Колыбель для кошки

Натянутая веревка, звенящая тишина. Дыхание. Тихо. Пальцы напряжены, и в зигзагах туго натянутой серой нити Никки видит бессчетное количество ловушек. Это не он их расставил - правда, не он. Просто колыбель для кошки в руках немолодого мужчины. Мистическая детская игра. Если бы кто-то вошел сейчас в комнату Никки (Сикс сидит на кровати, спина затекла, пальцы обездвижены тощим мертвым питоном тесьмы), они не смог бы оправдаться. "Зачем ты это делаешь? Есть ли смысл?" Эти издевательские риторические вопросы он задает себе сам. Бессмысленная трата сил. Нужно сосредоточиться на ловушке. На колыбели. Веревочной постели для кошки, которой нет. Он прочитал роман Курта Воннегута, когда ему было тринадцать. Кивал сам себе, читая строки: "И никакой, к черту, кошки, никакой, к черту, колыбельки нет!". Да, верно. Так ведь и с ума сойти можно. Главное даже не колыбелька. Где кошка? Где эта гребаная кошка? Нет ее, нет. Не существует. Вымысел. Никки встретил кошку (кота), когда ему было двадцать три. Кот был белым, светлоглазым и очень, очень больно царапался. В гостиной Пестрого дома было так тихо и так холодно, что казалось, будто Никки и кот находились в царстве ладана и праха. Сикс вытирал кровь с разбитого лица тыльной стороной ладони, глядя на стоящего напротив котенка. Чуть тронь - зашипит. - Не подходи ближе. Убью, - детская угроза. Никки не улыбается. Он внимательно смотрит, как сжимаются в кулаки и разжимаются обратно пухлые миниатюрные пальцы кота по имени Винс. Когтей у него нет, и он не страшен. - Я пьян... Прости. Прости, я не хотел. Тебе противно... Прости. Винс гордо сжимает губы, но цвет его глаз - мягче кошачьей мяты. Он попался. Его образ - в веревках. В веревочной колыбели для кошки. Теперь никто не отнимет его у Никки Сикса. - Не плачь, пожалуйста. Не плачь. Котенок... Винс запальчиво вырывает руку из сильной ладони Никки. Слезы катятся по его щекам, как талый снег по белой кошачьей шерсти. - Пусти, дешевка! - Он мне не нужен. Мне никто не нужен больше, Винни. - Я не знал, что он тоже... Такой же, как и ты. Мерзость! Я в одной группе с двумя пидорами! Близнецы, ха, - он с какой-то мальчишеской напускной бравадой плюет Никки под ноги, - Уроды! Сикса не ранят его слова. Он смотрит на Винса Нила - на грубого, неопрятного, жеманного юношу, которого любит до железного обруча поперек легких - смотрит на него и представляет, как тот барахтается в зигзагах старой серой веревки, тонкой тесьмы, истершейся более чем за десять лет. Он играл в колыбель для кошки - один, и никогда в паре - с шести лет. Это помогало спрятаться от того, что ему хотелось отсечь. Однажды он даже перестал думать о кошке. А потом, во второе "однажды" - нашел ее, нашел так, как вы находите любимую вещь, уже почти забыв про нее. Именно. Вещь. Никки думает, что никогда не простит себе этой жестокости - потребителя, покупателя, владельца, - несмотря на то, что сам Винс давно, заочно простил. С другой стороны, велика ли разница между любовью и одержимостью? Кто прочертил такие границы, натянул между ними нить?.. Дверь распахнулась, и в гримерку ворвался сквозняк. Никки и Томми отшатнулись друг от друга, словно их прошило электрическим током. Раздался глухой щелчок - это лопнула серая тесьма, стянувшая их пальцы. Их губы были еще красными от прилившей крови. Поцелуи горели на них, как отпечатки каленого клейма. Винс все видел. Никки помертвевшими глазами смотрел, как тот с подчеркнуто безразличным лицом забирает свою изящную тонкую куртку, дорогую кожаную сумку, в которой лежат какие-то его личные вещи, поворачивается и собирается выходить из гримерки. Сикс поймал виноватый взгляд Томми. Любовничек. Он же божился, что запер дверь. Никки, ощутив вдруг резкий прилив ужаса, кинулся к Винсу. - Винс, прос... Удар по лицу. Звук пощечины отозвался в нескольких зеркалах, расставленных вдоль стен их гримерки, отразился и полетел обратно, оглушая Никки, Томми и Винса. Томми глупо покраснел и начал что-то бормотать, но Винс не обратил на это ни малейшего внимания. Хлопнула дверь. Позже Никки говорил Томми (когда они помирились), что иначе и быть не могло. Они играли с чужой собственностью - то есть веревка-то принадлежала ему, Сиксу, но сама колыбель, ее ОБРАЗ - сама колыбель была создана для Винса. Она была растянута для него, и он пришел. Эта измена была последней. Винс бросил его. "В тот раз он еще и группу бросил", - Никки улыбается этой мысли, которая на тот давний момент испугала его до замерзания крови, снимает с пальцев тесьму и натягивает по-другому. Он ловко изображает те фигуры, которые узнал еще в детстве - чашка, Эйфелева башня, метла, лестница Якова. Бесчисленные варианты колыбели для кошки. Любимая детская игра. Полезная тренировка для пальцев - музыкант должен иметь сильные, ловкие пальцы. После того раза Винс вернулся. Дверь столовой, где Никки пил вино, бесшумно отворилась, и горничная-испанка впустила в помещение мягкого белого кота с глубокой тенью, залегшей под глазами. - Что ты тут делаешь? Кот порывистой походкой подошел к Никки и, дрожа, обнял его так крепко, как может обнимать только любящий человек после долгой разлуки. Он уходил и возвращался, как кот, обыкновенный своенравный кот. Они оба - и кот, и хозяин, мастер, - взрослели, становились более зрелыми. В туманной, но уже обозримой дали маячил тот возраст, после которого взросление начинают называть старостью. Их отношения не были смешными. Пошлыми. В двадцать три, тридцать три, сорок три - просто дружба, крепкая дружба, и... Чуть больше. Чуть больше, чем любовь. Чуть меньше, чем одержимость. Никки сидит на кровати в своей спальне, спиной в дверям, и плетет колыбель. Опускается ночь, но он и не думает зажигать лампу. В этом нет необходимости: белое виднее в темноте, а кошки могут видеть и в сумерках. Серая веревка, связанная кольцом, тянется и тянется между сильных пальцев, оплетает руки, покрытые узлами вен. Когда-то эта веревка была белой - будто бы знала, какое обличье будет носить ее кот. Сколько узлов на ней, Никки и сам не помнит; считать же ему сейчас не хочется. Он занят другим. Его чувства обострены. Он слушает. Скрип. За его спиной тихо открывается дверь, и он, не оборачиваясь, зовет кота по имени. Тот молчит, но потом (как и всегда - старый, старый фокус) отзывается. Никки завязывает на веревке еще один узелок и поворачивается к двери. Натянутая веревка, звенящая тишина. Бессчетное количество ловушек. Это не он их расставил. Правда. Не он. Не ловушка, но колыбель. Не подчинение, но любовь. Каждый узелок - это не день, когда Винс ушел. Это день, когда Винс вернулся. Серые вехи реальности на бесконечно меняющейся, хитро спутанной нити говорят о том чувстве, что сильнее одержимости, своенравия, боли, черной магии и белой ярости. Даже сильнее времени - о да, гниющая серая нить знает о том, что делает с материей время. Всего лишь зигзаги натянутой старой веревки. Просто колыбель для кошки. Игра.