопросов. Выход за пределы квартиры доказал – «Вечность» бурлит, как котел с кипятком, в который бросили пригоршню соли. Теодор, мучимый угрызениями совести, предупреждение об ограничении передвижения выслушал вполуха. И тут же забыл. Как выяснилось – зря. Нескольких землян, попытавшихся покинуть территорию комплекса через южные грузовые ворота, избили пшерские солдаты. Возмущенная общественность осаждала административный корпус, требуя от полковника Даниила принятия мер – «вы же обязаны нас защищать!». Десяток реммиарцев в полной боевой амуниции охраняли двери, не позволяя страждущим выразить негодование в кабинете полковника. А на плацу, под флагами Реммиара и Домината, собирался стихийный митинг. Эта сумятица позволила Теодору незаметно завладеть жесткими дисками. Томаш осмотрел объем «приданого», одобрительно кивнул, упаковал диски, ноутбук и блокноты с заметками в большой рюкзак и куда-то ушел. Теодора, проводившего взглядом исчезающие итоги трехлетней работы, на миг накрыла волна паники. «А если это ловушка? Томаш может выполнять совсем другой приказ полковника... или храмовника. Выманить у меня все ценные материалы и бросить на произвол судьбы. После захвата комплекса выяснить, кто, что и куда унес, будет очень и очень сложно» Он судорожно втянул в себя воздух. Закашлялся, сел ровно и заставил себя делать размеренные вздохи. «Пан или пропал», как говаривал его дед по отцовской линии. Можно только верить в добрые намерения Томаша. И надеяться, что он не затаил обиду и не собирается отомстить. Томаш вернулся нескоро – Теодор провел в ожидании около часа. И шарахнулся от двери, увидев возникшего в проеме бойца в летнем маскировочном комбинезоне с лазерной винтовкой. Приподнятая полумаска чуть развеяла страх – это был Томаш. А потом задавленные таблетками терзания нахлынули с новой силой. «Пришел рассчитаться. Сейчас застрелит, да и все» «Уходим, господин. Идите впереди, пусть думают, что я вас конвоирую. Идите к пруду с черепахой. Помните пруд?» На это раз строчки не походили на бисерную низку. Буквы плясали – Томаш нервничал и торопился. Теодор кивнул, и, повторив про себя: «Пан или пропал», двинулся к выходу, заводя руки за спину и сцепляя пальцы в замок. Томаш подал голос вскоре после того, как они миновали фонтан. Дорожка, на которую Теодора подтолкнули стволом винтовки, привела их к подобию лестницы из бетонных плит, вбитых в глинистую землю. - Нам надо подняться наверх, господин. Дальше будет еще несколько лестниц, потом ущелье. Из него выйдем на гору, спустимся, перейдем реку вброд. И окажемся на запасной вертолетной площадке. Адъютант Даниила должен пригнать туда машину. - А вещи? Ноутбук, диски? – осмелился спросить Теодор. - Я спрятал рюкзаки у источника, рядом с ущельем. Заберем по пути, господин. И... вот что... если почувствуете, что не можете идти, сразу говорите. Я вас понесу. - Ну уж нет! Путь к машине, несмотря на рвущееся из груди сердце, Теодор прошел на своих ногах. Балансировал на грани обморока – особенно когда над головой практически сомкнулись каменные клыки Дьявольской Пасти. Но впился взглядом в спину Томаша, тащившего винтовку и два рюкзака, и упрямо поплелся следом. Шаг за шагом. Шепча: - Пан или пропал. Нет пути назад. Обнаружив машину на месте, Томаш облегченно вздохнул, что-то пробормотал на родном языке – возможно, благодарственную молитву. И задвигался – затолкал Теодора на заднее сиденье, растер ему ноги какой-то тряпкой, вынул из рюкзака термос с чаем, налил в крышку дымящуюся жидкость, потребовал: - Выпейте. - Это тот, что мы покупали? – невпопад спросил Теодор, разглядывая термос. - Да, господин. Пейте. Пейте сейчас, в дороге расплещется. В дороге съедите бутерброд. - А мы сможем доехать до столицы? Я подумал – если это мятеж, на дорогах должны быть посты. Нас остановят, и... - Адъютант Даниила сказал, что проехать можно. Павианцев тут немного, а пшериты не задействуют все войска. Окружены космопорты, крупные промышленные и научно-исследовательские комплексы, где много землян. Нам будет трудно в самой столице. Но мне должны помочь. Я позвоню реммиарцу, который посадит вас на космолет. Должен посадить. Так сказал полковник. - Томаш... Спасибо. Ты не обязан... Теперь, когда боязнь предательства и выстрела в спину разжала цепкие когти, Теодор растерял все слова – а ведь за подаренную жизнь нельзя благодарить скупо. - Это не в тягость, господин. И мне будет легче жить, зная, что вы вернулись домой. - Томаш... - Поговорим потом, господин, - реммиарец отнял ладонь, за которую Теодор ухватился, как утопающий. – Сейчас надо ехать, мы слишком близко от оцепления. ...Уже в сумерках, когда они проезжали очередной полицейский пост, Теодор признал: - Адъютант сказал правду. На дорогах нет военных. Только та колонна бронетранспортеров, что двигалась к горам – и всё. - В небе военные вертолеты, - отозвался Томаш. – Но пока они не снижаются, об этом можно не беспокоиться. И всё же... я думаю, нам не стоит ехать ночью. На трассе меньше машин, документы проверяют более тщательно... лучше переждать. Днем нагоним на скоростной полосе. - Ты хочешь остановиться в гостинице? - Нет, господин. Будем ехать, пока не увидим город или крупный полицейский пост возле какого-нибудь разъезда или моста. Тогда спрячемся в лесополосу и переночуем в машине. Я не хочу рисковать без нужды. - Как скажешь, - согласился Теодор. За часы тряского полусна и раздумий у него созрел план, как выразить свою благодарность без слов. Конечно, в гостинице было бы удобней... но, с другой стороны – надо же хоть раз в жизни потрахаться в машине. А то подобное развлечение как-то незаметно обошло его стороной... Изящно воплотить идею в жизнь не получилось. Не умел Теодор соблазнять. Не было опыта. И запомнить, как его самого соблазняли, не удосужился. И не подумал, что прямой вопрос: «Томаш, а у тебя с собой есть смазка?» реммиарец истолкует неправильно. Спохватился он, только услышав чуть раздраженное: «Давайте вы сегодня обойдетесь без развлечений, господин!». Спохватился и принялся оправдываться, неловко объяснять, что именно хотел. Темнота прятала выражение лица Томаша. Монолог растворялся в лесной тишине. Теодор, закончивший откровенное предложение, сконфуженно замолчал. «Не хочет. Понятное дело, я на Родиона не похож» - Не будем спешить, господин, - неожиданно мягко проговорил Томаш. – Сегодня был трудный день. Вам надо поспать, отдохнуть, забыть тяжелые впечатления. Завтра, если не передумаете, скажете, и мы остановимся на ночь в гостинице. В машине все-таки неудобно. Договорились? Теодор кивнул, не понимая – отвязывается от него Томаш под благовидным предлогом, или действительно хочет, чтоб они разделили нормальную постель. Он перебирал фразы и интонации в дреме – крепко заснуть на разложенных сиденьях ему так и не удалось. Обдумывал их весь следующий день, пока машина мчалась по шоссе, пожирая километры, отделяющие их от столицы. А вечером решился и повторил свое предложение. Будучи честным с собой, Теодор не считал свое тело достойной платой за спасение. Это срабатывает, когда алчущему достается вожделенный объект. Томаша его тело интересовало постольку поскольку – за всё время ласк и поцелуев Теодор ни разу не дождался ни намека, ни инициативы. Нежности Томаш принимал охотно, но руки к его заднице не тянул, не наваливался... а ведь отказа бы не услышал. Поднимаясь в дешевый гостиничный номер, Теодор думал – а удастся ли ему сегодня получить законную долю удовольствия? Там, в «Вечности», он собирался учить и направлять своего синеглазого любовника. Учить примером... и чему, собственно, научил? Но Томаш удивил его. В очередной раз. Поцелуи в душевой кабинке разгорячили их обоих, но, несмотря на полученное разрешение, Томаш оставался осторожным и чуточку настороженным – соизмерял силу, не лез напролом и внимательно вглядывался Теодору в лицо. А потом наклонился к уху и прошептал: «Расскажи, как тебе нравится, господин. Научи, как это – по-вашему». И Теодор, не осмеливаясь говорить в голос, зашептал в ответ: пояснял, направлял. Просил, умолял, взламывая чужую сдержанность. Кричал, разделяя двойное удовольствие. Соглашался повторить пройденный материал. К глухому «волчьему часу» он ощущал себя вымотанным и выжатым, как тряпка, прокрученная в стиральной машинке. Казалось – не сможет пошевелиться, даже если в номер ворвутся павианские солдаты. - Поспим? – спросил он, укладывая голову Томашу на плечо. - Ты устал? – грудная клетка завибрировала под ладонью. – Если не устал, я бы хотел... - Что? - Я хочу попробовать. Запомнить. Как это – когда ты сверху. Так, как мы делаем это сегодня. - Я не устал, - приподнимаясь на локте, ответил Теодор. Ответил совершенно искренне. Ведь желание Томаша – это не ворвавшиеся в номер павианские солдаты. На это всегда найдутся скрытые резервы организма. Томаш Он все время ждал неприятностей – уж больно гладко прошел побег. Слишком спокойной была дорога. И ночь в гостинице принесла только удовольствие. Ни боли, ни неловкости, ни сюрприза в виде вломившихся в номер солдат. Томаш прекрасно понимал, что грешит. И сомневался, что Меллиан окажет покровительство грешнику. Если их и охранял какой-то бог, то, наверное, это был бог Теодора. Но и его терпение оказалось небезграничным. Удар настиг их неподалеку от столицы. Томаш не знал, куда ему лучше ехать: в космопорт или в Генеральный Штаб. Первый пригород встретил их военными кордонами. По счастью, ленивыми и нелюбопытными. Но кто его знает, на кого нарвешься в следующий раз? Гвер-эт-Орису Томаш дозванивался около часа. Сначала абонент находился вне зоны действия сети, потом не брал трубку. А когда взял, и выслушал привет от полковника Дан-эт-Иллинаса, резко ответил: - Ты из-за землянина звонишь? Я ничем не могу помочь. - Но... - Я не просил его сюда привозить! Томаш посмотрел на трубку, из которой доносились гудки отбоя, и сообщил Теодору: - Георгий для вас ничего не сделает. Надо выкручиваться самим, господин. Теодор помрачнел. Заговорил о деньгах – предложил Томашу взять его банковскую карту, снять наличные. - Может быть, попробуем кого-нибудь подкупить? - Надо знать, кому давать, господин. Всем подряд не надаешься... - Что же делать? Телефон, выданный полковником Даниилом, отправился в «бардачок». Томаш достал свою трубку и ткнул в кнопку, вызывая Раэди. Тот ответил практически сразу. Поприветствовал, спросил о жизни и здоровье. Томаш проговорил пару дежурных фраз и перешел к делу. Услышав о Теодоре, Раэди сказал: «Нет». Но на отбой не нажал, и это позволило Томашу потребовать: - Брат, ты этот вопрос сам не решай. Поговори со своим генералом. Объясни ему, что это родич доминуса. Если твой партнер скажет: «Это не мое дело», перезвони мне и сообщи. Если он захочет оказать услугу и поможет Теодору улететь на Землю... пусть скажет, сколько будут стоить его услуги. - Хорошо, - после паузы ответил Раэди. – Я поговорю с партнером и передам тебе ответ. Ожидание звонка вышло не таким тягостным, как представлялось Томашу. Когда машина укрылась за густым кустарником придорожной лесополосы, сонный и мрачный Теодор оживился и полез к нему в ширинку. - Времени мало... – словно извиняясь, объяснил он. – Столько потеряно, а сейчас так мало... и не купить, не украсть. От прикосновения языка к головке Томаша бросило в жар. Ночь в мотеле разбудила в нем безудержную чувственность. Чувственность, о которой ему придется горько сожалеть, когда он вернется к своим. Теодор добился того, что хотел. Заставил его понять, что такое долгая, пряная страсть, которую не надо оплачивать болью. Страсть, которую можно и нужно делить с партнером. Страсть, воспоминания о которой ему придется прятать в тайниках памяти всю оставшуюся жизнь. Томаш положил ладонь на шею Теодора и легонько нажал – очень уж хотелось на секунду добраться до горла. Теодор сглотнул, вызывая у него крик, и к воспоминаниям добавилась очередная картинка – припухшие губы скользят по члену, блестящему от слюны. Теодор выпрямился, утер попавшие на подбородок капли спермы. Взглянул – почти безумно – и умоляюще заговорил: - Томаш! Это же партнер твоего брата, это не начальство. Попроси, пусть он добудет два места на космолете. Улетай со мной на Землю. - Тео... - У меня есть вторая карта. Денег хватит. Дома я подам прошение доминусу. Попрошу дать тебе почетную отставку за спасение моей жизни. Я всю родню на ноги подниму, мы ваш Генштаб письмами завалим. Давай улетим вместе! Не захочешь со мной жить – не надо. Я счет на твое имя открою, дом куплю... - Я не могу. Тео, я давал присягу. Я не могу ее нарушить. Слова были правдой только отчасти. Услышав слово «Земля», Томаш вспомнил сон, в котором он убил навязанного ему господина. - Что тебе здесь? Или дома? Ты никогда не станешь свободным. Ты будешь зависеть от начальства, от Храма... «Так же, как и все остальные, - подумал Томаш. – Здесь я – один из многих. А там, на Земле, буду совсем один. И буду зависеть от тебя» - Я не полечу с тобой на Землю, Тео, - твердо сказал он. – Давай больше не будем об этом говорить. - Тиал... - Помолчи, - попросил Томаш, и расстегнул Теодору ширинку. Он знал, что когда-нибудь пожалеет об отказе. Возможно, не единожды. Но менять решение не собирался. Теодор – за последнюю ночь – показал себя чутким и заботливым любовником. Однако этого недостаточно, чтобы вверить ему свое благополучие и жизнь. ...Ленн-эт-Аннис, партнер Раэди, почуял выгоду, которую могло принести бесперспективное – на первый взгляд – дело. И помог Теодору улететь на Землю, даже не назначив платы – «отблагодарите когда-нибудь, если сможете». Штабной лимузин с затемненными окнами, в который они пересели, выбравшись из лесополосы, доставил их в медчасть при космопорте, где Теодора должны были погрузить в искусственный сон. Томаш остался с ним до последней минуты бодрствования, наплевав на стремительно утекающие минуты увольнительной и возможное наказание. Он сжимал узкую сильную ладонь и бормотал: - Всё будет хорошо. Ты вырвался. В космопорте только наши и батальон независимых миротворцев. Тебя никто не тронет. Ты проснешься на Земле, и у тебя всё будет хорошо. Теодор по-прежнему смотрел умоляюще, но свое предложение больше не повторял. Томаш дождался, пока его взгляд затуманился, высвободил руку и вышел из здания медчасти к машине, в которой его дожидался Ленн-эт-Аннис. - Ваши в западном секторе, - сообщил тот. – Забери свой автомобиль со стоянки и дуй к месту сбора. Сильно опаздываешь? Записку полковнику черкнуть? - На двадцать пять минут, – взглянув на телефон, сказал Томаш. – Не надо записку, господин генерал. Как-нибудь обойдусь. ...О своем решении остаться на Пшере Томаш пожалел, когда увидел физиономию приора Дайна. Храмовник, эвакуировавшийся из «Вечности» вместе с «резервом», выглядел торжествующим. Еще бы... теперь, когда Томаш выбрался из-под крыла родственника доминуса, его можно вызвать на исповедь и хорошенько – с пристрастием – допросить. И назначить наказание. А за какой грех – найдется. Но, даже сожалея, изменить положение дел Томаш не мог. Красно-белые капсулы с пассажирами уже грузили в космолет. И сказать: «Я передумал» было некому. Эпилог Доминус Витольд мятежа на подвластной ему планете не потерпел. Первый Космодесантный полк во главе с генералом Александром Невским и казачья космическая дивизия «Шашки Гнева Господня» были отправлены на Пшер для вразумления инопланетных нехристей. Задачу войска выполнили успешно – перед тем, как высадиться, сбросили на планету около семисот ракет типа «космос-твердь», а потом прогулялись по горящим руинам городов, растаптывая остатки сопротивления ботинками с магнитной подошвой. Реммиарцы отделались малой кровью: полетели головы и эполеты, но наказывались не рядовые воины – высшие чины. Планету доминус и вовсе приказал не трогать, обронив: «Негоже карать детей и женщин за проступки неразумных мужчин». Кровь впиталась в землю, развалины пшерских городов начали разравнивать бульдозерами, чтобы отстроить заново. Локальная война закончилась, и через полгода жизнь Домината потекла привычным чередом. Узнав о том, что один из его кузенов по материнской линии назначен секретарем нового посла Земли на Реммиаре, граф Теодор Канда воспрял духом. У него появилась очередная надежда – а вдруг, вдруг удастся узнать о судьбе и местонахождении Томаша? Хоть что-нибудь... Теодор не жалел денег, и уже успел отблагодарить своего спасителя Леонида, но выяснить, куда делся Томаш, так и не смог. Известно было, что синеглазый реммиарец сел в машину и отбыл к месту сбора войска. А через двое суток «резерв» охранного полка, повинуясь приказу Даниила, вступил в бой с передовыми частями казачьей дивизии – в бессмысленной попытке отстоять чужую планету. Томаша не было ни в списках погибших, ни в списках раненых, которых доставили на межпланетную станцию-госпиталь. Это отчасти утешало. Расстраивало то, что его не было и в списках выживших. Словно корова языком слизала... или под пшерскую землю провалился. Или растворился в межпланетном пространстве. По-другому не объяснить. «Ничем не могу помочь, Теодор. И рад бы, но... То, что Тиал-эт-Номаш служил в резерве охранного полка подтверждено документально. В прошлом месяце его внесли в список пропавших без вести. Если выяснится что-то еще, я тебе тут же сообщу» После получения письма от кузена Теодор напился. Наутро, вместо завтрака, потребовал рюмку водки и тарелку квашеной капусты и поплыл в повторное путешествие по волнам алкогольного дурмана. К вечеру его сестра герцогиня Филатова, урожденная Канда, обеспокоилась всерьез. И нанесла визит в спальню старшего брата, чтобы поговорить с ним по душам. Выяснить, в чем же причина подобного поведения. Поведения, недостойного дворянина, и приносящего несомненный вред здоровью. Узнав, что Теодор глушит водкой тоску по пропавшему без вести инопланетному нехристю, герцогиня Филатова поинтересовалась, чем сей отрок выделился среди прочих. Большую часть любовников Теодора она знала, и не могла припомнить, чтобы кто-то из них вызвал у брата хоть сотую долю проявленных эмоций. В ответ брат понес какую-то чушь: начал слезливо рассказывать о супе, выглаженном постельном белье и полотенцах. Герцогиня недоуменно покачала головой, но мысль: «Чем же этот инопланетник отличается от горничной Глафиры?» вслух озвучивать не стала. Памятуя о том, что пьяный Теодор может со злости поменять завещание и оставить племянников без наследства. Выглаженное белье, так выглаженное белье. Нельзя сказать, что хозяйственность – это недостаток. Исповедь пополам с истерикой – некоторые детали, рассказанные братом, герцогиня предпочла тут же забыть – возымела терапевтический эффект. Теодор заснул, а после пробуждения больше не тянулся к рюмке. От предложений работы продолжал отказываться наотрез и проводил дни в долгих прогулках по поместью. Любовника он не заводил, хотя на Рождественском Балу во дворце Доминуса получил как минимум два предложения – герцогиня специально проследила. Вечера Теодор тратил на переписку и переговоры по баснословно дорогой космической связи. Он по-прежнему пытался разыскать Томаша. А на робкое возражение герцогини резко ответил: «Я должен знать, за здравие или за упокой мне ставить свечку». Возражать смелее герцогиня не решилась – она памятовала не только о завещании, но и о том, что Теодор оплачивал карточные долги ее мужа. Со временем и из-за отсутствия результата рвение Теодора поутихло. Переговоры по космической связи прекратились, остались только ежемесячные запросы – в реммиарское министерство обороны и Бюро рождений и смертей инопланетных граждан Домината. Еще через год Теодор все-таки вышел на работу – в частную клинику, согласившуюся предоставить ему лабораторию для продолжения некоторых исследований в области пересадки мозга. Это не отменило график отправки запросов в бюро и министерство. Раз в месяц Теодору приходил ответ, что Тиал-эт-Номаш по-прежнему считается пропавшим без вести. Жизнь в родовом поместье протекала размеренно и неспешно. Племянники Теодора учились в лицее, герцогиня Филатова изредка блистала на балах, а сам Теодор, отказывавшийся от любых выездов в свет, вел себя, почти как монах. ...Приглашение на Осенний Бал в реммиарское посольство пришло в поместье незадолго до пятилетней годовщины побега с Пшера. Теодор пристально изучил письмо – даже на просвет посмотрел – и, вместо ожидаемого: «Я никуда не поеду», сказал сестре: - Что нужно? Смокинг или фрак? В общем, определись, и распорядись, чтоб подготовили. Он, вопреки доводам здравого смысла, повел себя, как собака, почуявшая дичь. А вдруг там, в посольстве, ему встретится кто-то, знающий о судьбе Томаша? Может быть, это пробный шар, вызов на переговоры, за которым последует требование денег... Теодор был готов заплатить. Бальный зал посольства ослепил его ярким светом люстр и «зайчиками» бриллиантов, которыми щедро увешались как люди, так и реммиарцы. Теодор взял с подноса бокал шампанского и, щурясь, осмотрелся по сторонам. То тут, то там мелькали мундиры – отдельным пунктом празднества было чествование героев-разведчиков, предотвративших теракт – взрыв ядерного реактора на станции, снабжавшей энергией пшерскую столицу. Упоминание Пшера заставило Теодора насторожиться. Он отступил к окну, почти скрылся за портьерой и начал всматриваться в лица военных – нет ли кого-то знакомого? Увлекшись наблюдениями, он прослушал начало речи посла. А потом повернул голову, увидел пятерку героев, салютовавших послу шампанским, и окаменел. Томаш, живой, здоровый, гладкий и похорошевший, улыбался какому-то усачу, увешанному орденами. Улыбался, пил шампанское и принимал поздравления. Позже баронесса Ветлицкая отметила: «Этот Канда – настоящий дикарь!». И была права. Потому что Теодор, выталкивающий Томаша в коридор для разговора, выглядел, как маленький разъяренный питекантроп, у которого соплеменники попытались отобрать честно добытого мамонта. Томаш позволил припереть себя к стене. Выдержал дуэль взглядов. И, не дожидаясь вопросов, нанес превентивный удар – наклонился и жарко прошептал Теодору на ухо: - Я соскучился, господин. Теодор мгновенно потерял остатки разума. Его затопила почти забытая, темная и мучительная волна желания, которую не вызывал никто – кроме этого улыбающегося реммиарца. - У тебя есть партнер? Горячее и влажное: «Нет, господин», заставило его застонать – от предвкушения, от возможности обладания. И сбивчиво спросить и попросить: - Как... где? Здесь? Поедем ко мне! Или в гостиницу. Пожалуйста. Томаш кивнул, и они куда-то пошли – наверное, к выходу. Но не дошли, и уединились в чьем-то кабинете. Теодор отыскал знакомую точку на пояснице и целовал Томаша до тех пор, пока тот не кончил на какие-то правительственные бумаги. После этого, толкаясь в услужливо подставленную ладонь, выдохнул вопрос, мешающий наслаждаться процессом в полной мере: - Почему ты не сообщил, что жив? - Мне куратор запретил. Сказал – не бери в голову, он тебя через полгода забудет. Я спросил: «А если не забудет?». Он сказал: «Тогда через пару лет позвонишь или напишешь». - Но через пару лет ты не позвонил и не написал... - Я не мог. Правда. Тогда – не мог. Не обижайся, Тео. В машине Теодор возобновил сумбурный разговор и спросил: - Но как?.. - Разведка забрала меня для допроса за сутки перед боем. Тебя прилетели разыскивать. Я рассказал им всю правду. Меня не отправили в часть, потому что ждали подтверждения от командира космолета. И тут началось наступление. Мы спешно эвакуировались на межпланетную станцию. Там меня еще раз допросили, потом дали заполнить анкету, протестировали... ну и... - У тебя точно нет партнера? – прищурился Теодор. - Нет, - улыбнулся Томаш. – И не будет. Я имею в виду именно партнера, навязанного Храмом. Меня приняли на службу в разведку Домината, Тео. Мне пришлось отречься от веры: нет бога выше Доминуса, хозяина неба и планет. Зато взамен мне дали земное гражданство. Доминус следит за тем, чтобы его сыновья не остались без хлеба и крова. - Томаш, в моем доме для тебя всегда найдется и хлеб, и ложе. ...За то время, что майор Тиал-эт-Номаш гостил в поместье Теодора, он ни разу не обеспокоился ни чистотой постельного белья, ни подачей к столу первых блюд – это герцогиня Филатова выяснила, расспрашивая слуг. Наблюдения за любовниками интересных сведений тоже не приносили. За исключением одного пикантного случая, который герцогиня предпочла тут же забыть. Во время одной из прогулок по поместью Тиал, увидевший водоем с лотосами, чрезвычайно оживился, разделся до нижнего белья, влез в ледяную октябрьскую воду и зачем-то притащил Теодору сонную черепаху. Теодор черепаху отобрал и выбросил обратно в пруд, и принялся отогревать Тиала весьма шокирующим способом, не заботясь о том, что его могут увидеть слуги, родня и племянники. Впрочем, возмущаться вслух герцогиня не стала – ведь Теодор по-прежнему оплачивал долги ее мужа и не менял старое завещание. Майор Тиал-эт-Номаш прожил в поместье около недели. Исчез он среди ночи, погрузившись в вертолет, который безнадежно испортил английский газон перед парадным подъездом поместья. Исчез внезапно, но, видимо, не навсегда. Потому что Теодор не впал в уныние и не подумал напиваться. Наоборот, вызвал архитектора и подрядчика, приказал им снести площадки с теннисными кортами и выстроить на их месте летний бассейн. И оборудовать тренажерный зал в подвале. А герцогиня Филатова воспользовалась моментом, и предложила брату обустроить вертолетную площадку на одной из крыш основного здания. Время показало, что предложение герцогини оказалось разумным и проницательным. До завершения стройки приземляющиеся вертолеты успели безнадежно испортить розарий и парники с хризантемами. Но к Рождеству хозяйственные хлопоты закончились, и в поместье снова потекла размеренная и неспешная жизнь, в которой главной радостью была посадка вертолета на крышу, а самым большим огорчением – очередной карточный долг герцога Филатова. Конец 06 октября 2012