Героиновые бабочки

Бабочки в моем животе съедают меня изнутри. Ведь их крылья давно сломаны, и глаза выколоты этой жесткой правдой мира. Обломки крыльев царапают мою душу, оставляя глубокие царапины. Ведь им незачем летать, их тельца остались внутри меня, напоминая о том, что я зависим от них. Да, я зависим от этих полумертвых бабочек, как и один мальчик был когда-то зависим от героина. Кажется, все было так давно, но календарь заставляет вспомнить о том, что прошло всего два месяца. Два месяца моей ломки по любви. Любовь - это самый сильный наркотик, от которого невозможно отказаться, настолько он сладок и вкусен. И бабочки тянутся к нему, пусть он уже и зарыт под толщею земли, а сердце давно остановилось. Они все равно тянутся к любви, потому что она осталась вместе с ним. И каждый раз, каждую неделю я приезжаю к тебе, Фрэнки, чтобы положить одинокую веточку сирени на мраморную плиту и просто разговариваю. Ты меня слышишь, я верю в это. Но каждый раз мысль о том, что я влюбился в героин, острым лезвием впивается в сердце, разрезая его насквозь. А я не хотел в это верить, нет, я влюбился в самого счастливого мальчика на свете. В мальчика, который любил ловить снежинки языком; в мальчика, который разрисовал мое тело гуашью, при этом смеясь так искреннее; в мальчика, который целовал меня на той заправке, пропахшей бензином и сигаретами; в мальчика, который сам сочинял сказки и рассказывал мне их перед сном каждый день; в мальчика, который всегда чуть приоткрывал плотные шторы на окне, чтобы звезды могли видеть нас. Я влюбился в сказочника, а не в героин в его крови. Только потом, чуть позже, ты и стал моим героином, личным сортом наркотика, к которому так стремились бабочки в моем животе. Теперь я вынужден один сидеть на старой скрипучей кровати, прижавшись к холодной стене и слушать тонкий писк бабочек, ведь они все еще видят тебя здесь, радостного и рассказывающего мне очередную выдуманную историю. Странно, а кровать всегда так скрипела? Раньше я этого не замечал. Как же все изменилось. Только бабочки продолжают петь свою трагичную песнь. Ведь ты заставил их проснуться ото сна своими глупыми выходками. Помнишь, как мы ходили по старой больнице, именно в детском отделении и разбрасывали леденцы? Нас тогда не поймали, зато у детей появилось сразу две феи сладостей. А потом ты потащил меня на концерт. И кричал, что гитарист даже инструмент держать не умеет. И ты сам показал ему мастер-класс прямо на сцене, и все замерли. А я гордился своим мальчиком, таким храбрым и талантливым. И мы мчались по магистрали, врубая на всю громкость музыку, которую ты так любил. Окна были открыты и ветер буквально бил нас по лицам, но было не до этого. Я чувствовал себя свободным сейчас, мчась по пустой дороге, слушая надрывную музыку пост-хардкора вперемешку с твоим смехом, и ты кричал, что этот апрель даришь мне. Тогда я влюбился в жизнь, которая жила в твоем хрупком теле. Ты тащил меня на окраину города, прямо в лесную чащу и показал мне рудники. Сосны были такие высокие, а трава изумрудно-зеленой, солнечные лучи падали на твою бледную кожу, и ты улыбался, а вдали шумел ручей, переливаясь в своем природном звоне. Я помню, как бабочка с большими синими крыльями села тебе на нос, тогда ты казался счастливее всех людей, вместе взятых. Тогда весь мир был наш, и мы были свободны. Я помню ту летнюю ночь, когда небо было особенно черным, и звезды тускло сияли. Мне было страшно, и ты это чувствовал. Там, внизу, шумели полицейские машины, шум выстрелов полностью заполнил переулок. Но, Фрэнки, ты этого словно не слышал и все так же сидел на крыше высотки. Тогда я умолял тебя уйти, но ты не слышал и меня. В ту ночь ты был отреченным от всего мира. И лишь тогда, когда я увидел твою улыбку и глаза, в которых плескалась сама ночь, бабочки в животе начали порхать, и я не мог уйти. Бабочки в тот момент тянулись к тебе, как к магниту. Ведь ты такой взрослый, а бутылек с мыльной водой в твоих руках такой детский. И эти мыльные пузыри такие детские, а шум внизу взрослый. Но они были свободны, как и мы с тобой. Пузырьки были такими правильными, в них отражалась радуга, и весь мир казался неправильным. Зато твоя улыбка была правильной, а пузырьки летели все выше, к Луне, и шум внизу стал все громче, выстрелов было больше, пуля даже пробила последний фонарь. И тогда пропала радуга и, казалось, на небе новые звезды. Только я не знал, что больше не увижу твою улыбку, а ты знал. Знал, что утром больше не проснешься, поэтому сказка, которая была мне рассказана перед сном была о принце, который потерял свою звезду и шел по океану неба в одиночку, пока не встретил новую, более яркую, и они смогли изменить весь мир, но принц все так же любил своего утерянного спутника, поэтому назвал одну из новорожденных звезд его именем. Я не понимал, к чему эта сказка, но понял теперь, когда укрываюсь лоскутным одеялом, которое ты сшил сам. И только спустя столько времени я узнал о твоей зависимости. Уже врачи рассказали мне о всем том, что ты так тщательно прятал от меня, когда не появлялся дома несколько дней, и когда ты был таким уставшим. Но я верю, что влюбился в твою душу. Ты показал мне жизнь и научил мечтать наяву, пусть и был зависим от наркотика. Один чертов наркоман заставил меня увидеть жизнь по-новому. А что я сделал для тебя? Ничего. Не успел сделать ничего. Так почему сейчас я уверен, что ты ушел счастливым? Я просто знаю это. И знаю, как никто другой. Бабочки в животе снова плачут, ведь им так не хватает наркотика. Только они не знают, что их наркотик давно похоронен под толщею земли. А я не смогу без этих бабочек. Ведь они — все, что у меня осталось о тебе, Фрэнки. У тебя был свой героин, а у меня свой. И пусть эти героиновые бабочки режут меня изнутри, я ни за что не откажусь от них. А они все плачут и молят о сладком яде, медленно умирая в моем теле.