Лунный календарь на 1995 год: 4 августа (пятница) – вторая лунная фаза сменяет первую, в 15.00 начинается 9-й лунный день. Критический день. Энергетика этих лунных суток отрицательно влияет на человека. Возможны тревоги, страхи, мрачные мысли. Следует опасаться обмана и всевозможных искушений. В этот день легко поддаться иллюзиям и обольщениям. Человеку праведному или даже тому, кто научился сдерживать свои низменные инстинкты, опасаться нет необходимости. Плохое к таким не пристает, а, наоборот, возвращается пославшему. Пассивный человек может сделать для себя критическим любой день, но в этот он особенно уязвим. Этот день лучше провести в спокойной, будничной работе. За новые дела браться не стоит – есть риск ошибиться в оценке своих возможностей и провалить дело. Эмоции лучше не проявлять. Возможно невезение, получение дурных вестей. Необходимо активно защищаться от негатива, прощать обидчиков.
Билл. Я смял бумажного голубка. Сегодня Флер занята. Впрочем, как и вчера, и позавчера… За всю неделю мы ни разу не оставались вдвоем! Я перехватывал ее в коридоре, на бегу, лишь для того, чтобы услышать: «Я тоже скучаю. Встретимся попозже». Раньше, чем я успевал высказаться, пальчик Флер запечатывал мне губы. Лукавая, многообещающая улыбка заставляла сердце колотиться о ребра, затуманивала мысли розовым дурманом… А Флер ускользала, оставляя горьковатый аромат духов и нелепое ощущение блаженства. И то, и другое быстро развеивалось, обнажая реальность – мое одиночество. Я злился, мерил шагами свой кабинет и проклинал так некстати умершего Кастора Фримена. Его единственным наследником оказался француз, и гоблины опасаются, что он откажется от аренды сейфа, заберет вклад, продаст недвижимость. Этот тип едва может связать по-английски несколько слов, и Флер нянчится с ним, как с младенцем. Она оформляет вступление в наследство, разъясняет особенности наших законов, расписывает надежность Гринготтса, уговаривая передать управление недвижимостью банку. Проводит с ним все свое рабочее и нерабочее время, а я довольствуюсь записками на бумажных голубках! Их скопилось на неплохую голубятню. Птички Венеры! Наверное, сейчас Флер показывает этому напыщенному толстяку унаследованное имение. Водит его по оранжерее, рассказывает о растениях, собранных тремя поколениями Фрименов. Или они сверяют с перечнем столовое серебро. Короткие, пухлые, похожие на сардельки пальцы принимают из рук Флер изящную вещицу, прикасаются к нежной, прохладной коже… Я стискиваю зубы, чтобы удержать стон – так явственно предстает передо мной эта картина! Масленый взгляд наследничка, толстые, подвижные, как пиявки, губы сластолюбца, капельки пота на лысине, и Флер с чарующей улыбкой, загадочная, зовущая. Я трясу головой, отгоняя наваждение. Не станет она флиртовать с этим… Не станет! Тем более использовать чары вейлы, чтобы добиться контракта. Это было бы отвратительно, гнусно! Флер так не поступит! Специально – нет, но неосознанно? Она, кажется, сама не всегда замечает, что использует их. Будет убеждать толстяка, улыбаться, а от ее улыбки кровь закипает и мысли путаются. Я разжимаю кулак и расправляю помятое послание. Летящий почерк, слова сожаления, обещание скорой встречи. Стилизованная роза распускается, расправляет лепестки, вновь сворачивается в бутон. Флер… Она появляется на пороге моего кабинета так внезапно, что я не сразу верю своим глазам. Вскакиваю, едва не опрокинув стул. Все-таки вечер мы проведем вместе! Флер отказалась возиться с наследничком! Допек он ее! Или… Неужели, приставал, домогался грязно? Я этого не оставлю! - Привет, я на минуточку. Заберу порт-ключ… - Порт-ключ? – повторяю за ней, как попугай. - Порт-ключ в корнуэльскую усадьбу Фримена, - поясняет Флер. – Рауль всегда хотел увидеть танцы маленького народца – хозяину усадьбы они не откажут в уважении. Рауль?! Рауль?!! - Сегодня будет ясная ночь, а луна уже достигла половины… Билл, что с тобой? Что со мной? Я с трудом разжимаю кулаки и хриплю: - Ничего. - Ты ревнуешь? – удивленно восклицает Флер. - Милый, глупый - нежно выпевает она, - ну, как тебе такое в голову могло прийти? Любезничать на танцах у маленького народца Корнуэлла – это же вовсе рассудка нужно лишиться. На мгновение приободрившись, я вновь мрачнею. Да, маленький народец строг и не допустит вольностей, но дело- то не в этом! Мало того, что Флер проводит с толстым увальнем целые дни, она собирается развлекать его всю ночь. Танцами фей в лунном свете! Хорошо, да? - Не надо сердиться, - ее голос звучит мягко, почти просительно. - Я не сержусь, - нахожу в себе силы покривить душой. – Я соскучился. Ты все время занята. - Что поделаешь, - вздыхает Флер. Она заговорщицки подмигивает: - Зато у нас будет завтрашний вечер – в Ковент-Гарден дают «Женитьбу Фигаро». Отпразднуем вик-энд? - Оперой?! Почему? - Ну, не на концерт же Уорбек идти? – фыркает Флер. – Билл, ты только представь себе: ложа в Королевском Театре! Музыка Моцарта, остроумная пьеса! Я невольно начинаю проникаться ее убежденностью. Я люблю популярную музыку, люблю баллады, особенно в обработке «Веселых сестричек», а опера… Не спектакль и не концерт. Как можно следить за действием, если герои все время поют? Я всегда считал, что на подобные мероприятия ходят, чтобы себя показать, заявить о принадлежности к элите. Но Флер, похоже, говорит искренне. - Раулю предоставили ложу – он работал вместе с режиссером в Ла Скала. Как же я забыл, что этот тюфяк еще и поет! Кенар перекормленный! - Ты идешь с ним?! - И ты идешь – Рауль нас обоих пригласил. - Без меня, - отрезаю я. - Тратить три часы на бессмысленные завывания. Флер отстраняется и смотрит на меня с недоумением. - Опера, - произношу я с презрением, - это, когда убитый, прежде чем упасть долго-долго поет. Причем поет что-то непонятное. - Вот как? Если ты боишься не понять, о чем идет речь в «Женитьбе Фигаро»… - она пожимает плечами и отворачивается. Я судорожно подыскиваю слова, но ничего не могу придумать. - Что ж, настаивать я не буду, - ее голос звучит принужденно. - Но если передумаешь, встретимся завтра. Обиделась? А мне не обидно? Вместо вечера наедине, посещение Королевского театра в компании самодовольного толстяка, который даже беседу поддержать не может! Мне радоваться? Может, еще поблагодарить его за то, что мою девушку развлекает? В оперу водит, к маленькому народцу на танцы… - Лучше если ты передумаешь. Флер качает головой: - Вряд ли. Я Моцарта люблю, и хочу посмотреть эту постановку. Да, и Рауль проводит в Англии последние дни. «А тебе жаль? Хочешь, чтобы он побыл подольше? Еще какие-нибудь имения осмотрите, на балет сходите!» - До завтра, - холодно бросает Флер и выходит, аккуратно прикрыв дверь.***
- Гляди-ка, братец Билли на ужин пришел, - слышу я нарочито громкий шепот из приоткрытой двери комнаты близнецов. – Один! - Один? В самом деле. Неужто, милашка дала отставку? - Быть того не может! Билли у нас красавчик? - Красавчик. - Отличник? - Отличник. - Мамин любимчик? - Любимчик! - Ну, как такого бросить?! Больше всего мне хочется шарахнуть по двери так, чтобы близнецы свалились на пол и поотбивали задницы. Хотя бы наорать на них! Нельзя. Только выставлю себя на посмешище. Не дождутся! - Точно бросила – ты погляди, какой сердитый. Я иду по коридору, не оглядываясь. Голоса близнецов становятся все громче. Преследуют меня, но я старательно изображаю глухого. - Ничего вы не понимаете, - раздается голосок Джинни. – Совершенствуя английский язык, необходимо отработать сцену ссоры и расставания. Билл приносит себя в жертву идее дружбы народов! Ах ты - маленькая дрянь! - Хотел бы я на уроке поприсутствовать – глядишь,чего новенького бы узнал. - Лучше на следующем, когда примир-р-рение будут проходить. Я с силой захлопываю дверь в свою комнату, но недостаточно быстро. Успеваю услышать имитацию страстных вздохов. Никогда еще мне так не хотелось свернуть шеи этим кривлякам! А Джинни, сестренка, чему радуется? Не по вкусу ей Флер, так ее-то здесь нет. Меня пинает! Я сбрасываю мантию и снимаю пропотевшую за день рубашку. Мама, как всегда, входит без стука. Наверное, от этой привычки ее не отучить. Она складывает в тумбочку чистое белье, забирает рубашку, майку, требует снять носки. Я сажусь на диван и начинаю раздеваться. - Скоро будем ужинать, - сообщает мама. - Я не голоден. – Отец вот-вот должен вернуться, - продолжает она, не обращая внимания на мою реплику. – Ты сегодня собираешься куда-нибудь? - Нет. - Останешься дома? Вечером, в пятницу, мама выпрямляется и смотрит на меня удивленно. – Что за радость в четырех стенах сидеть! Сходил бы на Диагон-аллею, в кафе… Очень мило! Этим летом мама не жалела сил, чтобы удержать меня дома, даже терпела присутствие Флер, и вдруг – «выйди, погуляй». - Успеешь еще насидеться, когда женишься, детей заведешь. Тогда не до гулек будет, так хоть вспомнишь, как развлекался. Тонкс позови – она тоже сидит одна, скучает. Ах, вот в чем дело! Мама старается свести меня с Тонкс. Точнее, подойдет любая милая, славная девушка, лишь бы не Флер, но Тонкс находится в пределах маминой видимости. - Не хочу. - Что ж ты весь вечер делать будешь? Сидеть, киснуть. - Спать лягу! – я вытягиваюсь на диване и закидываю руки за голову. Мама открывает, было, рот, но замирает, прислушиваясь. Из коридора доносятся голоса: папин и, кажется, Сириуса. Мы спешим к ним. - Нет, Сириус, не сегодня. Сегодня Гарри не привезут. - Как не привезут?! – вскрикивает мама. – Ребенка нельзя оставлять в этом ужасном месте! - Гарри обвиняют в незаконном использовании палочки, и, если его поместить в ненаходимый дом, это будет расценено, как попытка скрыться, - разъясняет папа. – А в любом другом месте ему находиться опасно. - Опасно? А там не опасно?! Там, где на него напали дементоры! – в мамином голосе прорезаются визгливые нотки. - Его защищает магия крови, - папа опускает глаза в пол. – Если он не будет выходить на улицу, с ним ничего не случиться. - Посадить ребенка под замок! Выпустить под окнами дементоров! – мама в волнении ломает пальцы. - Молли, Дамблдор разберется с этой проблемой. Если не завтра, то послезавтра Гарри будет с нами, - успокаивает ее папа. - Разберется? – вмешивается Сириус. – Как он собирается разбираться? - Нужно узнать, кто стоит за нападением… - Пожиратели, кто же еще! Папа качает головой. - Это Флетчера вина, - вмешивается мама. – Если бы он выполнял свои обязанности, как следует, ничего бы не случилось! - Пожиратели знали, что дежурный ненадежен! – выкрикивает Сириус. – Поэтому и напали! - Пожиратели не нападали! – возражает отец. – Никого кроме дементоров на Тисовой улице не было. Сириус его не слушает: - Снейп знал, что Флетчер дежурит, он знал и донес своему Хозяину! - Дамблдор доверяет… - А нас не предупредил! - Этого не может быть! – вставляет реплику Тонкс. Я и не заметил, как она подошла. - Дамблдор полагает, что атаку дементоров организовали не Пожиратели Смерти, – веско произносит отец. - Дементора подчиняются Министерству, по крайней мере, пока. Необходимо выяснить, распоряжения каких чиновников, они стали бы выполнять. Тонкс. Как я не торопилась с дежурства, Ремуса уже не застала. Молли сказала, что приходил Снейп, значит, Ремус уже выпил зелье и отдыхает. Я слоняюсь по огромному дому без дела, подхожу к закрытой двери, прислушиваюсь – тихо. Молли ворчит, что в пятницу вечером двадцатилетним следует быть на танцах. Я отшучиваюсь: какие танцы без кавалера? Эта проблема решается легко – Молли предлагает идти вместе с Биллом. Я обдумываю идею – сходить с Биллом потанцевать можно. Но как оставить Ремуса, больного, измученного? Я не смогу веселиться, зная, что ему плохо. Громкие голоса отвлекают меня от грустных мыслей. Артур пришел! Он, Сириус и Молли разговаривают на повышенных тонах. Что-то случилось? Дамблдор еще не разрешил перевезти Гарри сюда. Сириус обвиняет Снейпа в предательстве. Нет! Только не это! Это не может быть правдой! Он же варит вульфсбейн Ремусу. Если Снейп захочет, он может… может ошибиться, якобы случайно, и Ремус… Снейп – не предатель! Не верю! Ладони становятся липкими от страха. Я подхожу к двери, вжимаюсь в нее, стараясь услышать хоть что-то. Ничего. Ни стонов, ни хрипов. Это же хорошо? А если для стонов поздно? Если он уже не дышит? Я не могу расслышать дыхание через дверь! Это же очевидно. На мгновение меня захватывает безумная идея – взять у младших Уизли удлинители ушей и послушать. Так нельзя. Это просто свинство! Почему? Я же не пытаюсь разузнать тайны Ремуса. Я просто хочу убедиться, что все в порядке. Нельзя вторгаться в чужую жизнь с удлинителями ушей. Я отчаянно борюсь с собой, но тревога за Ремуса сильнее страха вторгнуться в личное пространство. Наверное, я все же решилась бы подслушать, но, к счастью, Молли зовет на ужин Ремус. Снейп ухитряется появляться незаметно, даже когда ждут именно его. Луна сегодня вступила во вторую фазу, а значит, начинался ежедневный прием вульфсбейна, и я постарался настроиться на эту процедуру. Мне предстояло выпить обжигающе горячее, отвратительное на вкус зелье и вынести издевательскую предупредительность зельевара, который являлся лично и вручал кубок из рук в руки. Так что я ожидал прихода Снейпа и готовился к своему ежемесячному испытанию. К пятичасовому чаю Молли предложила сэндвичи с курятиной и замечательный пирог с рубленым мясом. Я постарался хорошенько подкрепиться, зная, что ужинать мне не придется – после приема зелья есть нельзя, да и накатывающая волнами дурнота не способствует аппетиту. В свою комнату подниматься не стал, расположился на кухне с коробкой эклеров и заметками. Сосредоточиться на работе мне не удалось – я прислушивался к доносящимся из-за двери звукам, то и дело выглядывал в коридор. Молли хлопотала по хозяйству – в пятницу она обычно перестирывает белье. Дети топотали и громыхали наверху, но вниз не спускались - несмотря на браваду, они, похоже, избегают портрета Вальбурги Блэк. Сириус закрылся с Клювокрылом – он изрядно раздражен из-за медлительности Дамблдора, который до сих пор не забрал Гарри от родственников, а общество гиппогрифа действует на него умиротворяюще. Ожидание выматывало, я тщетно пытался сосредоточиться на своих заметках и, наверное, в какой-то момент отвлекся, унесся мыслями далеко от мрачного дома на Гриммаульд-плейс… Темная фигура возникла прямо перед моими глазами, словно соткавшись из воздуха. Я взглянул на дверь – она была плотно закрыта, а я не слышал ни скрипа петель, ни хлопка, ни звука шагов! Как Снейп проскользнул на кухню, не потревожив портрет в коридоре, не стукнув дверью? Неудивительно, что студенты Хогвартса искренне считают его вампиром! Тяжелые складки черной мантии напоминают кожистые крылья нетопыря, бледность, кажется неестественной, замогильной, возможно, из-за контраста с угольно-черным цветом глаз и бровей. Даже у меня возникают неприятные ассоциации с нежитью, что уж говорить о детях. А ведь Снейп мог бы добиться более благоприятного впечатления, хотя бы изменив цвет и фасон одежды и перестав подкрадываться беззвучно, но он, то ли не понимает, что его зловещий облик отталкивает окружающих, то ли не желает считаться с коллективными представлениями. Разумеется, свои чувства и мысли я умело скрыл. Поднялся и улыбнулся, как можно дружелюбнее: - Добрый вечер, Северус. Снейп вздергивает бровь, изображая преувеличенное удивление. - Спорное утверждение, - заявляет он, презрительно кривя губы. - Впрочем, если ты так думаешь, не стану опровергать. Нет, никакие внешние изменения не сделают его общество терпимым, пока Снейп обращается с людьми подобным образом! Раньше, чем я успел что-то ответить, он протянул мне дымящийся кубок. Я замер, не в силах отвести взгляд. Массивный литой кубок без каких-либо украшений. Над ним клубится белый пар... Нет, не белый! Чуть голубоватый, как снятое молоко, мутный, как ползущий над болотом туман и в то же время сияющий, как лунный свет. - Люпи-и-ин! Нетерпеливые нотки в голосе Снейпа заставляют меня очнуться. Я вздрагиваю и протягиваю руку. Вульфсбейн необходимо пить горячим, чуть ли не кипящим, и я беру кубок, всякий раз опасаясь обжечься. К счастью, мои опасения беспочвенны – я касаюсь прохладного металла и нечаянно задеваю пальцы Снейпа, такие же холодные. - Люпин, ты держишь кубок? - Да… Да, конечно, - я крепко обхватываю его, и Снейп убирает руку. Теперь мне нужно выпить зелье. Дорого бы я дал за возможность пить его наедине, подальше от этого уничижительного взгляда, но попытка подняться с кубком в свою комнату месяц назад, была жестко пресечена. Мне пришлось выслушать обидную речь о собственной безответственности и нежелании Снейпа совершать бесполезную работу – варить зелье, которое забудут выпить. - Люпин, а ты никогда не участвовал в разработке средств от ликантропии? Этот вопрос застает меня врасплох. На что он намекает? - Ты как-то говорил, что в детстве тебя долго лечили, - поясняет Снейп. – Быть может, тебе удалось пообщаться с Дамоклом Белби, другими зельеварами, работающими над вульфсбейном или его аналогами? Что он хочет этим сказать? Меня лечили, долго лечили. Родители не жалели сил и средств, пытаясь найти лекарство. Не моя вина, что болезнь в меня вцепилась когтями. Не моя! Я низко опускаю голову, чтобы спрятать охватившее меня смятение. - Ты же наверняка искал средство, - вкрадчиво продолжает Снейп. – Неужели, тебе не предлагали какое-нибудь новое лекарство, еще не выпущенное на рынок? Повисает пауза, я торопливо глотаю обжигающее питье. - Когда появился вульфсбейн, ты не пытался выйти на его создателя, предложить свои услуги, дабы усовершенствовать зелье? - Нет. Дамокл Белби – известный затворник. Замкнутость великого зельевара давно стала легендой. Он не берет учеников, даже с родственниками не поддерживает связи, и кому-кому, а Снейпу об этом прекрасно известно. - Не каждый день к нему приходят оборотни-добровольцы. Оборотни. Краеугольный камень моих проблем. Для того чтобы попросить о помощи, я должен объявить о своей болезни и тем самым создать дополнительные проблемы, в решении которых потребуется еще большая помощь. Я отрицательно качаю головой. Пью зелье. - Ты же общался с аптекарями, Люпин, - не отстает Снейп. – Тебе никто никогда не предлагал поучаствовать в тестировании зелья? Покупая зелье, больше всего я опасался, что во мне заподозрят оборотня. Ликантропия накладывает на больного клеймо в глазах общества. Стать отверженным – ужасная участь! Родители, спасая меня, были вынуждены рассказать целителям и аврорам о нападении оборотня. Однако позже, когда стало ясно, что избавиться от болезни не удастся, отец сумел скрыть информацию. Мое имя не фигурировало в официальных документах, я не был зарегистрирован, как оборотень, молчание моего целителя обеспечивала клятва. Ради сохранения тайны, мы переехали подальше от знакомых мест, и с новыми соседями не сближались. Разумеется, о Хогвартсе я не смел и мечтать – скрыть свою болезнь в школе-интернате без соучастия администрации было бы невозможно. Альбус Дамблдор, ставший директором, предоставил мне великолепную возможность, но семь радостных лет были отравлены необходимостью таиться. Привычка скрываться, с видимым равнодушием слушать домыслы о темных тварях, улыбаться, когда сердце сжимается от страха и негодования, эта привычка вошла в мою кровь и плоть. Я прибегал к различным уловкам, чтобы сохранить свою тайну, менял рабочие места, адреса проживания, ни с кем не позволял себе сходиться, избегал общества тех, к кому мог бы привязаться, проницательных людей и техработы, покупая зелье, больше всего опасался, как бы во мне не узнали оборотня. Разоблачение стало катастрофой. Мой мир, неустойчивый, ненадежный, рухнул, грозя похоронить под обломками чувство собственного достоинства и те остатки душевного спокойствия, которые, вопреки всему, я ухитрился сберечь. Меня словно выставили голым на всеобщее обозрение. При виде любого мага, даже незнакомого меня охватывала паника: «Он знает!» Каждое мгновение я ждал оскорбления, обвинения, проклятия. Покупка зелья превратилась в настоящее мучение. Вряд ли, Снейп, в самом деле, считает, что я вел с аптекарями задушевные беседы о работе над вульфсбейном. Он хочет поддеть меня, но чем? Неужели намекает на то, что я не принимал зелье, подвергая опасности окружающих? Я перечисляю все аптеки, в которых покупал зелье, их, правда, не много. - Это все, что мне известно, Севрус. Не думаю, что в Англии есть аптека, в которой бы я не узнавал цену на вульфсбейн. К несчастью, у меня не всегда были средства на покупку зелья, но я старался… - я обрываю свою речь и, безнадежно взмахнув рукой, едва не роняю кубок. Снейп возводит глаза к потолку. Я допиваю зелье одним глотком и протягиваю пустой кубок. - Спасибо, Северус, - со всей возможной искренностью благодарю его. – Спасибо, ты спасаешь меня. - Хорошо, если ты, на самом деле, понимаешь это, - глубокий бархатный голос Снейпа составляет странный контраст оскорбительному смыслу его слов. Я пытаюсь не показать своей обиды, улыбаюсь дружелюбно, будто счел сказанное шуткой. - Спокойной ночи, Северус. Увидимся на собрании. Снейп криво усмехается. - Увидимся завтра, Люпин, - он поднимает кубок на уровень глаз, будто, предлагая чокнуться. Я чувствую, что краснею. Да, завтра опять нужно принять зелье. Каждый день до полнолуния и еще неделю после. - Надеюсь, застать тебя на месте, - металлические нотки в голосе Снейпа заставляют меня поежиться. Он разворачивается, и полы мантии описывают широкий полукруг – нетопырь расправляет крылья. Снейп исчезает за дверью. Я поднимаюсь наверх и ложусь в постель. Горечь, оставленная зельем, заставляет горло судорожно сжиматься. Растревоженные воспоминания наполняют душу тоской. Северус. Люпин, похоже, спит, сидя в обнимку с пустой коробкой из-под пирожных. Судя по блаженной улыбке, во сне он продолжает их есть. А наяву придется пить вульфсбейн. Такая вот зарисовка на тему разницы между сладостным миром грез и суровой реальностью. Очнувшись, Люпин несколько мгновений таращится на меня чуть ли не с ужасом, потом внимательно изучает входную дверь, и снова смотрит на меня, но уже с сожалением. Наконец, овладев собой, он встает, нервно отряхивая крошки, и выдавливает улыбку. - Добрый вечер, Северус. Добрый? В самом деле? - Спорное утверждение. Впрочем, если ты так думаешь, не стану опровергать. Люпину, конечно, виднее, но, по-моему, даже запах вульфсбейна несовместим с такой характеристикой вечера, а уж вкус… Возможно, Люпину пришла в голову та же мысль – он не спешит брать кубок с зельем. - Люпи-и-ин! – возвращаю его к суровой реальности, в которой пирожные уже кончились, а зелье предстоит выпить. Вздрогнув, он неловко берет кубок. Не представляю, как расспрашивать Люпина. Вопросы, хотя бы косвенно связанные с ликантропией, повергают его в депрессию, к сожалению, молчаливую. Даже информацию, необходимую для приготовления зелья, приходиться вытягивать чуть ли не клещами. - Люпин, а ты никогда не участвовал в разработке средств от ликантропии? – начинаю я осторожно. - Ты как-то говорил, что в детстве тебя долго лечили. Быть может, тебе довелось пообщаться с Дамоклом Белби, другими зельеварами, работавшими над вульфсбейном или его аналогами? Как и следовало ожидать, Люпин не отвечает. Его взгляд мечется затравленным зайцем, вперяется в пол. Мне почти стыдно спрашивать: - Ты же наверняка искал средство. Неужели, тебе не предлагали какое-нибудь новое лекарство, еще не выпущенное на рынок? Прячется за кубком, торопливо глотает зелье. Ом-м-мерзительное, надо сказать. - Когда появился вульфсбейн, ты не пытался выйти на его создателя, предложить свои услуги, дабы усовершенствовать зелье? – я настойчиво продолжаю расспросы, и Люпин, наконец, отвечает: - Нет. Дамокл Белби – известный затворник. - Не каждый день к нему приходят оборотни-добровольцы, - возражаю я. Слово «оборотни» ввергает Люпина в еще большую печаль. Его взгляд ускользает, погружается в самого себя. - Ты же общался с аптекарями, - напоминаю очевидный факт. - Тебе никто никогда не предлагал поучаствовать в тестировании зелья? Люпин самозабвенно предается исследованию глубин своей души. Я терпеливо – сам удивляюсь – жду его возвращения к беседе. Он одаривает меня взглядом, полным горечи и укора, и, тяжело вздохнув, рассказывает, как и где покупал зелье. Сами аптеки мне известны, а никаких дополнительных сведений Люпин не сообщает. Жаль. Ну, а чего я ждал? Того, что он самостоятельно всесторонне изучил вопрос, а мне сейчас предоставит выборку? Мечты, мечты… Кингсли ничего существенного сообщить тоже не смог – нет в архивах Аврората нужной информации. Значит, придется расспрашивать Белби. А как не хочется! Если сплетни имеют под собой хоть какое-то основание, то... Возникает очень много «если». Если Повелитель заинтересуется этим, если не удовлетворится моими словами, если начнет проверять…***
- Нет, мистер Белби, я хотел бы поговорить не о вашем сыне. О вашем брате. Мой собеседник подбирается. Его губы сжимаются в линию, брови сходятся на переносице. - Почему вы не разговариваете с ним? – наконец-то невольная вовлеченность в студенческую жизнь принесла мне пользу! Все знают, что Дамокл Белби – затворник, избегающий даже общества родственников, но только благодаря его племяннику, я знаю, что с мастером Белби не разговаривает родной брат. - У вас нет права лезть в дела нашей семьи. - Права у меня нет, - Белби заметил верно, зато возможность есть. Легилеменс и секреты семьи, как на ладони. - Я надеялся на вашу добрую волю. Белби решительно отодвигает чашечку с недопитым кофе и встает из-за стола. - Продолжать беседу дальше считаю бессмысленным, - чеканит он. – Буду благодарен, если вы покинете мой дом. Я удобнее устраиваюсь в кресле и беру миниатюрную чашечку. Кофе, увы, выпит. Но для демонстрации намерений это неважно. - Мы еще не начинали беседовать, - замечаю я мягко. – Возможно, вы сочтете мои доводы убедительными и поведаете эту главу семейной истории. Белби усмехается высокомерно: - Убедительными? Уж не веритасерумом ли вы собрались меня убеждать? - Подливать веритасерум человеку, чья семья насчитывает несколько поколений зельеваров, как-то несерьезно. Вам не кажется? Белби буравит меня взглядом, а я верчу чашечку, любуясь прозрачностью тончайшего фарфора. - Если вы не расскажите, о вашей ссоре с братом, мне придется задавать вопросы другим людям. Возможно, я ничего не узнаю, но пойдут разговоры. Вы сами понимаете, что это неизбежно. Вспомнятся старые сплетни, на вас налетят журналисты. Шепотки за спиной, любопытствующие субъекты, вздорные обвинения, - по лицу Белби видно, что он прекрасно представляет себе перспективу. - Если желаете, я могу дать слово, что все сказанное вами дальше меня не пойдет. Белби молчит. Долго. - Зачем вам это нужно? – хрипло спрашивает он. - Проверяю одну теорию. Я переворачиваю чашечку. Пытаюсь понять, что за символ расположился у самого края. Неужели, сейчас я услышу правдивую историю? - Я должен поверить, что информация о моем брате вам нужна только для себя? - Могу выпить веритасерум, если вы настаиваете. Белби пристально всматривается в мое лицо, что-то решая про себя. Наконец, произносит хриплым голосом: - Поклянитесь. Я подворачиваю манжеты на левой руке и провожу по запястью отточенным ножом. Выступает кровь. Я клянусь никому не рассказывать о том, что услышу. - Мой брат – великий ученый, - начинает Белби. – Над вульсфбейном начал работать еще наш отец, но настоящего прорыва добился Дамокл. Он полагал настоящую редакцию зелья промежуточным вариантом и хотел добиться того, чтобы оборотень не только сохранял разум, но и физическую форму. Найти решение этой проблемы он не смог, но чрезвычайно заинтересовался регенерацией, свойственной. Его захватила мысль сохранить это свойство в человеческой форме, привить его не только оборотням. Однако в ходе экспериментов выяснилось, что сохраняя регенерацию, оборотень сохраняет свою агрессивность. Если под действием вульфсбейна оборотень становился чудовищным волком с человеческим разумом, то новое зелье создавало темную тварь в облике человека, кровожадную и неразумную. Дамокл пытался снизить агрессию, но разумными эти существа не стали, они были полностью покорны воле Хозяина, невероятно сильны, быстры, абсолютно бесстрашны и безжалостны. Мечта Темного Лорда! Поправка, мечта любого стремящегося к власти. - Я возражал против дальнейшей разработки этой темы, а нашим имуществом управлял именно я, и Дамокл не мог не прислушиваться к моему мнению. К счастью, изменения были обратимы. В голосе Белби ощущается неуверенность. - Обратимы? - Почти, - отвечает он, поколебавшись. – Почти. Значит, это испытание братская привязанность выдержала. Что же их поссорило? Какая разработка гениального ученого оказалась неприемлемой для его брата? - Дамокл решил, что получеловек-полуоборотень будет обладать необходимыми свойствами. Оборотни не размножаются половым путем: их потомство погибает нерожденным во время ежемесячной трансформации. Полукровка, рожденный от оборотня, всегда является человеком. Если он наследует от отца ликантропию, то погибает в первый же месяц беременности. Как же мастер Белби собирался обойти это? - Заражение на последних сроках беременности, роды до полнолуния, - получаю ответ на невысказанный вопрос. – Когда Дамокл рассказал об этом, мы серьезно поссорились. Он не понимал, почему я возмущаюсь, считал, что проблемы зараженной женщины – временное неудобство, пока он не усовершенствует вульфсбейн. Я отказался давать деньги на эти эксперименты. Как раз тогда поползли слухи, за нас взялись журналисты, и Дамокл понял, что его идея способна вызвать взрыв негодования. Он согласился со мной, что не стоит рисковать всем. Однажды я случайно увидел его расчеты – Дамокл не оставил свои замыслы, просто перестал рассказывать о них мне. Был скандал. Белби замолкает. - Что заставило вас порвать с братом? – спрашиваю тихо. – Он перешел к практическому осуществлению? - Да. Заразил ликантропией беременную. Она была из общины оборотней, неграмотная, дикая. Почти Маугли. Я не знал. Наверное, Дамокл решил, что она слишком слаба после родов и не принял мер. Или же она оказалась умнее, чем мы думали, и сумела открыть запоры, пока оставалась человеком. В полнолуние она разгромила лабораторию, загрызла оборотня, который принимал вульфсбейн… и своего ребенка. Ее пришлось убить. Я заставил Дамокла отказаться от своих планов. - Вы уверены, что он не занимается больше этой проблемой? - Уверен. Финансами занимаюсь я. Все, что приобретается для лаборатории Белби, находится под моим контролем.