Талые льды

Курится черный дым над трехглавыми пиками Тангородрима. Воздух сухой, безжизненный. Только пепел поднимается откуда-то из жарких недр, когда гора вздыхает кузнечными мехами. Воет ветер, натужно и пронзительно. Лижет ледяными языками узкие бойницы и арки. Глаза щиплет. Равнина расстилается далеко впереди, внизу серея у дымчатых горизонтов. Отсюда вся твердь - равнина. Первым и последним оплотом стоит Ангбанд перед угрозой с юга. С запада, и с востока. Да хоть сверху! Последним - и первым. Это шаткое подобие равновесия. Это все еще напоминание о мощи и силе, врытой в саму землю корнями скалистых отрогов. Одна ошибка не может стать последней, ведь так? Саурон слушает внимательно и чутко. Щурится, всматриваясь в течение воздушных потоков. Нужно быть уверенным в этом. Нужно знать наверняка, что не случилось ничего необратимого. Что он, в своей дикой охоте, роковых ошибок не совершал. А совершенную никто не заметил. Ну, как - никто... Саурон проводит ладонью по шее. Необдуманный, иррациональный жест. Так не похоже на все, что он сделал и делает здесь. Ангбанд - не просто крепость. Ангбанд - механизм. Громадная, слаженная система. Сломается одно звено, и его место займут два других, знающих дело не хуже. Это успокаивает. Ведь это - то, что создал, взрастил он сам. То, что он держал и выстраивал так долго и с тщанием. То, что получается у него едва ли не лучше всего. Налаживать систему. Устанавливать порядок, неестественный, но самый продуктивный ход вещей. Его бы воля - и все Средиземье, вся Арда час за часом разворачивались бы к простроенной схеме. Где каждый займет свое место, где каждый получит должное, вот только запускаться этот механизм будет по его щелчку. Его бы воля... А создавать порядок из хаоса - дело неблагодарное. Ангбанд и был из своего начала хаосом воплоти. Изрытый в самые черные глубины камень, кишащий тварями, от одних воплей которых лопаются барабанные перепонки смертных. И все же, твари эти подчинились порядку. Саурон проводит ладонью по шее. Высокий глухой воротник закрывает уродливые шрамы. Горло было разодрано. Перед глазами все еще мелькают призрачно-белые всполохи зубов Валинорского Пса. Страх еще сковывает спину отвращением. От собственной беспомощности, глупости. От звука хрустящих в псовой пасти костей. Он здесь. Ветер сменяется. Вздрагивает, опадает стонущим стягом к ногам. Хлестким колючим порывом бьет наотмашь. Губы кривятся в усмешке. Вот и первая пощечина. Он здесь, и он ждет. Пришел с крупой снега, с ледяными свинцовыми тучами. Саурон по-птичьи передергивает плечом, косится недобро на надвигающуюся снежную бурю и уходит с высокой террасы в недра темного царства. Не торопится, но и не замедляет шаг. Не боится, но отдает себе отчет в том, что может его ждать. Все чувства притуплены, как будто одарили разом глухотой, слепотой и спокойствием. Остаются только эфемерные отголоски чувств, больше похожих на суждения разума: если идет снег, должно быть холодно; если ошибся, расплачивайся. Это поражение далось особенно тяжело. После каждого до этого он восставал с новой злобой, новой яростью. Всегда это лишь добавляло сил. Как зверь, которому пускают горящие стрелы под лапы, бежит быстрее, так и он рвался в бой неудержимой мощью. А сейчас не было громких битв и кричащих поражений. Только стыд, самообман и, осадком, полынная горечь во рту. Как будто напился собственной ядовитой крови из порванных губ. Эльфийка с лицом ребёнка, смертный с усталым взглядом. И пес. Чьей смертью себя возомнил. Что за нелепость - встрять между влюбленными. Никогда это ничем хорошим не заканчивалось, читайте предания. Саурон крепче сжимает кулак. Толстые ободки колец стучат друг о друга, надетые поверх перчаток. Черная кожа лежит на собственной, нелепой преградой между телесной оболочкой и миром вокруг. Пока не хочется касаться ничего. Ни оружия, ни кубков. Это поражение далось особенно тяжело. После Тол-ин-Гаурхот захотелось закрыться здесь, за хребтом заледеневших черных скал и не дышать. И так весь дух выбили из груди. И так унижение точит язвой. Помнится палящее солнце, помнится собственный голос, обещающий все, что угодно. Лишь бы разжалась чудовищная пасть. Лишь бы отпустили горло зубы, которые - он понял слишком поздно - способны его удержать. Хоть волком оборотись, хоть ветром. Саурон выл, не веря, не в силах признать: загнали в угол, не оставили шанса увернуться. Простой и глупый капкан без возможности схитрить. Либо да, либо нет. Секунда промедления - и ты уже падаешь на землю, как конь с подсеченными сухожилиями. И осязаемая оболочка бьется в агонии, став оковами для духа. Холодеют пальцы. Взгляд поднимается по грубой вязи древних знаков - обрамление ворот в тронный зал. Он ждет. Кто заставил эти воспоминания снова подняться в груди жарким удушьем? Кто пустил по застывшим венам незримые нити, осязающие, изучающие? Саурон позволил себе расслабиться и слишком поздно заметил присутствие Его воли. Даже двери будто бы с неохотой поддаются ладоням. Отворяются, пропускают вперед. И ясно, как белый день, что лучше самому их закрыть, чем они захлопнутся за спиной. - Тронный зал. Как ново. Будешь отчитывать прямо здесь? Темнота густится непроглядным мраком. А если даже родную тьму не разглядеть глазами, значит, кто-то этого не хочет. Саурон прекрасно знает, кто. Ответа нет. Слова не отражаются от стен. Гаснут там, над постаментом из черных гранитных плит. Сглатывать тяжело. Он мог бы вообще не дышать, не глотать, не двигаться. Но выходит само. Такой... почти человеческий жест, полный слабости. Губы искривляет презрение к себе. Злость тянет в животе, хотя не нужно бы сейчас злиться. - Даже не ответишь мне? Голос крепнет и становится громче. Саурон расправляет плечи, становится будто бы выше. Да неужто один промах - и уже списан со счетов!? Ну уж нет. На знаменах Ангбандских гарнизонов все еще его знаки. Все еще его имя воют в стылом мраке оборотни, обрывая чужие жизни. Его законом дышит и живет неприступный оплот Тьмы в Средиземье. - Так-то лучше. Злоба тебе к лицу. А то шел сюда, будто подмененный. Высокая фигура очерчивается в темноте. Отблески тусклого света рисуют силуэт доспехов. Звук шагов разносится в зале. Саурон вздыхает глубоко и закрывает глаза. Становится легче. Будто чья-то рука снимает с плеч нежеланный груз и дает отдохнуть в тени. - Как ты? Открыть глаза снова, зная, что он уже напротив. И правда. - Мелькор. Я не... - А я не спрашиваю тебя об этом, - эхо рокочет громовыми раскатами, хочется зажать уши руками; но вдруг все стихает до простой, спокойной речи, - Я спросил, как ты. Саурон отмирает, перестает держать лицо. Допускает усталость, и досаду. Дает себя рассмотреть как есть. Внизу живота разжимается когтистый холод. Уходит страх. Больше любых поражений Саурон боится быть ненужным. Потерять собственное место. А ему только что дали понять обратное: если и не прощен, то хоть не отвержен. - Отвратительно. Короткий смешок повисает между ними некоторое время. Вот и весь ответ. Мелькор не двигается, только смотрит. Но Саурон почти чувствует, как чужой взгляд ощупывает едва сросшееся горло. Был бы смертным - даже не говорил сейчас. Разодранные связки, кровящие мышцы. - Ты сердишься на меня, - Саурон проговаривает осторожно, подбирая нарочито мягкое слово. Разрушая хрупкую тишину. - Сержусь? Да я в ярости. Мелькор сдвигается с места, идет вокруг. Больших усилий стоит не следить за ним, позволяя зайти за спину и не защищаясь. - Ну и почему в меня до сих пор не летят обломки колонн? - собственная усмешка получается тусклой и нет никакой надежды, что в нее кто-то поверит. Саурон складывает руки на груди, неосознанно отгораживаясь хотя бы так. Но Мелькор лишь замирает, заставляя развернуться из интереса. - Тебя и так потрепало. Саурон вопросительно приподнимает бровь, с подозрением смотрит, как Мелькор поднимается обратно на трон. Он не торопится отвечать на рой невысказанных вопросов, как и не дает повода их задать. - Пообещай мне только одно, - Мелькор садится, сливаясь с гранитом в единое. - Что? Шаг ближе. Это не похоже на их обычные разговоры. Что-то иначе сейчас, и Саурон лисой пытается учуять изменения в воздухе. Но чувствует только запах льда. К нему не пробиться. - Отдохни. Займись тем, что вернет тебя в строй быстрее. - Я в строю. Хоть сейчас же готов держать оборону или вести войска, если понадобится. Не думай, что одна рана способна меня подкосить. - Рана - нет. Поражение - да. Повторю, отложи на время военное дело. - Ты отстраняешь меня!? Саурон взлетает на пару ступеней, едва не рассыпая за собой искры. Мелькор смеется отрывисто и коротко. - Можно представить, ты не стал бы оспаривать такой мой приказ. Остынь, Аулендил. Имя из Его уст осаждает лучше любых слов. Зрачки идут вширь. - Это давно не мое имя. Отказываешься от меня? Саурон едва не приседает зверем в засаде. Мелькор качает головой. - И не подумаю. Ступай в кузницы. Больше он не говорит ничего. Лицо Мелькора застывает, взгляд устремляется в одну точку, которая, как думается, находится не в этом зале. Да и не в этом мире. От злости едва не колотит. О, да лучше было бы встретить его ярость! Лучше слушать рокот рушащихся стен, отправлять обратно летящие обломки камней, в запале кричать, и оправдывая, и объясняя что-то. И ему. И себе. Выговорить все, что столько раз прокручивал в мыслях. Но как искра не может поджечь отсыревшее дерево, так и его попытки будут безуспешны. Сколько ни крутись вокруг, сколько раз ни будь правым или виноватым - все одно. Саурон видит чужие глаза, и они никогда не обращены на него. Саурон знает, нутром чует, где в словах Мелькора дыры. Что он роняет их точно и коротко, лишь самые необходимые для контакта. Не считая нужным посвящать в подробности. И потерпеть бы поражение еще раз, еще хоть сколько угодно раз, или же одержать победу, одну, другую, третью, если бы это заставило приблизиться, понять, постичь застывшую в чужом взгляде вечность. "Я хороший ученик. Я быстро запоминаю. Ты только покажи путь - и я последую, не подведу," - так говорил один из Майар Аулэ, молодое пламя. "Докажи, что достоин. Не словами - делом," - так говорил Аулэ, Ваятель, и в руках его вился жидкий металл и обретал форму нетленный камень. Неизмеримо времени прошло с тех пор. С тех пор, когда, влекомый обещанной Силой, он пошел за Мелькором. Не желая ждать, не имея возможности сдерживать дух куда более пламенный, чем бьющийся в груди Феанаро или чем когда-либо смог бы поместиться в сердце даже самого сильного эльда. Саурон получил новое имя, новую силу, новые возможности. Вот только ничего иного Мелькор не обещал. И когда пламенный дух метнулся в его сторону - узнать, понять - рассыпался прахом о непроницаемую завесу холода. Холода, который и был естеством Мелькора от первого вдоха Арды. И сколько бы ни возвышался Саурон среди соратников Мелькора, сколь бы ни был повышен в званиях и титулах, ничто не приближало его к Замыслу. Ничто не оказывалось способным заставить Мелькора заметить его по-настоящему, выделить среди других не бессмысленными чинами, а крупицами знаний. Хотя бы самых простых. Хотя бы в объяснении собственных действий. Саурон видел, и не раз, как Вала тянет незримые нити мира, ухватывая одну из них и лишь тихонько потянув на себя: к его ногам рушились Деревья Валинора, Великие Светильники, падали души разумных существ. Мелькор говорил: "Сделай так". И Саурон исполнял. Безоговорочно, порой слепо, и ярясь только больше от недостатка знания. Ему давали цель, но не открывали остального. И в ушах, как сотни лет назад, звучало въевшееся: "Докажи, что достоин". Курится черный дым над трехглавыми пиками Тангородрима. Саурон кривит, кусает губы, с досадой сжимая пальцы на стылом камне. За два дня здесь все покрылось льдом. И не то паршивый пес повредил ему и без того хромающую покорность, не то просто догрызло собственное усталое равнодушие - в кузницы Саурон так и не пошел. Сколько можно доказывать. Лучший ты, худший, не меняется ничего. Из Мелькора не вытянешь ответа длиннее двух фраз, не заставишь его спуститься с трона и поговорить в этом, осязаемом мире, на языке понятном им обоим. Желание дотянуться есть только у одного. Второму, как ни крути, нет причин снисходить. И Саурон понимает это. Не понимает только, почему вдруг холодает так резко и почему... за спиной отчетливо чувствуется присутствие. Это не орк, не посыльный с вестью. От посыльных не пригибает так к камню. Саурон не шевелится. На мгновение пролетает шальная мысль, что его сейчас просто скинут с этого балкона и тело будет лежать искореженное вон там, в сотнях метров внизу, на скальном щебне. - Что за дурная у тебя голова. - Хозяин? Саурон не знает, как получше спросить: "Что ты забыл в моей голове?" или "С чего вдруг ты гуляешь в осязаемой форме по крепости?" Потому ограничивается только этим. Когда вроде бы спросил все и ничего, и у собеседника есть шанс ответить хотя бы на один из предложенных вопросов. Мелькор, конечно же, не отвечает. Саурон следит, как он подходит к краю, с удивлением смотрит, как рука в стальной перчатке загребает снег. И говорит зачем-то: - Без перчаток вообще-то лучше чувствуется. Только потом осознает собственную глупость. Мелькор и без того способен ощущать сотворенный им холод. И никогда не покажет обожженные руки. На щеке еще горит застарелая пощечина с тех пор, когда полез к нему с этим после трехсотлетнего заточения. Только вот сейчас остается отстраненно наблюдать, как он закусывает когтистое навершие перчатки, стягивает ее. И полной ладонью загребает снег и хрупкий лед. Морщится слегка, разглядывает оценивающе, растирая нетающую белизну между пальцами. Саурон не выдерживает, разворачивается, складывает руки на груди, вцепляясь пальцами в собственные предплечья. - Так, ладно. В чем дело? Ты же не просто так сюда пришел? - Тебе нравится снег? Если бы Саурон не знал Мелькора так хорошо, то подумал бы, что он уходит от вопроса. Но Саурон знал. И потому мог поклясться, что если тот спрашивает про снег, значит, он просто хочет узнать про снег. Вздыхает тяжело, потирая висок. Можно знать чужие привычки сколько угодно, но вот понять мотивы - никогда. - Тебе честно или по уставу? - Не увиливай. - Терпеть не могу. И снег, и лед. Они неживые, непонятные, притягивающие и отталкивающие. Простые и сложные, как... Саурон запинается, перебирает нервно пальцами. - Как что? Мелькор по-прежнему играет со своим творением, держит в пальцах граненую ледышку. Ему неприятно, это видно, такие ожоги не заживают. Саурон вздыхает, качая головой. - Как ты. Они молчат некоторое время. Только ветер завывает, да догорает зарево на западе. Мелькор уходит. Саурон даже не смотрит вслед, уверенный, что этот разговор так и оборвется. Как сотни других, повисших в воздухе. Потому не сразу замечает чужой взгляд вполоборота и приглашающий жест. - Ты идешь? - Куда? В необычной ситуации Саурон, как правило, становился самим собой. Любопытным, но недоверчивым, осторожно вынюхивающим суть дела существом. - Ты хотел поговорить по душам или что-то вроде того. Не хочешь же ты заставить меня откровенничать здесь, среди твоих Балрогов и орочья? Недоверчивость сменяется полным неверием. Здесь чудится большой, просто огромный подвох. Но Саурон не может понять, где. Потому коротко кивает и нагоняет Мелькора. - В кузницах я тебя так и не видел. - А искал? Они идут по гулким коридорам вниз. Мимо тронного зала, мимо бесчисленных оружейных, вглубь горы, в чертог, отведенный Мелькору и, казалось, так и не обжитый им. Саурон намеренно провоцирует, кидается бессмысленными наглыми вопросами, на которые так хочется услышать только один ответ. Которые Мелькор обычно оставляет без внимания. Но сегодня он почему-то отвечает. - Да. Я ведь послал тебя туда. - Вот только я так и не понял, почему. Не верю, что не оправдываю твоих ожиданий на своей службе. Так зачем ты хочешь меня отослать? Зачем отстраняешь от дел? Это вместо твоего гнева за поражение на Острове Оборотней? Саурон наконец проговаривает то, что хотел. Проходит вслед за Мелькором в его покои, запирает за собой дверь - скорее по-привычке, чем осознанно. Внимание его сейчас целиком и полностью приковано к одному: неужели ответит? Неужели и вправду говорит? - Да прекрати уже. Если ты жаждешь гнева, я могу устроить. Но ни отстранять тебя, ни отказываться от твоей верности я не стану. Вот только если Балрогов и орков я могу загонять на износ, то ты, Жестокий, нужен мне. И не смотри так, я повторять не буду. Такой преданностью не разбрасываются и один раз в эпоху я готов уделить внимание твоим желаниям. А последние события надломили тебя. Заметь, я тебя не виню. Любые силы нужно черпать откуда-то. Потому я отсылал тебя в кузницы. Даже завоевывая новые земли и убивая, ты не горишь так ярко, как это происходит, стоит поставить тебя к кузнечному горну. К тому же, я давно не видел изделий твоих рук. Саурон прижимается спиной к стене, до тупой боли сжимая кольца на собственных пальцах. Бессмысленные безделушки. Мелькор наблюдал за ним все это время. Наблюдал, и изучал, и запоминал. Только не давал понять этого. Саурон чувствует себя загнанным в ловушку собственной глупости. Да как мог подумать иное? Как мог вообразить себе, что Мелькор не будет следить за каждым шагом своих сторонников? Холодный палец стальной перчатки, ткнувшийся в лоб, заставляет вскинуть взгляд. Мелькор стоит напротив и в свою очередь вопросительно приподнимает бровь. Саурон думает, что они поменялись местами. А еще, что он только что выслушал самый длинный монолог с момента их встречи. - Думай меньше. Я с тобой от силы час и у меня уже голова раскалывается. Саурон отводит чужую руку от своего лба. Замирает, чуть сжимая пальцы. Не сводит взгляда с чужих глаз. Когда остановит? Когда запретит касаться себя? Но на его губах только складывается усмешка сродни улыбке. - У тебя остались еще вопросы, Саурон? Вопросов были сотни, тысячи. Только сейчас они почему-то измельчали и потонули. И на каждый из них, кажется, уже дан ответ. А иные просто язык не поворачивается высказать. - А ты попробуй. Этот проницательный почти-шепот забирается под кожу, припирает к стене и отнимает воздух. Саурон взрывается. - Да хватит читать мои мысли! Ты невыносим! - Мелькор смеется, а Саурон продолжает, переходя в наступление, - Чего это вдруг ты решил снизойти? В чем подвох, где он? Ты столетиями не слезаешь с трона, а потом вдруг решаешь оказать милость и по неясной мне причине стоишь напротив во плоти, касаешься сам, хотя потянись я к тебе раньше - руки бы отрубил. Да с чего!? Почти не кажется удивительным, что тело оказывается прижато к стене чужим. Мелькор впечатывает его в камень, сжимает руку за запястье, и целует. Велит замолчать? Целует, сминает губы своими, затыкает рот, притягивая к себе за шею. И улыбается. А потом чуть отпускает и говорит. Говорит, и Саурон готов повторно отписать свой дух ему на службу до скончания веков. - А теперь, пока ты молчишь и, как обычно, пытаешься проследить причины и следствия, я отвечу. Во-первых, подвоха нет. Во-вторых, руки бы я тебе не отрубил, целым ты полезнее. И в-третьих... Я думаю о многих вещах. И если тебе кажется, что я не беру что-то во внимание, то ты не прав. Я лишь откладываю это на более поздний срок. Чтобы обдумать тогда, когда это будет удобно мне. Я видел и замечал твою тягу к прикосновениям. И, представь себе, я даже понял это твое желание, хоть оно меня и удивляло поначалу. Я не забывал ни на миг, откуда ты последовал за мной. Ты создан быть частью осязаемого мира. Потому и не стоило мне удивляться, что твой интерес направлен к материи и плоти. Так почему бы мне не пойти тебе навстречу и не дать того, чего хочешь ты, в награду за все? - Но почему сейчас? Почему не тогда, когда я одерживал победу за победой, а сейчас? Когда я был едва не убит и упустил Сильмарилл? - Вот именно поэтому. Подстегивать страхом и унижением к службе можно всю мерзость, что я наплодил не без твоего участия. С тобой же нужно иначе, это я уже понял. Повторюсь, я в ярости из-за твоей... оплошности. Но стекляшку ты мне вернешь, стоит только сделать так, чтобы ты сам этого захотел. А вот тебя мне вернуть было бы сложнее. Саурон смотрит на чужие губы, будто ожидает увидеть, что такие слова слетают вовсе не с них, и это собственное сознание принимает причудливые образы. Это самое лучшее, что он слышал. Как нужно было, оказывается, признание. Не только делом, но и словом. - И сколько бы я ни выказывал тебе уважения, сколькие земли ни вверял тебе в подчинение, ты все равно не убедился бы в том, что ты ценен, ведь так? - Нет, я... - Саурон начинает привычно лгать, а потом прикусывает язык, заставляя ложь убраться до лучших времен, - Да. Да, ты прав. Мне нужны слова, подтверждения, знаки. Куда выше титулов, озвученных при всех, я буду ценить то, что сказано мне с глазу на глаз, пусть даже об этом не будет знать никто больше. Меня называют первым после тебя. А я хочу быть первым для тебя. Мелькор касается его щеки, обводит скулу большим пальцем. Чуть царапает кожу. И смотрит изучающе, долго, будто впервые увидев что-то новое для себя. Он оглаживает шею - и Саурон выдыхает неровно, силясь не уходить от прикосновений. Ладонь замирает и широко прижимается к груди, сползая ниже с нажимом. - Ты думаешь, кому-то еще в Арде удавалось меня раздеть? И это больше, чем приглашение. Они сталкиваются в новом поцелуе, Саурон, задыхаясь, стонет от силы сжимающих его рук, тянется своими к застежкам на чужом плаще, к ремням и креплениям черных доспехов Моргота, разрывает их. Они могли бы раздеться усилием воли, испепелить друг на друге одежду, но в этом есть что-то необъяснимо нужное и притягательное. Чувствовать, как Мелькор позволяет открыть старые раны, уязвимые места вроде рук в ожогах. И как его пальцы разрывают застежки камзола, добираясь до груди, как его зубы вонзаются в обнаженное плечо совсем рядом со шрамами от клыков Хуана. Эти укусы стирают следы позора, напоминают, что есть кто-то куда страшнее Валинорского Пса. И покуда они с этим кем-то на одной стороне, нет такой силы, что способна устрашить Гортхаура. Это возносит его в Мощи. Мелькор отшвыривает прочь камзол, сдирает с Саурона нижнюю тунику, стягивает длинные перчатки одну за другой. Золотые кольца звенят, рассыпаясь по полу. Он сам остается в латных наручах с острыми локтями, неожиданно горячим телом прижимает к контрастно ледяной стене. Тянет за волосы, сжимая огненно-рыжие пряди, и шепчет на ухо немыслимо сладкое: - Майрон. Саурон готов поклясться, что кровати здесь не было. Или просто не замечал ее, увлеченный совсем другим. Но сейчас она есть, выступившая из темноты, как еще один трон, разве что без ступеней. И Мелькор подхватывает его под бедра, унося от стены туда, опрокидывая на простыни. - Все, о чем ты подумаешь сейчас, будет твоим, - Мелькор нависает незыблемой силой и Саурон понимает, что это правда, что некоторые лишь не размениваются на мелочи, отдавая пусть позже, но сторицей, - Мой волк в клочья разорвет эту шавку. Кархарот будет раздирать его мясо и кости, и за каждую каплю твоей крови Хуан заплатит. За твое истерзанное обличье он расплатится жизнью. Потому что столь прекрасное должен разрушать только я. Ты тоже так считаешь, Майрон? Саурон отвечает "да". А потом еще раз, и еще. И стонет это, скидывая сапоги, стягивая остатки одежды с себя и с Мелькора. Запрокидывая голову и не ожидая уже подвоха. Это - его награда. Это - та близость, которая была нужнее званий и места в первых рядах. Простая и ясная, настоящая. Саурон кричит "да", воет, выстанывает чужое имя. Замирает и задерживает дыхание, когда по бедрам льется холодное масло, когда чужие пальцы растягивают его, осторожно подготавливая тело. И всматривается в лицо Мелькора, запоминая, силясь не упустить ни единой эмоции, когда он входит, медленно проталкивая член до самого основания. Мелькор позволяет видеть себя. Не надевает маску одной лишь глухой безучастности, кажется, увлекшись этой игрой. И Саурон наполняется до предела. Им, его словами, возможностью сжимать руками крепкие плечи и льнуть телом к телу. Возможностью забыть о месте, времени, о долгах и ошибках. И, быть может, это еще одно падение. Как в тот час, когда последовал за ним, поддавшись соблазну. Мелькор берет его снова и снова, Саурон выгибается в его руках упругим плавким металлом. Мелькор душит его поцелуями, изливается внутри, клеймя собой. Саурон закрывает глаза и падает, обессилев, на холодные простыни. С хрипом втягивает полной грудью обжигающий воздух горных недр. Мелькор склоняется над ним, слизывая с уголка губ каплю крови. Убирает с лица прилипшую прядь волос. - Отдыхай. На трехглавых пиках Тангородрима текут, подтаяв, вековечные льды.