Песнь воздаяния

Блэкволл старался держаться подальше от Стражей, настоящих Серых Стражей, но временами все же ему доводилось видеть их в тавернах, и тогда точно кто-то заставлял его подсесть ближе; он покупал Стражам выпивку, слушал разговоры, но сам старался не произносить ни единого слова, только кивал и подзывал разносчиц. Стражи умели хранить тайны, большую их часть, но, веря Блэкволлу как своему, видя на нем снятый с мертвеца доспех, они порой вполголоса рассказывали о порождениях тьмы, о том, что видели на глубинных тропах, и о зове: «я его слышу, уже слышу, хотя слишком рано для этого» – бормотали они Блэкволлу на ухо, склонившись ближе, бледные как мертвецы, сами похожие на гарлоков, незамеченными пробравшихся в город. Тогда Блэкволл не понимал, о чем они говорят, зов представлялся ему похожим на навязчивую песню, которую услышишь раз от какого-нибудь барда в таверне, и ее слова крутятся на языке неделю напролет, а мелодия звучит в ушах даже сквозь сон. Теперь Блэкволл слышит зов, похожий на темную песню света, лишенную слов, он наполняет Блэкволла до краев, отзывается эхом в жилах и костях. Сияние красного лириума пульсирует ей в такт, порой его мерцание становится слишком ярким, от него слезятся глаза; стены темницы постоянно влажны от грунтовых вод, за месяцы – может быть, годы – проведенные здесь, Блэкволл успел запомнить каждый блестящий потек на сером камне, каждую трещину. Он держит голову запрокинутой, чтобы не смотреть на самого себя, на свое чудовищно изуродованное тело. Порождения тьмы жестоки к Серым Стражам, Тому Ранье стоило бы выбрать для себя другое фальшивое имя, другую историю, тогда бы его участь оказалась легче, но он получил то, чего заслуживал, трус, подлец, предатель, обманщик – первое время, когда боль была еще непривычна и невыносима, он хватался за эту ненависть к самому себе, точно надеялся, что сможет подняться по ней, как по веревке, сброшенной в глубокий колодец. Он слышал, как настоящие Серые Стражи рассказывали о том, как порождения тьмы похищают женщин из их отрядов, что случается, если те не успевают ни вырваться, ни убить себя – у этих историй всегда был один и тот же конец: порождения тьмы так спешили обратить пойманную, что порой делали ее не маткой, плодящей новых солдат для их армий, а только похожей на нее бесплодной уродливой тварью, напоминающей исполинскую груду потрохов, вывернутых наизнанку. Служители Корифея не спешили, они терпеливы, у них есть красный лириум, легко срастающийся с плотью, а потому они преуспели, пусть даже перед ними стояла задача много труднее – тело женщины способно к зачатию и рождению, даже у бесплодной есть нужные сосуды, нужно лишь напитать ее скверной, чтобы она сделалось маткой; Блэкволл ни разу не слышал о том, чтобы матками делали мужчин – но теперь он знает, что подобное возможно. Маленькие, не больше монеты, чешуйки красного лириума местами покрывают тело Блэкволла – на груди пятно в два пальца шириной, на брюхе, слева – размеров в пару ладоней, а ниже – еще крупнее. Он знает, хотя давно не смотрел. Но прорастающий из-под кожи лириум – еще не худшее, он – снаружи, не глубже мышц. Для всякого служителя Инквизиции Корифей приготовил самые страшные мучения, Блэкволл не знает участи всех, но даже мысли о том, что ему выпала не худшая доля, не приносят утешения. Боль, терзающая тело, не слишком велика и давно уже стала привычной, лириум притупляет страдания плоти – но не страдания души. Порождения тьмы, порытые паутиной тончайших мерцающих лириумных жил, вываливаются из тела Блэкволла снизу, как нечистоты, выползают из вывернутого наизнанку нутра, как черви из гнойной раны, уродливые и липкие, они ползут по полу, их острые когти скребутся по камням, а из раскрытых ртов выходит, вместе с гнилостной слизью, бульканье, точно насмешка над криком человеческих младенцев. Порой Блэквол чувствует, как иголки голодных зубов вгрызаются в его мясо – там, где прежде были ноги, и то, что между ними, и зад, и низ живота, а теперь осталось одно сплошное месиво, бугрящееся, покрытое язвами, в которых поблескивает лириум – но служители Корифея не позволят порождениям сожрать его, как бы сильно этого ни хотел он сам. Приходят старшие, безмолвные наставники в черных балахонах – они забирают новорожденных, уносят их прочь, но Блэкволл никогда не остается пустым, в его утробе вечно вызревают новые и новые голодные твари. Том Ранье, детоубийца, стал теперь отцом бесчисленных потомков, зачатых от скверны, пронизавшей все его тело. Быть может, те, кого он звал друзьями, еще живы, и где-то далеко отсюда убивают его детей, сносят мечами их уродливые головы, рубят тела топорами на куски. Он посмеялся бы над этим, если б мог. Он прикусывает щеку изнутри, но легкая боль тонет в другой, куда сильнее, а вместо крови он чувствует во рту только лириум, проросший сквозь нижнюю челюсть, гладкие кристаллы проступают возле зубов. Когда-то его руки были сильны, он умело обращался с мечом – а теперь они похожи на безвольные плети, сросшиеся с питающими тело алыми кристаллами, крепкие мышцы одрябли, даже кости точно погнулись и оплавились, тело теперь так же уродливо, как душа. Блэкволл старается верить, что заслужил этого. Он сходит с ума, медленно, день за днем, но все еще не безумен, еще не может забыть ни о Томе, ни о Блэкволле, ни о всех своих грехах, воздание за которое теперь пьет, и чаша воздания горька. Но однажды медленно крошащееся прошлое окончательно исчезнет, и он станет бездумной тварью, способной лишь производить на свет уродов и слушать эхо голоса Корифея, зов скверны, осеменяющей его плодородное нутро. Блэкволл не знает, боится он этого дня или ждет.